Страница 53 из 239
Вересов начал вглядываться и с полуиспугом, с полуизумлением заметил сперва чье-то лицо, тускло озаренное луною, а потом и всю эту фигурку. Подумал было он, будто это во сне ему грезится, но тут же убедился, что не спит, и что в действительности в том углу есть кто-то.
- Кто тут? - громко окликнул Вересов.
Девушка вздрогнула, раскрыла глаза и пристально стала глядеть на своего соночлежника, но с места не двигалась.
- Кто тут? - еще громче и с некоторым беспокойством повторил последний, подымаясь на ноги.
Маша робко встала и торопливо направилась к дверке, как вдруг тот ухватил ее за рукав и пристально стал всматриваться в лицо.
- Я уйду... я сейчас уйду... - прошептала Маша, испуганная его неожиданным прикосновением.
- Да я не гоню... Разве я гоню тебя? - возразил Вересов. - Я только спросил, кто ты?
Девушка без ответа опустила голову: она не знала, уйти ли ей, или остаться - и пока в нерешительности стояла на одном месте.
- Ты одна была здесь? - спросил Вересов, который боялся, чтобы какой-нибудь новый обитатель покинутой барки не выжил его из этого логовища.
- Одна, - прошептала смущенная девушка.
- Зачем ты здесь была?
Ответа не последовало.
- Что тебе здесь надо было? Зачем ты была здесь? - повторил все еще опасавшийся бездомник, которому не хотелось расставаться с последним своим убежищем.
- Да когда деваться больше некуда... Надо же куда-нибудь! - возразила девушка.
Вересов успокоился.
- Так ты... все равно, как и я... Обоим нам некуда, - проговорил он кротко, опуская ее рукав. - Оставайся... Куда ж идти-то?.. Зла я тебе никакого не сделаю... Оставайся себе - места хватит...
Маша еще с минуту постояла раздумчиво и вернулась на прежнее место. Вересов тоже улегся подле собаки, и долго, из своей темноты, смотрел на девушку пристальными глазами. Она по-прежнему свернулась в комочек, скорчилась, закутавшись в бурнусишко, и сидела в углу, плотнее прижавшись к промерзлой стенке.
Оба молчали, и это молчание длилось довольно долго. Слышно было только их дыхание да порою слабые щенячьи взвизгивания. А Вересов все еще не спускал с нее взоров. Холод пробирал Машу, забирался в ноги и в локти, а оттуда вдоль спины, по лопаткам. Она нервически вздрогнула и, встрепенувшись, зябко потянула в себя воздух, сквозь сжатые зубы.
- Тебе холодно? - спросил вдруг Вересов, глядевший на нее в эту минуту.
- Холодно... - ответила дрожащая Маша.
- Хм... Что станешь делать!.. Вот подожди до утра: к заутрене зазвонят - пойдем, пожалуй, в церковь, там печки к тому времени истопятся: можно согреться.
И он опять замолк, продолжая глядеть на озябшую дезушку. Он раздумывал что-то, борясь между состраданием к такой же, как и сам, несчастной, и эгоистическим поползновением не уступать ей жалкие выгоды своего положения. Наконец первое превозмогло:
- Ступай, пожалуй, сюда: здесь теплее - у меня рогожка есть, предложил он. - Ляг вот тут, прикройся.
- А ты-то как же? - отозвалась Маша, в нерешительности принять его предложение.
- Я уж вдосталь лежал... мне ничего!.. А мы попеременке будем... Холод-то какой, проклятый!
- Н-нет ничего... я и здесь буду - у меня платок есть, - отозвалась она.
- Ну, как знаешь! - поспешил закончить Вересов, будучи рад, что можно по-старому остаться под рогожей.
Прошло еще минут с десять, в течение которых он уж снова было начал слегка забываться дремотой, как вдруг услыхал, что зубы соседки бьют лихорадочную дробь от холода. Его и самого порядком-таки знобило.
- Эк ведь ты какая! - начал он с досадливым укором. - Зовешь тебя, а ты не хочешь!.. А сама вон - зубами щелкает!.. Ступай, говорю, ко мне! Ложись подле! Так-то вместе теплее будет... Мне ведь тоже холодно! Ведь вон собака - греет же щенят под собою... Этак больше тепла будет идти.
Девушка подумала с минутку; но холод преодолел. Она поднялась из угла и перешла к соседу.
И легли они рядом, покрывшись дырявой рогожей.
Холод сблизил этих двух человек, которые совсем не знали друг друга, даже о физиономиях один другого не умели составить себе понятия, потому что едва-едва лишь могли различать их при слабом свете двух тусклых полосок лунных лучей, проникавших порой сквозь оконца в их темное и холодное логовище. Они походили скорее на два какие-то животные существа, в сознании которых лежал теперь один только инстинкт - защитить себя от холода.
И они крепко-крепко прижались друг к дружке, обнялись руками, обхватили ногами один другого, забившись с головой под тощую рогожку, и старались в общем дыхании отогреть свои лица, свою грудь и шею. Тут уже было позабыто всякое различие полов; им и в голову не пришло совсем, что один - мужчина, другая - женщина. До того ли им теперь было? Эти крепкие объятия являлись у них невольным, как бы инстинктивным следствием того, что холод чересчур уже пронимал, что являлось чисто эгоистическое желание предохранить себя от мороза, а достичь этого удобнее можно было лишь только прижавшись, как можно крепче, один к другому и дышать, дышать, дышать, чтобы хоть сколько-нибудь согреть холодный воздух под рогожею. Тут было одно только обоюдное ощущение - ощущение холода, и одно только обоюдное животное желание желание согреться.
Между тем голод, который во время сна несколько поутих было, проснулся теперь снова и стал еще мучительнее, чем прежде.
Вересов чувствовал в желудке какую-то сжимающую, судорожную боль, от которой подымалась в груди тошнота, а во рту - густая голодная слюна накипала. Он не выдержал этих страданий и начал стонать, и в злобном отчаянии до крови кусал свои руки и ногти.
Маша тревожно подняла голову.
- Что ты?.. Что с тобой?.. - беспокойно спросила она шепотом.
- Я есть хочу!.. Я голоден! - с истерическим, рыдающим воплем простонал Вересов, судорожно корчась и ворочаясь на своем месте.
- Нет!.. Это невыносимо!.. Я голову размозжу себе! - внезапно и стремительно вскочил он, вне себя от отчаяния и злобной тоски.
Маша в испуге поднялась тоже.
- Пусти!.. - оттолкнул ее Вересов. - Пусти, или я задушу тебя!
Та отшатнулась и глядела на него из угла в недоумении и страхе.
Голодный человек, скрежеща зубами, ударился затылком о стену. И вслед за тем она слышала, как несколько раз повторился глухо-сухой и короткий звук, который издавала стена от ударов об нее человеческого затылка - только и было слышно, что этот странный стук да скрежет зубовный.