Морской почерк

– Есть! – ответил майор и опрометью бросился по вызову. Каптри молниеносно заскочил в опустевшую докторскую каюту, без промедления опрокинул вовнутрь стакан и отправился в кают-компанию обедать.

Сложно описать состояние доктора, когда в ответ на доклад о прибытии он услышал от командира корабля нечто типа: „С чего это я должен тебя вызывать?! Ты же не девушка по вызову“. В расстроенных чувствах он вернулся в каюту завершить прерванный неожиданным звонком ритуал, но, увы, – стакан был пуст! Свалившиеся откуда ни возьмись неприятности, „вежливое послание“ кэпа, обидное, непонятное исчезновение отмеренного „шила“, резко усилили мозговую деятельность пострадавшего майора.

Смутно догадываясь о произошедших только что событиях, он составил в уме примерный план по выявлению злоумышленника. В случае успеха незамедлительно должно было последовать жестокое отмщение, дающее суровый урок на будущее коварному злоумышленнику.

Доктор вихрем ворвался в кают-компанию, на глазах у изумленных такой прытью обедавших офицеров подлетел к старпому и прерывающимся голосом доложил:

– Товарищ капитан второго ранга! На корабле ЧП! Кто-то выпил в моей каюте дихлорэтан, который я приготовил для перевязок и хотел отнести в амбулаторию!

Старпом от этого известия впал в ступор, в кают-компании повисла звенящая тишина… Майор подлетел к телефону и закричал в трубку:

– Дежурный по кораблю! Немедленно по всем линиям трансляции дайте команду: „Выпившему жидкость в каюте… немедленно прибыть в амбулаторию! Медицинской службе – БОЕВАЯ ТРЕВОГА!“

Злодей каптри, оценив в мгновение сложившуюся обстановку, с закушенной непроизвольно во рту ложкой, вылетел из кают-компании и мгновенно растворился в направлении амбулатории. Перелетев через комингс амбулатории, он заорал, переходя на визг:

– Скорее, спасите, делайте что-нибудь! Умираю!

Прибывший следом начальник медицинской службы вступил в руководство действиями подчиненных по “спасению» отравившегося дихлорэтаном.

В течение всего обеденного перерыва все десять матросов-медиков проводили мероприятия, положенные в случаях отравлений: вливали в каптри несметное количество воды с марганцовкой, выносили обрезы, полные жижи, исторгнутой из чрева злодея, ставили клизмы и убирали продукты, увидевшие после этого белый свет. Амбулатория, особенно палуба в ней, напоминали прачечную после стирки.

Наконец, аврал закончился: матросы завершают приборку, майор с серьезным видом заполняет какие-то бумаги. Каптри, совершенно обессиленный, не могущий пошевелиться, спрашивает у доктора: “Доктор, скажи мне правду – я буду жить?” Доктор, сняв очки и оторвавшись от бумаг, членораздельно произносит: “Жить? – возможно, но чужой спирт больше никогда пить не будешь!” Тело каптри содрогнулось от невольной конвульсии: “Так что, там был спирт?”!

– А ты и не почувствовал? – ехидно спросил доктор, – приходи завтра – будем лечить потерю вкусовых ощущений.

Диверсия

Однажды жарким воскресным днем я томился в тенечке на Минной стенке в ожидании баркаса, лениво поедая мороженое, купленное тут же в ларьке. Баркас не появлялся, ожидание затягивалось, начинало клонить в сон. Я, не поддаваясь сладким чарам Морфея, несколько раз ходил за мороженым. Мороженщица, здоровенная тетка, неопределенного возраста с ярким маникюром, крашеная, с толстым слоем “штукатурки” на подвижной, выразительной физиономии звалась Машкой. Она торговала здесь мороженым, очевидно, с девичества. Машка все и обо всех (тоже все) знала, и ее знала вся дивизия. Свое “ветеранство” Машка однажды подтвердила весьма оригинально: матрос, перед которым она неожиданно захлопнула на обед окошко, охарактеризовал ее распространенным русским словом. Машка, услышав это, мгновенно высунулась по пояс из ларька и подняла визг на всю Минную:

– Это кто б…ь? Кто б…ь? Это я б…ь? Сопляк! Я еще лейтенанту Саакяну давала! А он сейчас в адмиралах ходит! А ты говоришь – б…ь!

