Немного ненависти

Она бросила штаны Рикке на колени.

– Давай одевайся.

– Что, прямо мокрые? Они же будут натирать!

– Натирать? – фыркнула Изерн. – И это все, что тебя беспокоит?

– Моя голова до сих пор болит так, что аж зубы ноют. – Рикке хотелось закричать, но она знала, что это будет чересчур мучительно, поэтому пришлось обойтись тихим хныканьем. – Чего мне сейчас совсем не нужно, так это дополнительных мелких неудобств.

– Жизнь состоит из мелких неудобств, девчонка! По ним ты узнаешь, что еще жива. – Изерн снова разразилась своим лающим смехом и весело хлопнула Рикке по плечу так, что та чуть не упала. – Нет, если тебе так больше нравится, можешь идти, светя своей пухлой белой задницей. Но так или иначе, а мы отправляемся прямо сейчас.

– Проклятие, – ворчала Рикке, залезая непослушными ногами в мокрые штаны. – Точно проклятие!

– Так, значит… ты действительно думаешь, что у меня Долгий Взгляд?

Изерн шагала через лес своей небрежной размашистой походкой, за которой Рикке, к ее замешательству, никак не удавалось поспеть – она все время оказывалась на полшага позади, как бы быстро ни шла.

– Ты действительно думаешь, что я бы стала тратить на тебя силы, если бы его не было?

– Наверное, нет, – вздохнула Рикке. – Просто в песнях это такая штука, благодаря которой колдуньи, маги и всякие ведуны могут прозревать туманы грядущего. А не такая, из-за которой человек, как идиот, валяется на земле и гадит себе в штаны.

– Если ты не замечала, у бардов есть такой обычай – приукрашивать. Видишь ли, за песни о мудрых ведуньях очень неплохо платят, а про обгадившихся идиотов – гораздо меньше.

Рикке с грустью признала, что это верно.

– Кроме того, доказать, что у тебя действительно есть Долгий Взгляд, не так-то просто. Его невозможно раскрыть силой. Его необходимо выманить наружу. – Изерн пощекотала Рикке под подбородком, заставив ее отдернуть голову. – Отвести его к священным местам, где старые камни стоят так, чтобы луна светила на них во всю свою силу. И даже в этом случае он будет видеть лишь тогда, когда сам захочет видеть.

– Да, но… Уфрис в огне? Как такое может случиться?

Теперь, когда они спустились с Высокогорья и понемногу приближались к дому, Рикке начинала ощущать в груди тяжесть беспокойства. Видят мертвые, она далеко не всегда была счастлива в Уфрисе, однако вовсе не желала видеть его пылающим.

– Да как угодно. Небрежное обращение с огнем при готовке, к примеру. – Глаза Изерн скользнули вбок. – Хотя я бы сказала, что здесь, на Севере, города чаще всего горят из-за войны.

– Из-за войны?

– Ну да. Это когда в потасовке участвует столько народу, что от нее почти никто не выигрывает.

– Я знаю, что такое война, черт возьми! – Рикке чувствовала между лопатками каменеющий островок страха, который было невозможно стряхнуть, как бы она ни двигала плечами. – Но ведь на Севере был мир с тех пор, как я себя помню!

– Мой папаша говаривал, что мир – это время, когда умные люди готовятся к кровопролитию.

– Твой папаша был безумнее, чем сапог, полный навоза!

– А твой папаша что говорил? Мало людей могут потягаться здравомыслием с Ищейкой.

Рикке снова передернула плечами, но ничего не помогало.

– Он говорил: «Надейся на лучшее, но готовься к худшему».

– Здравый совет, как на мой взгляд.

– Но ему довелось жить в темные времена. Он вечно сражался, сперва с Бетодом, потом с Черным Доу. Тогда все было по-другому.

Изерн фыркнула.

– Ничего подобного. Я была рядом, когда твой отец сражался с Бетодом, там, наверху, в Высокогорье, рядом с Девятипалым.

Рикке изумленно моргнула.

– Тебе же не могло быть больше десяти лет!

– Достаточно, чтобы убить человека.

– Что?!

