Страница 44 из 239
- Тебе было сдано все по счету - ты это, конечно, помнишь? - отнесся к ней господин Шиммельпфениг.
Маша сделала утвердительный знак головою.
- При сдаче вещей новой горничной некоторых налицо не оказалось. Где они?
Маша вспыхнула и закусила губы от негодования. Неужели же ее еще и в воровстве подозревают? Этого только недоставало!
- Я, кажется, ушла от вас в больницу не тайком, а при людях, - отвечала она, сдерживая свое чувство, - унести с собою мне было нечего, да и некуда.
- Я этого не знаю, и потому об этом не говорю, - уклончиво возразил Карл Иванович. - Я знаю только то, что по этому реестру ты приняла вещи, а теперь некоторых нет. Где они?
- Какие же это вещи? - спросила Маша.
- Нет одного чайного полотенца, одного блюдечка и одного стакана. Одну пару моих носков тоже нигде отыскать не могли.
- Кухонни полотенци одно тоже нет, - поспешила ввернуть словечко Луиза Андреевна.
- Это до меня не касается, кухонных вещей я не принимала, спрашивайте с кухарки.
- Эти все равно! Эти все равно! - заспорила хозяйка, которой, во что бы то ни стало, хотелось заодно наверстать на Маше все свои потери. Но строго-справедливый хозяин остановил ее излишне экономический порыв.
- Так ты не знаешь, где эти вещи? - спросил он бывшую служанку.
- При мне, сколько помнится, все было цело, а что пропало без меня, за то я не могу отвечать.
- Ты должна была сдать по реестру, при удалении в больницу, - возразил Карл Иванович, - ты этого не сделала тогда, а мы, при сдаче новой горничной, не нашли этих вещей. Значит, кто же отвечает за них? Я, что ли? или Луиза Андреевна? или господь бог, наконец? Ты принимала, ты и ответить должна!
Маше становились противны все эти доводы, вся эта казуистика, и потому, лишь бы поскорее избавиться от объяснений, она коротко и презрительно ответила:
- Я не знаю. Вычитайте с меня, делайте что хотите - мне все равно.
- Нельзя ли почтительнее! - строго возвысил голос щекотливо-обидчивый Шиммельпфениг и, с карандашом в руках, принялся за вычет:
- Чайное полотенце - тридцать копеек, блюдечко и стакан - тоже тридцать - по пятиалтынному штука, носки мои - пятьдесят копеек: итого рубль десять. Да ты помнишь, матушка, в последний день ты прогуляла без позволенья с часу до половины осьмого - итого шесть с половиною часов. В месяц тебе приходится четыре рубля, значит, в день около четырнадцати копеек; за шесть с половиной часов я вычитаю с тебя даже несколько менее, чем бы следовало: я вычитаю только пять копеек. Да кроме того в нашей квартире стояли твои собственные вещи, в то время, как ты лежала в больнице. Согласись сама, что даром держать и беречь их у себя, когда ты не служишь нам, мы ведь не обязаны. Твои вещи все-таки стесняли нас: новой горничной некуда было поставить своих - мы должны были отвести им особое место, а этого мы также не обязаны делать. Поэтому за сбережение и за постой твоих вещей мы вычитаем с тебя полтинник - итого, в общей сложности, рубль шестьдесят пять копеек серебром. Остальные два рубля тридцать пять, можешь получить вместе с паспортом, и убирайся себе с богом.
Эта наглая копеечная скаредность, которая с видом полной законности запускает руку в дырявый карман нищего, до того поразила Машу, что несколько времени она ни слова не могла вымолвить и только с чувством презрительного удивления глядела прямо в глаза господам Шиммельпфенигам.
"И это люди! И это христиане, которые так благочестиво ходят каждое воскресенье в свою церковь!" - думалось ей в ту минуту.
- Ну, что ж ты стоишь еще! - возвысил голос Карл Иванович, вручив ей остальные деньги. - Расчет получила сполна, и ступай!
Маша собралась с духом.
- Спасибо вам! - проговорила она со странной улыбкой. - Не знаю, как вы мной, а я вами совершенно довольна. Так это мое жалованье?.. Оно все тут? Ну, хорошо... А остальное уж пусть вам на гроб остается! Пригодится, как умирать станете... Пусть уж это от меня будет на последний час!.. Прощайте!
- Вон, дерзакая! Вон, тварь! В полицию тебя! - вскочили с места оба Шиммельпфениги разом. - Чтоб и духу твоего сейчас же не было в нашем доме! Вон!
Маша улыбнулась в последний раз и неторопливо вышла из комнаты.
Придя в кухню, она не сдержала себя и разразилась слезами.
- Вышвырнуть ее вещи на двор! Чтобы ни минуты здесь не оставались! шумели в комнатах раздраженные возгласы Шиммельпфенигов.
Надо было уходить из этой квартиры, - но куда же уходить, куда и как тащить за собою вещи, хоть и скудные: всего-то один узел да тюфяк с подушкой, но все же и их не взвалишь себе на спину, не зная куда идти и где приютиться?
Кухарка и новая горничная господ Шиммельпфенигов сжалились над Машей и ее слезами: они предложили ей - потихоньку от хозяев - вынести ее вещи, пока до времени, на чердак господский. Маша и за то была благодарна.
Надо было расплатиться ей с приказчиком из мелочной лавки, где она, живя у Шиммельпфенигов, время от времени забирала себе в долг кой-какие мелочи на разные житейские необходимости. Предстояло отдать ему, ни много ни мало, - всего рубль восемь гривен, и, расквитавшись с этим долгом, Маша вышла на улицу с пятьюдесятью пятью копейками в кармане.
На эти пятьдесят пять копеек ей предстояло кормиться, укрывать от влияний стихий в каком-нибудь углу свое бренное тело, предстояло, одним словом, жить. А сколько времени жить и долго ли проживешь на эту сумму, и как все это кончится? - темно и одному только богу известно.
Но все же у нее была кой-какая надежда. Она прямо отправилась на Васильевский остров, где жила на месте у полковницы ее бывшая горничная Дуня. К счастию, Маша знала адрес. Дуня не оставит ее, приютит, посоветует что-нибудь, поможет, придумает, приищет какое ни на есть занятие - словом, не вся еще надежда на честную жизнь потеряна для нее и не все же одни Шиммельпфениги обитают на свете!
Поплелась пешком на Васильевский остров. Отыскала дом. Спрашивает у дворника, где тут полковница Иванова живет?
- Полковница Иванова? Да она уже ден восемь как во Псков уехала.
- А девушка, что в горничных у ней жила, Дуня?
- Дуняша-то? А с нею, же, она, значит, и Дуняшку с собой увезла.