Надо заметить, что в это время лейтенант Саакян действительно был уже вице-адмиралом, начальником штаба флота. Все, кому посчастливилось слышать Машкино “соло”, смеялись до колик. Этот эпизод передавался из поколения в поколение моряков. Машка была “реликвией” дивизии кораблей и деться от этого никуда было нельзя.

В какой-то момент мне показалось, что на Минной стенке что-то происходит. Я огляделся вокруг: на причале стали появляться адмиралы, офицеры из штаба флота. Их становилось все больше и больше. Автомобили, их привозившие, выстроились во внушительный ряд. Все прибывшие почему-то сначала поднимались на борт пришвартованного к стенке миноносца, затем, спустившись по сходне на причал, образовали что-то похожее на тихо гомонящую толпу.

Вездесущая Машка, покинув ларёк, проплыла по причалу, потерлась около высокопоставленной толпы, пообнималась с некоторыми её представителями и, вернувшись к ларьку, с заговорщицки-важным видом изрекла:

– Ужас!!! У пушки ствол отпилили!!!

Наша реакция была неопределенной: Машка – она Машка и есть… В центре штабной толпы что-то творилось. По рассерженным, злобным голосам, ненормативной лексике можно было смело сделать вывод, что в центре находится некий “объект”, из-за которого съехалось на причал такое количество высокого начальства, и сейчас для него наступил “час истины”.

Садясь в подошедший баркас я спросил у дежурного по Минной стенке, моего однокашника, что происходит.

– Два идиота-политработника то ли сдвинулись по фазе, то ли пошутили, доложили в штаб флота, что на миноносце – диверсия: якобы кто-то отпилил на носовой артиллерийской установке СМ-20-ЗИФ один из четырех стволов. Понаехали штабные – все стволы на месте. Ну, теперь их порют по выкройке!

Засмеявшись, я спрыгнул в баркас и отправился на корабль. Смысл происшествия стал ясен позже, когда слухи волной разошлись по дивизии. Произошло следующее: замполит командира миноносца в субботу запретил сход на берег лейтенанту, командиру зенитной батареи, из-за неготовности того к предстоящим в понедельник политическим занятиям с личным составом. Лейтенант в воскресенье перед обедом попытался представить конспект занятия, но замполит забраковал конспект, списанный с классиков марксизма-ленинизма, и оставил “литёху” без берега, любезно предоставив тому оставшееся воскресное время для подготовки к политзанятиям и для повышения уровня политической сознательности. Комбат на такую заботу зама обиделся и решил в свою очередь приподнять уровень знаний замполита в артиллерии. Пользуясь воскресным безлюдьем, он с помощью приспособления для искусственного отката ствола откатил назад один из четырех стволов, стоящей на носовой надстройке 45-мм артустановки, свинтил со ствола пламегаситель. Получилась экстравагантная картинка: три ствола – одинаковой длины, с пламегасителями (пламегаситель – раструб на дульном срезе ствола, как у пулемета Дегтярева), а четвёртый – сантиметров на 30 короче всех и ровно как бы обрезан, без раструба. Знающему человеку – всё понятно, ну а политработнику можно внушить что угодно. Поэтому, проникнув в каюту отдыхавшего в сладкой послеобеденной неге замполита, лейтенант зловеще доложил: “Товарищ капитан 3 ранга! На корабле – диверсия! У пушки ствол отпилили!!!” От полученного известия замполит побелел как полотнище военно-морского флага. Без обуви, в носках, побежал за лейтенантом на бак. Увидев подготовленную для него артустановку, затрясся и, икая от страха, помчался в политотдел, в двух шагах от которого был ошвартован миноносец. Вернулся на корабль он с дежурным по политотделу, тоже капитаном 3 ранга. Увиденное произвело на второго политработника неописуемое впечатление. Вдвоём, наперегонки, наши политбойцы рванули как на олимпийской стометровке в политотдел к телефону, чтобы доложить дежурному по политуправлению флота о диверсии. Как и кто из них докладывал об отпиленном стволе, история умалчивает, но “проходили по делу ” вместе. Лейтенант же спокойно навинтил обратно на ствол пламегаситель, вернул ствол в исходное положение и с чувством исполненного долга направился отдыхать в каюту. Первых “посетителей” из штаба флота бдительная парочка встречала у сходни. Пройдя на бак для показа следов “диверсии”, они онемели. Артустановка была девственно целой. Разъяренное командование на их блеяние, что своими глазами видели отпиленный ствол, внимания не обращало, грозилось отправить на медкомиссию. Вызванный в качестве свидетеля лейтенант всё отрицал, скромно потупив взор.