Медальон двух монашек

─ Марусь, ты чо? ─ Потифор удивился такой метаморфозе: только что был солнечный день на её лице и вот те на – уже ночь!

Холодная и дождливая. К тому же, казалось, его внутренний враг только этого и ждал, нашептывая. ─ Ну, чо, съел? Получил? Рылом не вышел! Ишь ты, на таку красавицу позарилси. Вот и получи! Кто ты, а кто она? Ты – сын вольного крестьянина, а она? Да, могеть ей прынц заморский нужон! А ты. К ней! Да со своей землей!

Разом замерзли руки у Потифора от таких мыслей. Ураган чувств поднялся в душе, ударив в голову. ─ Врешь, собачий сын! Ей нужон я, вольный крестьянский сын, а не прынц!

И в гневе лицо Потифора покрылось красной краской, а руки невольно сжались в кулаки. Обреченно взглянув ей в лицо, он тихо, как смог, спросил. ─ Могеть, я тебе не люб?

Марфа и сама не поняла, что толкнуло её в спину, только, ничего не говоря и не поднимая глаз, сделала она шаг вперед и уткнулась ему в плечо. Две горячие мужские руки осторожно легли на её плечи и нежно притянули к себе. Потифор и без слов все понял.

Она тихо плакала, уткнувшись в теплое и надежное плечо Потифора, жалея и проклиная нескладную свою жизнь и Судьбу, которая так жестоко подшутила над ней. ─ Не будет теперь барыни. Не будет и мамзели, а будет теперь трудовая крестьянка по имени Марфа. Такая же бедная, как и её мать!

И катились по щекам одна за другой слезинки, оплакивая безвременно погибшую в ней богатую барыню.

Меж тем Потифор, увидев, как тихо плачет Марфа, почувствовал большую потребность её утешить и неожиданно для себя начал осторожно гладить спину девушки своими грубыми крестьянскими руками. ─ Ну-ну, поплачь! Все когда-нибудь прощаются с девичеством, родными, друзьями. Теперь у тебя будет своя семья! Будем работать на земельке. Она у нас славная, всё родит! И нас прокормит!

Из памяти откуда-то выплыл образ отца, вот так же, как и он утешавшего когда-то его мать. Его слова и интонация сами попросились на волю. – Ну-ну, Марусенька, будет! Ты, значит, не плачь. Ну, не хочешь щаз, давай в друго время.

Марфа вцепилась обеими руками в косоворотку, вдруг вспомнив, как это делала её барыня, и начала театрально раскачиваться то вперед, то назад. – Щаз! Увези меня щаз! Прямо щаз. Увези куда угодно!

─ Ну, ладно! ─ удивился Потифор такому накалу неожиданно нахлынувшего чувства и настойчивости девушки. ─ Телега-то у мене большая. До Малиновки отсель недалече. Могем и щаз! Один черт Никишка тока завтре поедеть домой.

И, нежно подхватив девушку на руки, понес её к телеге с лошадью, которую с самого начала привязал к деревцу.

Марфа без слов забралась на душистое сено, запахнулась глубже в армяк Потифора. Почувствовав, как тронулась телега, закрыла глаза. ─ Вот и всё! Прощай, Поганка! Прощай и ты, тетка нелюбимая. Еду я в Малиновку. Там выйду замуж за крестьянина, нарожаю ему кучу детей, буду в огороде копаться. Прощай, так и не состоявшаяся барская жизнь!

Как-то незаметно запахи свежего сена начали проникать в неё. На душе становилось спокойнее и чище. Наконец, измученная круговоротом событий дня, Марфа мирно уснула.

6.

Середина августа 1896 года, Медвежий куст, подсобное хозяйство женского Покровского монастыря.

Смарагде непривычно жарко и душно. Она голая и бесстыдная стоит, прикованная к столбу. Две молодые девушки без определенного лица, взявшись за руки, пляшут вокруг неё и толстого столба, похожего на гриб боровик с маленькой шляпкой, которые Смарагда частенько находила в лесу возле хозяйства. Но в этот раз вокруг столба со шляпкой разожжен огонь и от него идет нестерпимый жар, поэтому Смарагда вынуждена всё сильнее и сильнее прижиматься к нему. Огонь же всё ближе и ближе, заставляя её задыхаться и таять от жары. Воздуха не хватает и она, как рыба в их пруду, хватает судорожно его большими порциями.

Но вот из-за огня ей протягивает руку точно такая же, как и она сама, Смарагда. По её губам она читает. ─ Берегись мужиков! Будь осторожна!

