Шоу непокорных

Я заставляю себя посмотреть ему в глаза. В них нет ненависти, нет вражды, лишь спокойствие и мудрость.

Затем становится шумно, и сквозь толпу пробирается маленький мальчик. Он выходит вперед и улыбается мне широкой, от уха до уха, улыбкой.

— Ты ведь знаком с Хоши? Я тоже ее знаю. Я…

— Иезекиль, — говорю я. — Хоши и Грета рассказывали мне про тебя. Они скучают по тебе.

Его улыбка становится еще шире:

— Правда? Я скучаю по ним. Хоши здесь была моим первым другом.

— Она очень по тебе скучает. Она скучает по всем вам. Она переживает, что бросила вас здесь.

Эммануил печально улыбается.

— Хоши и Грета сбежали из цирка. Они свободны. Они дарят нам всем надежду. — Он хмурится. — Вернее, дарили. Где же они? — Его лицо в смятении. — С ними все в порядке?

— Да. По крайней мере, я надеюсь. Я точно не знаю, где они. Хочется верить, что все еще в бегах.

Он смотрит на меня, ожидая, что я расскажу подробности, но у меня снова разболелась нога, и я даже не знаю, с чего начать свое повествование.

— Это долгая история. Здесь есть где присесть? — Не знаю даже, почему я спрашиваю. Я уже осмотрел это место. Тюремные камеры и коридор, вот и все.

Эммануил качает головой:

— Негде. На этот раз нам не дали никакого общего пространства. Из того, что я слышал, это требование твоей матери. Она сказала, что у нас было слишком много свободы. Мол, мы могли общаться друг с другом и вложили в головы Хоши и Греты мятежные мысли. Теперь мы лишены возможности переговариваться. — Лицо Эммануила печально. — У нас отняли единственное, что у нас было: чувство общности. Если раньше нам казалось, что все плохо, то теперь все стало еще хуже, гораздо хуже.

— Но как они могут запретить вам общаться? Это просто невозможно! Для этого нужно всю ночь держать здесь десятки охранников. — Я озираюсь. — Но здесь нет никаких охранников.

— У них есть свои способы, уж поверь мне. — Он берет меня за руку. — Мы должны подготовить тебя к тому, что будет дальше. Если хочешь нам что-то сказать, делай это быстро, и лучше здесь, в этом коридоре. И нигде больше. Девочки живы?

Я вкратце рассказываю им, что Хоши, Грета и Джек смогли убежать. Я не сказал, каким образом я выторговал для них такую возможность. Мне неловко вспоминать об этом, и я не хочу, чтобы обо мне подумали, будто я пытаюсь выставить себя этаким героем, потому что никакой я не герой. Я просто сообщаю, что остальные ушли, меня же схватили. Думаю, что так или иначе Эммануил догадался, потому что с пониманием улыбнулся мне.

— Значит, ты ее любишь, нашу Хошико?

Какое забавное слово — любить. Мы произносим его в самых разных ситуациях. Я люблю шоколад. Я люблю танцевать. Я люблю эту песню. Я люблю ходить в гости. Как одно слово может означать такие разные вещи? И как это слово способно передать мои чувства к Хоши, когда на самом деле это невозможно передать даже миллионами слов?

Благодаря Хоши я стал другим человеком. Она сделала меня лучше, сильнее, заставила меня сражаться за правду. Она помогла мне взглянуть на мир по-другому. Она меня вдохновляет. Околдовывает. Наполняет мою душу.

Хоши для меня — все на свете.

Но я этого не говорю, просто киваю и улыбаюсь.

— Да, я люблю ее, — говорю я, смущенно опускаю глаза и смотрю в пол.

Когда я поднимаю голову, то замечаю взгляд Шона. Его кулаки сжаты. Лицо окаменело.

— Я все равно не понимаю, — говорит Иезекиль. — Почему ты здесь? Ты же не Отброс.

— Теперь, похоже, Отброс. Вы ведь знаете, кто моя мать?

Он смотрит на меня, широко раскрыв глаза, и кивает.

— Надеюсь, вам понятно, что она не в восторге от того, что я натворил. Она хотела получить от меня раскаяние. Хотела, чтобы я вернулся, чтобы снова стал частью семьи. Я отказался, и тогда она отправила меня сюда. Она сказала, что это должно послужить для меня уроком.

Я слышу, как кто-то хлопает в ладоши. Вперед выходит Шон. Лицо его искажено яростью.

