Страница 3 из 30
Мать-море живет по своим часам, никому не дано взглянуть на их циферблат, только самые отважные мореходы, кого она испытывала жестоко, и не раз, обретают способность чувствовать, предугадывать, куда движутся эти стрелки. Я среди них не числюсь, я проснуться без будильника вовремя не могу, своего времени не ощущаю, а тут, на тебе, целое море…
ВТОРОЙ МОКАСИН
«Свинья! Свинья! Свинья!» – три раза обзываю себя, теперь уже вслух. Рассчитываю, что море услышит меня и поймет, что раскаиваюсь, больше не буду обувью мусорить. Почему трижды? Пытаюсь числом заместить недостаток искренности. Я вообще-то во всю эту мистику не очень верю, только опасаюсь. У меня и с Господом выходит примерно также.
Второй мокасин сидит на ноге гораздо плотнее братца-подводника. Рискуя потерять равновесие, стягиваю его при помощи оголившейся пятки, мимики и популярных у нас, у мужчин, невразумительных слов – заклинаний. На трапе щипок неуютного чувства – в самое сердце, зараза, – заставляет меня оглянуться и я вижу, насколько странен, убог, неуместен одинокий башмак, брошенный на причале. Черт бы с ним, конечно, если не водить знакомство с Джи-Джи… Еще три раза повторяю вслух про свинью и добавляю – «Циник!». Прикидываю все вероятные тяготы путешествия босиком до ближайшего бака с отходами жизнедеятельности – его размер специально выбрали, чтобы как можно большее число отдыхающих могло полюбопытствовать, чем питаются мореходы. Неужели им это в самом деле может быть интересно? «Я сошла с ума, я сошла с ума…» Что это? «Т.А.Т.У.»? Это ассоциации с мусором или что-то другое навеяло? Уж лучше про «Нас не догонят…», некому нас догонять, все еще спят. Я возвращаюсь, забираю туфлю, воинственно растопырившую шнурки – «Тоже мне, омар нашелся!» – и примериваюсь зашвырнуть ее в мутные воды под малороссийское «До пары!», но тут на соседней лодке, мне кажется, начинается шевеление… Поспешно сую «полпары» в подмышку, а на камбузе своего судна запихиваю в мусорное ведро. Оказавшийся с неволе башмак с минуту бурно сопротивляется – шумит, шуршит вызывающе, ищет, свободолюбивый наглец, как бы ему распрямиться подошвой. Затем устает, а возможно смирился. Ну хорошо, пойду я ему навстречу, вытащу из ведра, положу на пол… Да хоть на стол – что дальше то?
В конечно итоге, из двух макасин сложился хрестоматийный маршрут пожилых разводящихся пар: помойки разные – судьба одна. Этот предмет я мог бы преподавать, клянусь.
СОЗЕРЦАТЕЛЬ
На палубе дышится намного легче, чем внутри лодки, куда солнце, насмехаясь над убогими уловками в виде плотных штор, тонированных стекол – разве они светилу соперники? – уже запустило триллионы невидимых раскаленных спиц, насквозь прожигающих всякий оказавшийся на пути живой организм, в том числе и мой. Самонадеянный бахвал кондиционер пытается заманить меня обратно в пекло, но я выбираю жизнь без иллюзий – устраиваюсь на носу, на ветерке, и наблюдаю, как посреди бухты в удивительно чистой голубой воде – весь хлам, как и в жизни, шторма прибивают к берегу – местные мужики на двух деревянных рыбацких лодках возятся с тушей то ли дельфина то ли китёнка – с моего места не разглядеть, а послать за биноклем некого. Самому сходить лень.
Дельфин, наверное. По идее, обязан быть дельфином… Portus Delphini, Порт Дельфинов, Портофино… Китов я здесь отродясь не видел, а китенок сам по себе без взрослых китов – явление нереальное. Но это я так думаю. На самом же деле – кто их, китов, знает? Тоже ведь млекопитающие, как и мы. Всякое могло приключиться: молоко порченое, детство не сложилось… Удивительно, но при всех сложностях со здоровьем я отнюдь не утратил способоность мыслить логически.
Мужики рьяно тычут тушу баграми, будто это маньяк, покушавшийся на честь их дочерей, но она лишь пружинит и переворачивается, вспыхивая на солнце искорками последних счастливых, навсегда отложенных в море воспоминаний.
