Страница 10 из 15
– Чего им сидеть тут, как привязанным, – сказал я, – пущай погуляют вдвоём напоследок. Сегодня, чай, отход у нас.
– Боб, ты не против? – спросил Сидорыч. – Но только до девятнадцати нуль-нуль. Уходим по полной воде. Потом шлюзы закроют. Так что не опаздывай.
– Всё будет оки-доки, – сказал Боб, – спасибо за доверие.
Он взял Кэтти за руку, и они не спеша пошли вдоль прибрежной полосы, омываемой ленивой волной. Море дышало холодным накатом – отголоском начинающегося прилива. Свежий ветер с северо-востока не студил, но и не согревал. Отпущенные погулять медленно передвигались по укатанному водой, почти безлюдному пляжу. Боб иногда взмахивал руками, как птица крыльями, останавливался, принимал позы, видимо, соответствующие тому, о чём он там говорил. Пантомима их шага и телодвижений напоминала некий танец, название которому ещё никто не придумал. Фигурки удалялись, становились всё меньше и меньше, превращаясь в одно целое, растворяясь во вселенной.
– Хотел бы ты, Сидорыч, вернуться в молодость? – спросил я старпома.
– А чего мне туда возвращаться? – старпом высоко поднял свои кустистые брови. – Нужды особой не вижу. Молодость влюбчива, но бестолкова, смотрит вовне. Старость же имеет мужество заглянуть в бездны внутреннего я. А это, доложу я тебе, вещь особая. Это подарок от прожитой жизни. И не каждый его ещё получает. Всё зависит от того, как ты прожил свою жизнь. Другому дай заглянуть в себя – ужаснётся, с ума сойдёт. Правда, Полковник?
– Зачем заглядывать, – отреагировал тут же Полковник, – коли страшно. Живи себе, как знаешь. А Бог потом рассудит.
– Бог-то рассудит, да отвечать нам придётся, – заключил старпом. – Каждое время хорошо, главное – человеком остаться.
К девятнадцати нуль-нуль команда собралась на борту нашего небольшого ковчега, готового к отходу. Не было только Боба. Дед прогрел и прокрутил главный двигатель. На штурманском столе ходового мостика уже лежали развёрнутые навигационные карты с паутинными карандашными нитями прокладок нашего будущего курса. Швартовая команда, состоящая из Полковника и матроса Верёвкина, тоже стояла на «товсь», то есть в полной готовности. Я поднялся на мостик, чтобы обозреть обстановку, и сразу же увидел Боба и нашу маленькую шотландку, которые бежали, держась за руки, к месту их разлуки.
– Молодец Боб, не подвёл, – высказался старпом, который до этого пребывал в некотором напряжении.
Они добежали до ближайшего штабеля из старых потемневших от времени досок, Боб махнул рукой в нашу сторону, мол, всё в порядке, буду с вами сей момент. Через невысокий штабель виделись только их головы: Боб что-то будто бы объяснял, а она часто кивала, как бы соглашаясь.
– Пойми, Катя, жизнь у нас такая – по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. Я буду помнить о тебе. И когда-нибудь непременно вернусь.
– Знаешь, у Бернса есть такие стихи, тихо промолвила девушка:
– Три года пробегут быстро, Катя. Быстрее, чем эти три дня…
Боб хотел договорить, но старпом прервал его коротким, а потом длинным гудком из судового тифона, гулко разнёсшимся по всему доку. Для них он показался последним стоном.
– Пусть ещё пять минут поговорят, – разрядил обстановку капитан. – Жалко их почему-то. Увидеться им вряд ли придётся в этой жизни. Хотя, чем чёрт не шутит, – задумчиво пробубнил он и вывел губами, как на трубе, мелодию из известного всем нам фильма «Дети капитана Гранта».
Боб пришёл на судно, сжимая в руках чёрные кожаные перчатки так, будто это самый дорогой предмет в его жизни.