— О, какая трогательная история! — говорит он. — Бедняжка. Бедный маленький богатый мальчик. — Он поворачивается к остальной группе. — Разве вы не видели, как Сабатини устроил ему экскурсию? Не позволяйте ему обмануть вас. Он сам напросился сюда. Он наблюдал за нами, как я и Лия были на волосок от смерти. И он обожал это зрелище!

— Неправда, — протестую я. — Меня схватили. Меня поместили сюда в качестве наказания.

— Вы, девочки, с ним поосторожнее, — продолжает Шон. — Не иначе, как он собрался вызволить отсюда еще одну несчастную циркачку. Ему нравится изображать из себя героя. Не верьте ни единому его слову. Сабатини сказал, что он работает с ним!

— Он солгал! — возмущаюсь я. — Он хотел настроить вас против меня! Он меня ненавидит!

— Со стороны не скажешь. Мы видели, что вы с ним уютно сидели рядышком и мило ворковали, не так ли, Лия?

Она пожимает плечами.

— Он был там, — отвечает она. — Хотя вид у него был нерадостный. Если Сильвио играет с ним в какую-то извращенную игру, есть ли у него выбор?

— У него был выбор, когда он купил билет, чтобы прийти на представление. Ему захотелось снова пощекотать себе нервы, и он вернулся. Вернулся, потому что ему было мало одного раза!

— Довольно! — обрывает его Эммануил. — С каких это пор ты веришь словам Сабатини? Подумай сам. Будь у этого парня выбор, захотел бы он быть здесь сегодня вечером, зная, что его ждет?

Я смотрю на Иезекиля. Мальчонка буквально впился в меня глазами. Затем перевожу взгляд на остальных циркачей.

— А что меня здесь ждет? — спрашиваю я.

Шон фыркает.

— Как он уже сказал, добро пожаловать в ад. Бедный маленький Чистый мальчик, которому никогда не приходилось страдать в этой жизни, а теперь его бросили на съедение волкам. — Он ухмыльнулся. — В буквальном смысле. Добро пожаловать в реальность, приятель. Добро пожаловать в цирк.

Хошико

Когда ночь вступает в свои права, трущобы постепенно затихают. Наверное, я единственный человек, кто здесь не спит. Джек, Грета и Боджо — все погрузились в глубокий сон. Я слышу их размеренное дыхание.

Ну и денек был! Сегодня утром я проснулась рядом с Беном. Завтра утром я проснусь без него.

Я подползаю к двери и открываю ее. В трущобах тихо. Это успокаивает. Пару мгновений я хватаю свежий воздух и снова закрываю дверь. Представляю, как холодно будет в этой картонной лачуге глубокой ночью. Поэтому нельзя выпускать лишнее тепло.

Я смотрю на Джека и Грету. В темноте видны лишь их смутные очертания. Интересно, что нас ждет и какая судьба уготована Бену?

Надеюсь, за ним присматривают. Надеюсь, он в безопасности. Что с ним сделают? Ведь он выставил их дураками. Накажут ли его в назидание другим? Что, если он уже мертв? Что, если его убили? Или он сам себя убил? У меня перед глазами возникает дуло у виска; в следующий миг спускается курок…

Я стою у двери, вслушиваясь в незнакомые ночные звуки трущоб, — отдаленные крики, странные стуки, приглушенный смех, — паника и страх, которые я днем задвинула куда-то в самую глубь моего живота, теперь выползают из тьмы и обволакивают меня, словно саван.

Как-то раз Бен рассказал мне, что в цирке, когда меня забрали, он мысленно говорил со мной. Тогда он не на шутку испугался, что меня убьют. И поклялся, что непременно меня вызволит.

— Это было похоже на молитву, — сказал он. — Я чувствовал, что ты неким образом меня слышишь.

Помню, как, сказав это, он быстро посмотрел на меня и смущенно потупил глаза; такой милый, такой застенчивый. Он стеснялся, но все равно признался мне.

Тогда я не придала этому особого значения. Подумаешь, Бен есть Бен: романтичный, полный надежд идеалист — в отличие от меня. Но я ему этого не сказала. Не хотела расстраивать и потому просто улыбнулась.

Однако теперь, после всего, через что мы прошли, я думаю, что он, возможно, был прав. Возможно, мы связаны так крепко, что можем ощущать друг друга даже на расстоянии. Возможно, в те мгновения я чувствовала его, но не пускала внутрь себя. Возможно, мне следовало это сделать.