Страница 80 из 239
Маша проходила по тротуару мимо этих групп, и вдруг глаза ее случайно упали на вывеску, прибитую над спуском в подвальный этаж, где она прочла слова "Съесная лавка". Это был один из перекусочных подвалов, с которым мы уже знакомили однажды читателя.
"Тут верно дешево, - подумала Маша, вспомнив при этом о последнем оставшемся у нее пятаке. - Когда захочется поесть, надо будет сюда зайти. Только... что-то будет завтра, если сегодня все зараз проешь?"
Но это завтра в данную минуту почему-то не представилось ей поражающе всем своим ужасом. Маша, сама себе не давая верного отчета, казалось, как будто чего-то ждала, на что-то надеялась, думала в чем-то найти исход. Но это именно было одно лишь что-то, какая-то смутная, беспричинная и безразличная надежда, которая мгновеньями может закрадываться в человека, в то время как он успел кое-как обогреться и насытиться. Эта надежда в подобных случаях есть следствие чисто физиологических причин: организм успел удовлетворить своим законным жизненным требованиям - человеку и кажется мир не в столь мрачном свете, хочется думать, будто еще можно жить. Но если бы Маша захотела строго задать себе вопрос: какое именно это что-то, от которого она ждет исхода, - бог весть, может быть, она в последней степени отчаяния тут же решилась бы размозжить себе голову о первый попавшийся камень.
Но... жизнь или судьба подсовывает человеку такие задаваемые им самому себе вопросы не тогда, когда он сколько-нибудь сыт и обогрет, а именно в те роковые минуты, когда он голоден и безысходен.
Нечего пересказывать во всей подробности, как провела Маша второй день своего скитальчества. Греться она заходила в пассаж, отдыхать от ходьбы - в католическую церковь, где можно сесть спокойно на любую из скамеек, стоящих двумя длинными рядами.
Часов около восьми вечера она почувствовала голод, ощупала свой пятак и вспомнила про перекусочный подвал, замеченный ею на Сенной площади.
Молодая девушка туда и отправилась.
- Барышня!.. Вы куда это изволите?.. Может, нам по пути... Позвольте проводить! - снаскоку окликнул ее на Невском какой-то франт, приказчичьей наружности, подлетая к ней сбоку и весь изогнувшись ходячим фертом.
Первым движением девушки был испуг. Она вздрогнула от такой неожиданности.
- Что же вы молчите-с? Али языка своего лишимшись? Позвольте-с к вам с нашим почтением! - продолжал между тем ходячий ферт.
"Вот он - путь! - мгновенно мелькнуло в голове Маши. - И легко, и выгодно... Легко?.. Нет! Боже меня избави!"
И она с ужасом быстро метнулась в сторону от обязательного франта.
* * *
Из незатворенной двери перекусочного подвала валил на улицу пар, которым густо была пропитана атмосфера этой берлоги, вследствие духоты и дыхания многих людей, разноголосый говор которых гулко вырывался оттуда вместе с клубами пара.
Маша спустилась по скользкой лестнице и в нерешительности остановилась в дверях: ей сразу же кинулась в глаза мрачно закоптелая внутренность этого подполья под каменными сводами, озаренного, вместо свечей, ярким пламенем топящейся русской печи, - внутренность, наполненная каким-то народом, который скучился там в различных группах, отличавшихся своими лохмотьями и убожеством. Маша хотела уж было податься назад, чтобы уйти от этого зрелища, невольно наводившего на нее робость, но запах жареной трески подстрекнул ее голод, а в это время позади ее раздался сиплый, гортанный женский голос и чья-то рука подала вперед ее плечо.
- Проходи, что ли, краля! Чего в дверях-то фуфыришься!
Маша ступила в подвал и, обернувшись на толкнувшую ее женщину, увидела за собой высокую безобразную старуху, которая прошла мимо и села к одному столишке, где еще оставалось два незанятых места.
Голод заставил молодую девушку последовать ее примеру, и она поспешила занять подле нее последнее пространство скамейки, оставшееся свободным.
Старуха закопошилась в кармане и высыпала на стол несколько копеек.
- На полторы копейки щей, - забормотала она вслух сама с собой, откладывая на ладонь медяки, - на полторы, стало быть, щей... или гороху?.. Горох сытнее... да на полторы хлеба... стало быть, три копейки... да три на ночлег... Вот тебе и все шесть... А больше и нету! - прибавила она, как-то странно улыбаясь и взглянув на Машу, словно относила свою речь не то бы к ней, не то бы просто на воздух.
Но, бросив на девушку этот случайный взгляд, она вдруг как-то чутко насторожила голову и со вглядчивым вниманием замедлила на ее лице свои взоры.
Можно бы было подумать, что это лицо напомнило ей что-либо знакомое своими мягкими чертами.
Маша сидела, подперши рукою голову, и ничего не замечала.
- Покарауль-ка, милая, мое место, - снова дотронулась до нее старуха, я пойду пока, принесу себе поесть, а то и не углядишь как займут - придется стоя...
Маша, не глядя на нее, согласилась кивком головы, а старуха, удаляясь, опять оглядела ее довольно пристальным взглядом. Как будто что-то смутно-знакомое напомнили ей черты Маши, и эти черты словно бы тянули к себе ее сердце чем-то теплым, любовным и как бы родственным, так что старуха с первого взгляда почувствовала нечто вроде инстинктивной симпатии к этой девушке. Ей хотелось глядеть на нее, заговорить с нею, чтобы глядючи воскрешать перед собой какой-то знакомый образ былого...
- Ты тоже есть пришла? - спросила она ее, снова усевшись на место с принесенной краюхой хлеба и грязной посудиной какого-то мутного варева.
Та подтвердила ее вопрос.
- Так чего ж ты ждешь? - возразила соседка. - Здесь ведь не трактир не подадут. Здесь самому надо схлопотать себе.
- Да я не знаю, как это тут... у кого спросить - не разберешь ничего.
- А вон у повара, у кочегара-то этого... у него и спрашивай. Ты, верно, впервые еще?
- Да, я в первый раз...
- То-то и видно... Хочешь, пожалуй, я тебе добуду? - предложила старуха. - Давай деньги - я схожу.
- Э, да ты на целый пятак? - улыбнулась она, когда Маша подала ей монету. - Хочешь так: похлебаем вместе моей лапши, а я на три копейки возьму порцию трески да на две хлеба - и тоже давай вместе есть?
Девушка согласилась и по-братски разделила убогую трапезу с трущобной парией. Но один только сильный голод заставлял ее глотать эти снеди. Мутная лапша отзывалась каким-то щелоком и мыльной водой, а от немытой трески сильно отдавало ей одной свойственным запахом. Что же касается до старухи, то она ела с видимым аппетитом: для нее эти яства давным-давно уж стали делом совсем привычным.