Шоу непокорных

Я поднимаю руку ему в ответ. И одними губами произношу те же слова, которые повторяла все эти месяцы. Я люблю тебя. Он беззвучно вторит мне.

— Пойдем, — говорит Джек. — Надо поскорее выбираться отсюда.

Чувствуя взгляды сотни полицейских, мы медленно уходим — Джек, Грета и я.

На углу я оборачиваюсь снова. Вот он, Бен, крошечная фигурка в окне. Поднимаю руку, он снова машет в ответ, и я чувствую, что мое сердце разбивается на тысячу осколков.

Бен

Все так же сжимая в руке пистолет, я стою у окна и смотрю, как их фигуры становятся меньше и меньше, а затем совсем исчезают из виду.

Когда я впервые увидел, как Хоши танцует на канате, в день, когда цирк появился в городе, — я почувствовал, что она изменит мою жизнь.

Мы так долго скрывались, что я почти решил, что так будет всегда: будем скитаться вечно и навсегда останемся вне закона.

Раньше моя жизнь была легкой и приятной: вкусная еда по первому требованию, теплый дом, чистая одежда. Остаться без вещей, которые всегда были под рукой, которые я принимал как нечто само собой разумеющееся, — поначалу это было шоком. От ночевок на жестком грязном полу у меня постоянно болит спина, приходится заползать в какие-то темные норы и устраиваться там на ночь. А еще у меня чешется голова, волосы отчаянно жаждут густой, душистой пены шампуня. Мои губы потрескались, живот втянулся и с каждым днем как будто все больше липнет к позвоночнику.

Но я не скучаю по своей старой жизни, что бы вы там ни подумали. Раньше я пребывал в заблуждении. Жил словно в вакууме. Пока я наслаждался дарами легкой жизни, другие люди с трудом выживали посреди общего бессердечия и жестокости.

Хоши и я, Грета и Джек, мы стали одной командой, сильной и дружной. Раньше такого со мной не случалось. Никогда не было этого чувства единения, духовной связи с людьми, на которых — я точно это знаю — всегда можно положиться, которые всегда будут рядом, что бы ни случилось.

Иногда, глядя на моих спутников, я задавался вопросом, знают ли они, как много делают, жертвуя собой ради мальчишки вроде меня, мальчишки, мать которого творит ужасные вещи. И все же они ни в чем не обвиняли меня. По какой-то непостижимой причине эти люди — которые были гораздо смелее, гораздо мудрее и лучше меня — сумели что-то разглядеть и полюбить во мне.

Они выживут без меня. Мое отсутствие сделает их жизнь легче. Они смогут наконец перебраться через пролив, на континент, и Джек воссоединится со своей невестой. Люди в Европе более терпимы, там открыты границы, там нет изгоев. Я готов смириться с чем угодно, лишь бы быть уверенным, что Хоши и Грета свободны, действительно свободны, впервые в жизни, даже если это означает жизнь в другой стране. Даже если это означает, что я больше никогда их не увижу.

Стоило мне подумать о жизни без Хоши, как в горле предательски встает комок. Имеет ли теперь какое-то значение то, что произойдет со мной?

Я оборачиваюсь.

Полицейские все еще здесь, их как минимум дюжина. Стоят, подняв щиты и нацелив на меня оружие. Я не раз представлял себе эту сцену, мысленно видел, как торгуюсь с преследователями, договариваюсь, чтобы Хоши и остальных отпустили на свободу. Все вышло именно так, как я и хотел. Беда в том, что я просто настроил себя, но никогда не позволял себе думать о последствиях. Что сделают со мной: мятежником Бенедиктом Бейнсом? Преступником Бенедиктом Бейнсом?

Внезапно в голове будто вспыхивает свет. Я точно знаю, куда они меня отправят.

— Вы отвезете меня к моей матери, верно? Как только я опущу оружие.

Они неуверенно переглядываются, но продолжают молчать. Если нет отрицания — значит это правда.

Моя мать — министр по контролю за Отбросами, она участвует в предвыборной гонке. Больше всего на свете она ненавидит людей, которые не являются «Чистыми» англичанами. Она называет их паразитами, думает, что без них мир станет лучше, мечтает истребить их всех.

