Страница 200 из 239
- Знаю, только что не я лечу ее, - пожал плечами Катцель.
- Ну, так надо, чтобы лечили. Вы должны занять у нее место постоянного домашнего доктора.
- Если меня пригласят - отчего же.
- Вас пригласят наверное; это уж обделает Карозич. Но... только, вы должны будете лечить в другую сторону.
- То есть? - усмехнулся Катцель притворно недоумевающим вопросом.
- То есть врачи обыкновенно лечат затем, чтобы люди выздоравливали и жили, а вы должны будете лечить так, чтобы пациентка исподволь хворала и умерла.
- А, понимаю, - многозначительно процедил сквозь зубы Катцель. - А для чего это нужно?
- Для общих выгод нашей компании.
- А мое вознаграждение?
- Обыкновенная доля в общем барыше.
- Этого мало. Вы слишком эгоисты, господа. В вас нет ни совести, ни справедливости, ни человеколюбия. Вы задумываете дело и безопасно пожинаете богатые плоды его, а я - чернорабочий, я должен искусно осуществить вашу идею, должен употребить мои способности, мой труд, мои научные знания. Я становился отравителем, убийцей, рискуя за это каторжной работой и вечной потерей моего доброго имени и вы хотите после всего этого, чтобы я, наряду со всеми вами, воспользовался только обычной долей дележки... Да за какого же дурака вы меня считаете? Мне эта обычная доля и без того бы досталась.
Каллаш спокойно выслушал всю эту тираду, которая была высказана с необыкновенным энтузиазмом, хотя и тише чем вполголоса, и, взяв руку доктора, улыбнулся ему своею невозмутимо спокойною улыбкою.
- Я люблю вас, доктор, за вашу прямую откровенность... - начал он.
- Нет, милый друг, тут не откровенность, а деньги, - перебил Катцель, не было бы денег, не было б и откровенности.
- Да я не спорю... Сколько вы хотите? Давайте торговаться, - согласился Каллаш.
- Условия весьма скромные. Кроме обычной доли, - десять процентов с общего барыша. Половина вперед, до начала дела.
- Вы знаете, что у нас нет теперь таких средств. Половину дать вам мы не можем, - горячо вступился Каллаш.
- Ну, буду еще раз великодушным! Давайте треть вперед!
- Доктор, вы поступаете не по-товарищески...
- Зато "по-человечески", - иронизировал Катцель.
- Да ведь трети невозможно отделить нам, потому что еще неизвестна сумма выгоды, - убеждал его собеседник.
- Тогда предоставьте мне самому назначить ее. Нет у вас денег - и это ничего! - Пусть каждый из вас даст мне вексель - одним словом, верное обеспечение, и я к вашим услугам. Вы в этом деле барчуки, а я батрак. Шансы, господа, неровные.
- Это мы вам сделаем, - успокоительно удостоверил его, наконец, Каллаш.
- Сделаете - ну, значит, и я вам тоже сделаю это, - закончил доктор, и оба удалились из комнаты, вполне довольные друг другом.
* * *
Ужинали на маленьких отдельных столиках. Баронесса подала руку старику Шадурскому и повела его к столу, на котором стояло только два прибора.
Дмитрий Платонович остался в сильном проигрыше, но этот материальный ущерб был теперь трын-трава ему! Он всецело находился под обаянием баронессы и ее недавних подстольных руко- и ногопожатий! За все время его неизменного поклонничества этой прелестной женщине она сегодня впервые только простерла до такой степени свою ласковость к старому селадону. Князь продолжал безмерно таять и победоносно восторгался в глубине души своей, что наконец-то его неизменная страсть, обаяние его души и наружности произвели на неприступную баронессу свое воздействие. В памяти расслабленного гамена были еще живы и очень ярки те победы, которые он одерживал в прежние времена и на которые считал себя способным даже и теперь. Он был искренно убежден, что остается все прежним, все таким же добрым, красивым и победоносным Шадурским. Самолюбие никак не допускало мысли о старчестве и льстило себя полной уверенностью, что он может одерживать блестящие победы.
- Я пью за вашу руку и... за вашу ножку, - чокнувшись с баронессой, проговорил он вполголоса, с многозначительной расстановкой, намекая этою фразою на давишние подстольные эволюции.
- Повеса! - кокетливо и мило прищурилась в ответ ему хозяйка.
- С вами кто не сделается повесой! - захлебнулся расслабленный князь, словно бы обливая лицо своей собеседницы старческим маслицем своих сладострастно посоловелых глаз.
Несколько времени длилось молчание. Шадурский любовался своей собеседницей. Наташа чувствовала это и беспрепятственно позволяла.
- Послушайте, князь, - начала она, наконец, без дальних обиняков, свободны вы завтрашний вечер?
- Как и всегда, - поспешил удостоверить князь с любезной покорностью, пригнув несколько свою голову в знак того, что он готов отдаться в полное распоряжение своей очаровательницы.
- Хотите провести его со мною? - весело предложила баронесса и даже многозначительно и не без пикантности прищурилась на князя.
Того словно бы огорошил такой неожиданный и быстрый оборот дела, так что, вконец уже захлебываясь, он только и мог произнесть:
- Вместе... вечер...
- Да, вдвоем, - пояснила баронесса, - я хочу этого - слышите ли, хочу!
- Се que femme veut, Dieu le veut,* - с истинно джентльменской покорностью склонился Шадурский.
______________
* Чего желает женщина, того желает бог (фр.).
- Будьте в девять часов... Вас встретит моя камеристка, а я уж буду ждать, - заключила она полушутя, полусерьезно, так что трудно бы было догадаться, что это такое: назначение ли делового свиданья, или просто милый каприз женщины и притом доброй, хорошей знакомой, или же, наконец, многообещающий призыв сердца?
Расслабленный гамен несокрушимо был уверен в последнем. И следующий вечер действительно доказал ему, что он не ошибся.
Баронесса ловко-таки умела притворяться. Да и трудно ли было провести старика, поглупевшего от лет и распутства.
XXX
ПАУКИ И МУХИ
Казимиру Бодлевскому очень понравился смелый план графа Каллаша. Все более блекнущая княгиня Шадурская была для него тяжелым бременем, которое он сносил терпеливо и покорно, потому лишь, что время это искупало себя весьма хорошим денежным вознаграждением. Но как ни хорошо оно было, а все же перспектива почти наверняка и притом вконец обобрать старого дурня, избавясь притом от тяжелой обязанности старушечьего друга, казалась весьма приятной и сильно заманчивой.