Шоу непокорных

На мгновение сердце предательски замирает в груди. На секунду, менее чем на секунду, от восторга перехватывает дыхание.

Нет. Я не позволю себе испытывать к этому месту ничего, кроме отвращения. Это просто электричество, только и всего.

Я поворачиваюсь к Сильвио и в той же презрительной манере, в какой с ним всегда общалась моя мать, спрашиваю:

— И это все? Спустя целый год это лучшее, что вы можете предложить? Меня не впечатляет, Сабатини.

Его лицо на миг обиженно вытягивается, но затем холодная белая маска возвращается на место.

— Знаешь что, прежде чем я покажу тебе твою спальню, предлагаю тебе составить мне компанию в кинозале. Не возражаешь? Через несколько минут начинается прямой эфир. — Он жестом приглашает меня в гольфмобиль. — Что скажешь? Заскакивай на борт, мастер Бенедикт, тебе будет полезно узнать, что тут у нас есть.

Хошико

Музыка затихает. На несколько секунд воцаряется тишина, аудитория у сцены безмолвно застывает перед пустым экраном.

Я смотрю поверх людских голов, поверх трущоб, в сторону города. Стало заметно холоднее: на западе солнце опускается за горизонт, небосклон прочертили розовые полосы. В вечернем небе уже мерцает одна звездочка. Она храбро искрится над моей головой, и в моем сердце рождается надежда.

Я снова увижу Бена, я это точно знаю.

Темная масса вдали, по ту сторону Лондона, — это новый цирк. Притаился и ждет, чтобы вновь заявить о себе, подняться в полный рост. Внезапно, будто почувствовав мой взгляд, он преображается. От тьмы к свету, от оцепенения к движению, от смерти к жизни.

Мое сердце делает сальто. По рукам и спине пробегают мурашки. Грета хватает меня за руку, и мы как зачарованные смотрим на это чудовище.

Нет. Только не это. Нельзя, чтобы чары цирка околдовали нас.

Под ярким куполом страдают люди, как когда-то страдали мы. Забитые, испуганные, отчаявшиеся, упорно сражающиеся за свою жизнь. Я качаю головой. Сбрасываю с себя злобное очарование.

— Не смотри туда, — говорю я Грете. Обнимаю ее за плечи и осторожно разворачиваю нас к экрану.

Через секунду возникает изображение, голографическое, объемное, почти реальное. Кажется, что человек находится рядом с нами. Это женщина. Застывшая надменная улыбка на ее лице направлена прямо на меня.

У меня замирает сердце.

Вивьен Бейнс.

Она сменила облик. Прежней короткой стрижки и строгого костюма как не бывало. На ней розовый свитер, вьющиеся волосы до плеч. Похоже, она пытается смягчить свою холодную ауру Снежной королевы, пытается казаться теплой и доброй. Это не работает.

Боджо вырывается из рук Греты и подскакивает к краю картинки. Он с любопытством принюхивается и осторожно протягивает лапку, но, не почувствовав ничего, кроме воздуха, тотчас отдергивает ее.

Вивьен Бейнс что-то говорит, впрочем, разобрать ее слова трудно. Толпа под нами беснуется: люди свистят, выкрикивают оскорбления и непристойности. В конце концов, шум немного затихает, и если напрячь слух и внимательно следить за ее омерзительными, кислыми губами, то можно разобрать слова.

— …романтическая история о том, как мой сын убежал с циркачкой, пленила людские сердца. Любовь побеждает все на свете. Любовь способна построить мост. Любовь сильнее ненависти — вот о чем я слышала последние несколько месяцев.

Вивьен Бейнс улыбается. Причем почти убедительно.

— Это такая милая идея. И она нам всем нравится. Идея, что все мы в принципе одинаковы. Что в глубине души мы ничем не отличаемся — можем понимать друг друга, можем жить в гармонии. Это то, в чем Лора Минтон и ее последователи пытаются убедить вас. Мысль о том, что все, Чистые и Отбросы, могут мирно сосуществовать. Мысль о том, что, если мы дадим Отбросам больше прав, они это оценят, они будут себя хорошо вести и будут жить счастливо среди нас.

Она подается вперед и буравит аудиторию взглядом.

— Это ложь. Это сказочная история. Не соблазняйтесь мифом. Мы должны быть умнее. Мы должны посмотреть в лицо фактам.