И вторая Смарагда исчезает, оставляя после себя удивление, страх и ощущение разрезанного яблока.

Смарагда с криком вскакивает с деревянной тахты. Рука её невольно лезет под подушку и нащупывает тряпичную куклу.

─ Нет, Маруська тута! ─ на душе становится легче: раз Маруська на месте, значит ничего с ней плохого не случится. Она суёт её опять на своё место, потягивается и идет умываться к речке Елани.

Невольно залюбовавшись тихой, словно зеркало отражающей поверхности воды в омуте Елани, Смарагда про себя отметила, что вот уже целых пять лет любуется неописуемой красотой этих мест.

Деревянная церковь, возвышаясь над всем, поражала желтизной своего купола, как бы говоря всем и каждому. ─ Это я здесь главная! Мне все здешние поклоняются!

Священник в церкви всегда проводил молитвы для работников хозяйства и прихожан, желающих послушать его молебны.

Само же подсобное хозяйство, огороженное чугунной оградой, стояло из четырех десятин земли, имело четыре деревянных дома для монахинь и священника. Для рабочих имелся саманный дом, для послушниц деревянная изба. Кладовая, каретник и конюшня были гордостью подсобного хозяйства. Два пруда, запруженные от Елани, один за другим в виде большой восьмерки, были окружены аккуратным зеленым скатом, деревьями и дорожками, ухоженными и посыпанными битым кирпичом.

Неподалёку от большого омута Елани находилась баня и гостевой деревянный флигель. Все это было в окружении большого фруктового сада, растянувшегося в сторону монастыря. Шестьдесят шесть монахинь и около сотни послушниц, не считая двух сотен работниц, старательно ухаживали за процветающим хозяйством монастыря.

Прохлада реки освежила горящее после необычного сна лицо Смарагды. Она стояла и любовалась утром. Тихое ржание коня и кобылицы совсем недалеко от себя и легкий топот копыт заставил её повернуться в сторону звуков. Как завороженная, смотрела Смарагда на то, что появилось между задними ногами жеребца, прежде чем он вскочил на кобылицу.

─ Постой – постой, я уже это где-то видела! ─ подумала она. ─ А-ха, Сон. Столб!

─ Енто на чо ты, бессовестная, смотришь?

Смарагда вздрогнула от голоса сестры – хозяйки Саломии и засмущалась. ─ Вот так всегда. Что-нибудь да неладно ей!

И, чтобы спрятать охватившее душу волнение, окунула лицо в воду.

─ Да ты не прячь, не прячь лицо-то! ─ Саломия довольно улыбалась, видя смущение девушки. ─ Ничо плохова я в ентом не вижу. Ну, подумашь! На то он и жеребец! Кто ж еще нас, кобылиц, будет обхаживать?

Саломия открыто смеялась над непорочностью девушки и тем, что удачно застала её за непотребным занятием. Однако и этого для Смарагды было достаточно, чтобы она густо покраснела.

─ Да ты не красней, не красней! Я ить понимаю: это дело молодое! ─ похотливая улыбка и намеки еще больше смутили Смарагду. Она быстро встала. Провинившаяся послушница, готовая уже заживо сгореть в гиенне огненной, не поднимая с земли глаз, повернулась, чтобы идти назад. Но, как на грех, наткнулась на сестру – хозяйку. ─ Ладно, ладно. Ужо иди!

За завтраком Смарагда не смела глаз поднять на Саломию: так ей было стыдно за то, что подглядывала за лошадиной любовью. Она и ругала себя за это много раз за утро, и отмаливала, но ничего не помогало: чувство стыда не проходило.

─ Смарагда, за тобой вода в баню! ─ коротко приказала Саломия. ─ Чтоб к обеду банька была истоплена: приедет сестра Фелицата для проверки, да попариться. Она любит баньку. Да погорячее!

Последние слова Саломия произнесла с особой интонацией. Однако Смарагде было не до того, чтобы истолковать их иначе: нужно было наносить в баню много воды, истопить и сделать большой запас дров на новую баню. Таков был здесь порядок. Сестра Саломия довольно жестко смотрела за соблюдением его, несмотря на свои тридцать лет.

Веселая и даже игривая иногда, она становилась очень требовательной и непреклонной, когда дело касалось исполняемой работы. И уже десять лет управляла с успехом подсобным хозяйством женского монастыря. При ней разрослось стадо коров и овец, развелись в большом количестве свиньи, а в соседнем Гуляй – Поле знали, что самые резвые лошадки и жеребцы были из табуна Саломии.