Представляю, как она злится из-за меня. Моя мать привыкла повелевать людьми, привыкла всегда поступать по-своему, и все же я, ее родной сын, сбежал из дома, напал на охранника, притворялся полицейским, помог взорвать цирк и почти год провел в бегах. Почти год я позорил ее, заставлял краснеть, и из-за кого? Из-за Отброса, цирковой канатоходки.

Что она скажет? Как поступит?

Что бы ни случилось, мне все равно. Она больше не властна надо мной. Ей никогда не превратить меня в прежнего послушного мальчика. Ей никогда не победить.

Теперь я знаю себя. Я знаю, что правильно. Я знаю правду.

Внезапно у меня возникает желание увидеть мать и сказать ей это в лицо. Я хочу взглянуть ей в глаза: дерзкий, непокорный, нераскаявшийся. Я хочу, чтобы она видела, кем я стал, что я не такой, как она. Хочу, чтобы она поняла, что она ничего для меня не значит.

Я смотрю на полицейских: они все так же боятся шелохнуться, опасаясь рокового выстрела. Не исключено, что я выстрелю в себя. Может, мне стоит пустить пулю в висок, прямо сейчас. Нет. Не буду. Не хочу. Я не хочу умирать, пока Хоши, Грета и Джек рядом. Я хочу и дальше сражаться за них. Я хочу жить.

Бросаю пистолет и, подняв руки, делаю шаг вперед.

— Хватит тянуть. Ведите меня к Вивьен Бейнс.

Хошико

Едва скрывшись за углом, мы тотчас бегом срываемся с места.

— Куда теперь? — спрашиваю я Джека. — Нас все равно найдут. За нами будут следить. Камеры наблюдения натыканы повсюду, они везде.

— Нет, — отвечает он. — Не везде.

Он уводит нас все дальше и дальше от центра города, куда-то в сторону окраин. Джек бежит сначала по одному темному переулку, потом по другому, потом по третьему.

— Куда мы? — спрашивает Грета. Боджо у нее на руках, крепко обхватил шею девочки. Она уже задыхается, из последних сил пытаясь поспевать за широкими шагами Джека.

— Туда, где нас не смогут обнаружить камеры. В единственное место, где власть не позаботилась установить их.

Есть только одно такое место. Мы направляемся в трущобы.

Мы бежим. Грета не отпускает мою руку.

— Что Джек хочет этим сказать, Хоши? — испуганно спрашивает она. — Куда мы идем?

Я смотрю на нее сверху вниз. Стоит мне произнести слово «трущобы», как она впадет в истерику. Я это точно знаю.

— Просто беги и ни о чем не думай.

— Джек, — кричит она ему вслед. — Куда мы идем?

— В трущобы, — резко бросает он через плечо.

Девочка резко останавливается и тянет меня за руку.

— Нет! Только не это! Ты же сказала, что мы никогда не пойдем туда!

— У нас нет выбора, Грета! Они будут повсюду следовать за нами. Бежим!

Я тяну ее за руку, но она не двигается.

Джек разворачивается и возвращается к нам. В его глазах застыла паника.

— Что вы делаете? Живо за мной! Как только Бен бросит пистолет, они попытаются догнать и схватить нас!

— Но ты говорил, что мы никогда не пойдем в трущобы! Ты сказал, что тут безопасно!

— Я помню, Грета, но за нами устроят погоню! Трущобы — единственное место, где у нас есть ничтожный шанс скрыться от полиции!

Но Грета не двигается с места. Вдали слышится вой сирены, который с каждым мгновением становится все громче. Джек сокрушенно вздыхает. Его терпение на исходе, но все равно он пытается говорить мягко и спокойно.

— Грета, мы должны пойти в трущобы. У нас нет выбора. Возможно, там не так уж плохо.

— Нет, — упрямится она. — Я не хочу.

Он в отчаянии вскидывает руки:

— Пойдем! У нас нет времени на споры!

Вой сирен становится отчетливее.

Что я могу сделать? Мы всегда пытались защитить Грету, изо всех сил старались, чтобы наш побег показался ей увлекательным приключением. Увы, сейчас не до этого. Пришло время сообщить ей, чем мы рискуем.

— Ты слышишь сирену, Грета? — спрашиваю я. — Это значит, что нас преследуют! Нас ищут, и если поймают снова, то на этот раз убьют. Ты понимаешь? Они убьют всех нас!