Страница 95 из 239
Маша решилась ждать, чем это кончится: она чуяла, что ему грозит что-то нехорошее.
- Надо его выручить... Надо его выручить! - быстро шепнула она Чухе и, схватив ее под руку, старалась протискаться поближе к Вересову; но сделать это было несколько мудрено за плотно скучившейся и все более прибывавшей толпой. Однако же девушка не теряла надежды и решительно, хотя и понемногу, грудью и плечом подавалась вперед.
- Мазурика поймали?.. Где он? Где? Значит, эфтот соколик? Покажите вы мне его! - говорил Лука Летучий с развалистой и гордо-самодовольной важностью, входя вслед за другими.
- Здесь, батюшка Лука Лукич!.. Здеся-тки! Вот он! - вопил маркитант. Обокрал меня!.. Теперича - штука ли! - кажинная булка ведь не даром достается, кажинная трешку, значит, стоит, а он, подлец, накось тебе!.. А?.. Ах ты...
- Ашмалаш ему, ашмалаш!* Обыскать его, коли он мазурик! Надо во всем пункту эту самую соблюсти, чтобы, значит, было оно по закону... Без закону ни-ни! - авторитетно подал свой голос Летучий.
______________
* Ощупка (жарг.).
И едва успел он подать свой голос, как уже два человека из его же шайки с необыкновенной ловкостью и сноровкой принялись шарить по карманам Вересова и ощупывать всего, с головы до ног. Прежде всего была торжественно вынута из-за пазухи его трехкопеечная булка.
- Ге-ге-е! Вот оно что! - смеховным ревом пронеслось по толпе.
Затем один из обыскивавших вынул из кармана старый, потертый и замасленный бумажник.
- Эй, вы! Публика почтенная! Чей лопатошник? Не признает ли кто? Может, тоже стыренное, - воскликнул нашедший, высоко во всевидение подняв над головой бумажник.
- Ахти! да никак, брат, мой! Ну, так и есть: у меня подтырил! вмешался, пробравшись сквозь толпу, какой-то человеченко, с виду прямой жорж и, пошарив для пущего удостоверения в карманах и за голенищем, принялся разглядывать находку.
- Мой, мой! Вот и наши ребята сичас признают, что мой, - говорил он, развертывая бумажник, и вдруг скорчил притворно испуганную рожу.
- Батюшки! голубчики!.. Отцы родные! - жалобно возопил человеченко, отчаянно хлопнув об полы руками. - Ведь у меня там двадцать рублев денег было, а теперь - ни хера! Все выкрал подлец! Расплатиться за буфетом теперича, как есть - ну, нечем да и только! Благодетели! Как же это!.. За что же это?.. Господи! Батюшка! Микола Чудотворец! Святители вы мои! Караул!.. Кара-у-ул!!.
- Не горлопань! - сурово осадил его Летучий, легонько давнув за плечо, отчего человеченку вдруг болезненно скорчило. Тем не менее он не преминул воспользоваться удобною минутою, чтобы под шумок опустить в свой карман вещь, вовсе ему не принадлежавшую.
Вересов, действительно, украл и бумажник, и булку. Прошатавшись весь день без приюта, ища какой ни на есть работишки и нигде не находя ее, он к вечеру снова почувствовал голод. Подобное существование вконец уже ожесточило его, и он решился украсть - не по-вчерашнему, а действительно взаправду и во что бы то ни стало украсть, что ни попадет под руку, на насущный кусок хлеба. Вересов видел вчера, что в Малиннике собирается множество народу, бывает много пьяных. "Авось в этакой толпе сойдет! авось не заметят!" - подумал он и решился отправиться прямо сюда, благо дорога уж знакома. Вошел, послонялся некоторое время по комнатам, огляделся и видит, что у одного столишка, опустя голову на руки, одиноко дремлет захмелевший матросик, а перед ним лежит бумажник. Вересов присел к тому же столу - моряк не просыпается. Тогда, улучив минутку, когда никто не обращал особого внимания в их сторону, он с величайшей робостью потянул к себе чужую вещь. Матрос и тут не проснулся. Вересов быстро опустил бумажник в карман и тихо удалился в другую комнату. Дрожа от волнения, с невольно и назойливо навязывающейся мыслью, что его сейчас захватят и обличат, развернул он этот бумажник - пусто; заглянул во все отделения его, и кроме какой-то засаленной, исписанной бумажонки да двух папирос ничего не нашел и в злобном отчаянии бессильно опустил свои руки.
"Нет, я все же припрячу его; не сегодня, так завтра кому-нибудь продам - копейки три или пять дадут за него", - решил он, снова пряча в карман свое приобретение. А в это время в большой зале происходила свалка, затеянная по милости щедрот разгулявшегося Летучего. Вересов бросился было туда, и вдруг видит, что маркитант, позабыв про висевшую у него на руке корзинку, все свое внимание устремил на эту свалку. При виде хлеба и при надежде добыть его с помощью кражи, аппетит Вересова вдруг разыгрался гораздо сильнее, чем за минуту до этого, так что он, ни мало не медля, подкрался к маркитанту и запустил руку в корзинку. Вот - булка уже схвачена, но, торопясь выдернуть свою руку, он неловко зацепил и дернул эту корзинку, маркитант живо обернулся на него и заметил кражу. Вересов ударился в сторону, на ходу запихивая булку к себе за пазуху.
"Мазурик!" - крикнул тот, поспешая за ним вдогонку. От этого слова молодой человек мгновенно стал белее полотна, растерялся и бросился бежать куда попало.
А что было вслед затем - читатель уже знает.
- Рожа-то его что-то мне незнакома, - пробурчал Летучий, подойдя к Вересову и вглядываясь в лицо: - Ребятки! - обернулся он к толпе, - не признает ли кто молодца? Хороводный он отколь-нибудь, аль с ветру?
- Не надо быть, чтобы хороводный*! Кабы хороводный, мы бы знали, кто-нибудь да узнал бы беспременно, - отозвались из толпы несколько записных жоржей.
______________
* Принадлежащий к какой-нибудь из мошеннических группировок (жарг.)
- Так, стало быть, с ветру*? - снова обернулся Летучий.
______________
* Занимающийся воровством в одиночку (жарг.).
- С ветру!.. На особняка, значит, ходит, - подтвердили жоржи.
- Ну, коли так, надо оправосудить его! - порешил Лука и обратился к помертвелому Вересову.
- Так ты, собачий сын, мазурить сюда явился? Так ты это наше обчество осквернять? Честное заведение порочить?.. А?.. Ребята! Как скажете: поиграть ему маненечко на скрипке, чтоб напредки половчее был? Ась?
- Задай ему хорошую концерту! Задай!.. Пущай прахтика будет! согласились окружающие.
Все же прочее, что наполняло эту комнату, оставалось безучастным и равнодушным зрителем, и только у одной Маши, как у пойманной в руку касатки, захватывало и екало сердчишко от страху за Вересова да от негодования на эту бездушную толпу.