– Обычно я таскала папашин молот, потому что самые маленькие должны нести самую большую тяжесть, но в тот день он захотел драться молотом, поэтому я взяла его копье. Вот это самое копье. – Его тупой конец отстукивал ритм их шагов по горной тропинке. – Папаша завалил одного мужика, тот пытался подняться, и я его заколола. Проткнула ему жопу до самого брюха.

– Вот этим копьем?

Рикке привыкла думать о нем просто как о палке, которую носила с собой Изерн. Палке, один конец которой по какой-то причине был замотан в оленью шкуру. Ей не хотелось думать о том, что там, внутри, скрывается лезвие. И в особенности не хотелось представлять, что это лезвие побывало в заднице какого-то несчастного.

– Ну, с тех пор оно несколько раз сменяло древко, но…

Изерн встала как вкопанная, подняв татуированную руку и сузив глаза. До слуха Рикке доносился лишь шорох ветвей, кап-кап-капанье тающего снега да чик-чириканье птичек среди набухающих почками деревьев.

Рикке наклонилась к ней.

– В чем де…

– Наложи стрелу на лук и отвлеки их болтовней, – прошептала Изерн.

– Кого?

– Если не получится, покажи им зубы. Твои зубы просто дар богов!

И она метнулась прочь с дороги, скрывшись среди деревьев.

– Мои зубы? – зашипела Рикке, но юркая тень Изерн уже исчезла в зарослях колючего кустарника.

Только теперь она услышала мужской голос:

– Ты уверен, что это та дорога?

Лук висел у нее на плече – она надеялась встретить оленя. Рикке скинула его, торопливыми пальцами достала стрелу, едва не уронив, и кое-как сумела наложить, невзирая на шквал нервных подергиваний, охвативших ее руку.

– Нам сказали пошарить в лесу. – Другой голос, более жесткий. Более страшный. – Как по-твоему, это лес?

Рикке запаниковала, внезапно решив, что стрела может быть на белку; проверила – нет, это была нормальная стрела, с широким наконечником.

– Ну так, перелесок.

Смех.

– Мать твою, а в чем разница?

Из-за поворота показался пожилой человек. В руке у него был посох, но когда он наклонил его, в пятнах солнечного света сверкнул металл, и Рикке осознала, что это был не посох, а копье. В этот момент беспокойство разрослось из островка между ее лопатками до самых корней волос.

Их было трое. У пожилого был несчастный вид, словно он не имел никакого желания участвовать во всем этом. Следом показался нервный паренек, несущий щит и короткий топорик. И, наконец, за ними шел здоровенный мужик с густой бородой и не менее кустистыми насупленными бровями. Его вид совсем не понравился Рикке.

Отец всегда говорил ей не направлять на людей стрелы, если не хочешь видеть их мертвыми, поэтому она подняла наполовину натянутый лук так, чтобы стрела смотрела на дорогу.

– Советую вам остановиться.

Старик воззрился на нее.

– Девочка, у тебя кольцо в носу.

– Я знаю. – Рикке высунула язык и прикоснулась к нему кончиком. – Оно держит меня на привязи.

– Что, иначе ты улетишь?

– Не я. Мои мысли.

– Оно золотое? – спросил парень.

– Медное, – солгала Рикке, помня, что из-за золота неприятная встреча может превратиться в смертельно опасную.

– А это что за рисунок?

– Знак креста – благоприятный знак, которому покровительствует луна. Долгий Взгляд зарождается в левом глазу, а крест позволяет ему оставаться твердым и прямым в туманах грядущего.

Она повернула голову и сплюнула сок чагги, не отводя глаз от пришельцев. Потом добавила:

– Возможно, – поскольку не была уверена, что крест имел хоть какое-то действие, помимо того что испачкал ей подушку, когда она однажды вечером забыла стереть его со щеки.

Она не одна усомнилась в своих словах.

– Ты что, сумасшедшая? – прорычал здоровяк.

Рикке вздохнула: этот вопрос ей задавали далеко не в первый раз.

– Что для одних сумасшедший, для других – выдающаяся личность.

– Положила бы ты куда-нибудь этот лук, – заметил старик.

– Мне он нравится там, где есть.

Впрочем, это уж точно была ложь – лук в ее ладони был уже весь липкий от пота, плечо болело от усилия держать его полунатянутым, а в шее начиналась судорога, и Рикке боялась, что может случайным рывком спустить тетиву.