– Катя подарила, – объяснил он. – На прощанье. Чтоб помнил…
Полковник скинул со швартового кнехта шпринг, который держал наше судно на привязи, запрыгнул через фальшборт на палубу и дал знать на мостик, что всё чисто – ничто нас больше не связывает с шотландским берегом, кроме памяти о нём. Мы вышли через открытые ворота шлюза в разлившуюся от прилива дельту реки Ди. Кэтти сопровождала нас по берегу. Она дробно стучала каблучками своих маленьких туфелек по сизо-серому граниту, которым был выложен сам причал, а далее и длинный-длинный мол, уходящий далеко в море. Мы шли вдоль этого мола сначала вровень с Кэтти, а потом медленно стали её обгонять. Она побежала, несколько раз запнулась на неровностях. Но мы всё равно убыстряли свой ход и неумолимо двигались всё дальше и дальше. Кэтти добежала до края мола с небольшим, торчащим, как столб, маячком. Дальше бежать – некуда. Дальше разливалось необъятное Северное море, в которое совершенно бесстрастно внедрялся наш пароход. Она сорвала с шеи тоненький платочек и долго махала нам, а вернее – Бобу, пока совсем не скрылся вдали её трепетный силуэт. Он до сих пор маячит в моих воспоминаниях, как символ надежды и ожидания.
Боб долго стоял на крыле мостика, вглядываясь в уходящий берег, в маячок на конце мола, в маленькую точку у маячка, которая была живым существом с не очень характерным для шотландцев именем Кэтти. Боб ещё крепче сжал в руках подарок своей случайной шотландки, уткнулся в него головой, сильно прижал к лицу, чтобы мы не видели слёз, проступивших на его простодушном лице.
– Моя маленькая Катя, – лишь повторял он, – моя маленькая Катя, даст ли мне Бог ещё раз увидеть тебя?
По приходу в порт приписки Боба тут же забрали в армию. В тот же год наш любимый пароход продали в Клайпеду. С тех пор я больше ни разу не видел Боба. И порт Абердин почему-то всегда обходили стороной, хотя мне ещё много раз представлялся случай бороздить моря нашей планеты.
Буферная зона
Не каждый в ухо вдев кольцо, достоин стать рабом.
Случилось это в начале 90-х в Марокко на северном побережье Африки, омываемом Средиземным морем. На небольшом коммерческом грузовом судне зашли мы в порт Надор, расположенный на гористом, далеко выступающем в море мысе. На обычной карте вряд ли Вы найдёте это название. Впрочем, и город Мелилла (или Мелилья, что с берберского означает «белый») – испанский эксклав в Марокко как бы смыкающийся с Надором – вы тоже не отыщете в школьном атласе. В школе такие географические задворки не представляют интереса ни для учителей, ни для подрастающей молодой поросли, головы которой и так забиты всякой дрянью.
Прибывшие на борт портовые власти забрали наши «сименс буки»[17] и взамен вручили бумажные квитки, которые должны были удостоверять наши личности. Квитки больше походили на талоны для посещения лечащего врача, какие обычно выдавались в наших поликлиниках в застойные времена. На бумажке шариковой ручкой была переписана фамилия из паспорта и проставлена дата выдачи. Печать на ней была так бледна и неразборчива, что скорее напоминала случайный отпечаток испачканного в чернилах пальца. Нас строго предупредили, что за утерю этого «документа» будет взыскан крупный штраф. Более нам ничего не сказали. И я, будучи уверенным, что теперь можно делать всё, что моей душе угодно, поехал на велосипеде в сказочный город Мелиллу, который мы зачарованно наблюдали при подходах к марокканскому берегу. Он находился в округлой, словно очерченной циркулем бухте, с подступающим к ней амфитеатром белокаменных строений, сделанных будто из сахара. Они как бы наползали друг на друга и в то же время все стояли на своих местах, как шахматные фигуры, расставленные для партии. Строгий манящий город. Ока-паспорта моряков жется ли он таковым вблизи, когда вольёшься в его каменные русла? Когда будешь проезжать на старом советском велосипеде марки «Салют» по его открытым свету площадям? Когда окажешься на циркульной набережной под пальмами, колышущимися в тёплых средиземноморских струях воздуха? Или когда остановишься в фикусовой аллее на фоне бесконечного траффика и вознёсшихся к небесам белых, вылепленных, словно из глины, ступенчатых испанских построек в стиле ар-нуво, к которым в своё время приложил руку сам Энрике Ньето – ученик маэстро Гауди?
17
паспорта моряков