«Под винты скорее всего попал, или другую какую человеческую пакость не пережил», – прихожу я к итогу ленивых раздумий. Не знаю причины, но мысль об обычной, естественной смерти обитателя моря, особенно такого «очеловеченного», как дельфин – я уже точно вижу, что не китенок – почему-то не приживается. По отношению к людям это, наверное, несправедливо, но я себя не стыжусь. Кто, скажите на милость, вправе требовать справедливости от вялого, похмельного человека, если у него даже из курева – и то остались две последние сигареты. Обычные, заметьте, сигареты. Можно обе подряд скурить – никакого проку не будет, дым один.
От нечего делать все же отвешиваю дежурный поклон богам объективности: да, случается – «мрёт» морская живность и без участия человеческого гения, хотя это сильно принижает его величие.
«После недолгой тяжелой болезни королевская креветка…», – формулирую первые строки некролога. «Ну и так далее.» «Вторые» строки не сложились. Неужели это звучит убедительнее, чем «Попала под винт, в сеть, в силки… Нет, силки – это про птиц… На сковороду… Ну не знаю куда еще…» Конечно же нет. «Боже, о чем это я?» И в этот самый миг мне открывается высший смысл существования монархий: ранжирование креветок! Для неподготовленного человека – гарантированный обширный инфаркт, но я-то готов!
Багры-то у мужиков тупые, причальные… Судя по сноровке, не рыбаки. Работяги портовые и скорее всего не из местных. Сезонники, совсем никакой хватки…
На лодках азартно и мелодично переругиваются. До отечественной выразительности перепалка не дотягивает – куда им без татаро-монгольского ига, – но общее впечатление – ничего, сносно. В чем мы итальянцам однозначно уступаем, так это в жестикуляции, а в текстах – нет, даже если не всё понимаешь.
Один бедолага переусердствовал с багром и чуть было не плюхнулся за борт. В последний момент товарищ поймал его за штаны, чудом удерживает. Оказывается, хорошее дело, когда штаны на жопе – мешком. Были бы по фигуре – уже бы барахтался, юродивый, в перегретой водице. Не скажешь, что страна на пике моды живет. Может, и слава Богу.
«Вот так существо разумное, стоит ему возомнить себя властелином морей, превращается в существо зазнавшееся, и срочно нуждается в порке. Живем как на спор – или мы жизнь заломаем, или она нас, а хочется, чтоб по любви, по взаимности… Идиоты». Последнее слово я по большей части адресую тем, кто придумал так поздно открывать бары, но самокритично вношу в список и себя вчерашнего.
Одна из лодок вдруг резко кренится и экипаж с баграми, плеском и воплями оказывается в воде.
«Есть! Ну наконец-то!»
Наверное, я даже подпрыгнул, как минимум мысленно. Именно такой развязки я подсознательно с нетерпением ожидал, почти перестал надеяться.
В первый раз за все утро стало легче, не отпустило совсем, но значительно полегчало. Пытаюсь разглядеть тушу дельфина, не преуспел.
Скорее всего в глубину ушел, от стыда подальше. А что если сам он всё это и подстроил, прикинулся – разумный – дохлятиной, забавы ради? Подумаешь, ткнули пару раз в шкуру тупой железякой… Теперь, поди, заходится, проказник, в хохоте, в ультразвуке своем. Хорошо бы.
МАЕТА
«Что там у вас происходит?!» – доносится с противоположного берега. Видимо там расположен пансионат слепых.
Жаль, что кричат не мне. Я бы мог коротко рассказать, что по ходу подаренного развлечения пытаюсь сообразить, как закрепить и не дать раствориться в похмельном синдроме редчайшему ощущению полной гармонии, родившемуся из чужой неудачи. И еще – на другом этаже сознания, в закутке, не связанном с внешним миром, составляю разговорник для общения с сыном. Старый давно себя исчерпал, его катастрофически не хватает, хронический дефицит тем, приходится что- то выдумывать, но мне не в тягость, это меньшее, что я могу для нас сделать. В моем поношенном организме тестостерона год от года становится меньше и меньше, а значит, по идее, и шансы на взаимопонимание с потомком должны подрастать. По идее… Но не растут, собаки, что твой доллар к евро. Правда, на деле я ничего не предпринимаю, лишь умозрительно отслеживаю котировки шансов. Надо бы изобразить что-нибудь этакое, как-нибудь приятно его удивить. Например, набраться терпения и махнуть вместе куда-нибудь на недельку- другую. Я потерплю, он потерпит… Классный может выйти отдых. Или без отдыха потерпеть?