Шагните на тридцать лет назад, и вы увидите, что значит жить в стране с открытыми границами. Города кишат миллионами Отбросов: они тучами устремляются в нашу страну в надежде получить любую возможную подачку: пособие по безработице, медицинскую страховку. Они досуха выдоили Государственную службу здравоохранения. Дети Чистых, английские дети, вынуждены учиться в школах, где их собственный язык уже не считается основным.

Но это еще не самое страшное. Гораздо хуже другое. Изнасилования. Грабежи. Кражи. Анархия. Такова правда. Такова реальность.

Ведь что такое Отброс? Что означает это слово? Когда мы исследуем его происхождение, то обнаруживаем, что это самое подходящее слово для группы людей, которые все до одного, даже артисты цирка в их сверкающих трико, являются подонками общества: грязным, мутным, зловонным осадком. Таким нельзя позволить восстать со дна и осквернить нашу чистоту.

Не уничтожайте нашу страну! Не возвращайтесь на путь разрушения!

Оглянитесь по сторонам: посмотрите на свой дом, на школу, в которой учатся ваши дети. Посмотрите на наши больницы. Вы действительно готовы потерять все, что вам дорого, чтобы поддержать ложное и опасное представление о равенстве?

Мы не равны. Биология и история не лгут.

Она делает паузу, и ее голос снова становится мягче.

— Я была убита горем из-за поступка моего сына. Убита горем и опозорена, но его обработали. Ему промыли мозги. Мой сын был отравлен. Он был болен.

И сегодня я рада сообщить вам, что он исцелился. Мой мальчик снова со мной! Он понял свою ошибку. Бенедикт, мой сын, вернулся ко мне. Он вернулся, и он раскаивается. Не верите мне? Тогда послушаем, что он скажет.

Позади нее появляется другое изображение — статичное, неподвижное. Это фотография.

Это Бен.

Ее рука обнимает его за плечо, он смотрит ей в лицо и улыбается. Ей. Они оба улыбаются.

Бен, мой Бен, с ней, и он улыбается.

Бен

Нет смысла упрямиться. Я пленник, и я бессилен.

Сабатини усаживает меня на заднее сиденье гольфмобиля и везет к другому зданию. Черное и круглое, оно подобно старинной катушке с кинолентой, какими пользовались в двадцатом веке.

Внутри ностальгическая тема продолжается. Передо мной старомодный кинозал с рядами неудобных на вид стульев, сиденья которого сами возвращаются в вертикальное положение, когда на них не сидят, и огромный плоский экран, занимающий всю переднюю стену и задрапированный с обеих сторон бархатными шторами.

— Здесь мы будем транслировать все национальные мероприятия, — сообщает Сильвио. — Подобное тому, что мы сейчас увидим. — Он смотрит на часы. — Черт, мы пропустили начало!

Он нажимает кнопку. Экран оживает. Я вижу на нем мою мать.

Она успела переодеться: на ней мягкий джемпер пастельных тонов. Он совершенно ей не идет. Это все равно, что надеть детский чепчик на акулу.

За ее спиной возникает фото.

На нем изображен я. Это то самое фото, которое она сделала после того, как сказала мне, что Хоши все еще в бегах.

Тогда я рассмеялся ей в лицо. Правда, по снимку этого не скажешь. Я как будто восхищенно улыбаюсь ей. Радуюсь тому, что мы снова вместе.

Затем я слышу мой голос. Сильвио включает звук на полную громкость, чтобы, даже зажав уши, я мог знать все. Я слышу мои слова, слышу свой голос:

— Мне так стыдно, что я дерзнул ослушаться тебя. Ты с самого начала была права. Я больше никогда не буду нарушать правил… прости меня.

Мне становится тошно. Как она посмела так поступить? Как посмела взять мои гневные слова и обратить их в свою пользу?

Что, если Хоши, Грета и Джек видят это? Что они подумают?

Хошико

Этого не может быть. После всего, что мы пережили вместе. Нет. Он не вернулся бы к ней. Это не может быть Бен.

Однако это не старое фото. Оно новое. Это Бен, каким я оставила его. На нем все та же старая, потрепанная одежда, лицо — небритое и осунувшееся. Но это его голос, и я слышу его слова.