Страница 26 из 46
В связи с предполагавшимся браком дочери Л. Н. Толстой писал Бирюкову 17 января 1890 года: «Маша писала вам и показала ваше письмо. В ваших отношениях вы, надеюсь, понимаете мое положение. Я не только не хочу позволить себе вмешиваться в них, в ту или в другую сторону, но не позволяю себе даже желать чего-либо в ту или другую сторону. Роль моя здесь та, что, любя вас обоих, я боюсь за вас, как бы не ошиблись, нравственно не согрешили, и хотелось бы, если могу, избавить вас от греха, п[отому] ч[то] знаю, что только одно это – грех – дурно и больно»[304].
Еще летом 1889 года Софья Андреевна неожиданно внесла сразившую влюбленных поправку: они должны были не только не видеться год, но и не переписываться друг с другом. И значит, отсчет года должен был начаться со дня прекращения переписки. Спустя полгода, в январе 1890 года, Мария написала Поше: «…нам все-таки надо выдержать разлуку и не писать больше друг другу до истечения назначенного срока, т. е. до лета»[305]. Решение вопроса о замужестве дочери затягивалось.
Осенью того же года Толстой укрепился в своем мнении о нежелательности этого брака, о духовном взрослении дочери и ее осознанном выборе остаться с отцом. Толстой писал Бирюкову:
«Мы живем по-старому. По-старому мы с М[ашей] ближе всех друг к другу. Ваше письмо на нее произвело тоже хорошее впечатление, как и на меня. Она смотрит на жизнь и свою (мы на днях ходили с ней гулять и говорили) хорошо. Живет, стараясь делать хорошее; теперь у нее началась школа (у Фомича[306]; в отдельном домике запретили); и кротка, и добра, и ничего не загадывает, и ничего в своих взглядах и чувствах (как я думаю) не изменяет. В замужестве потребности не чувствует. И я за нее тоже. Если бы Таня спросила меня, выходить ли ей замуж, я сказал бы: да. А М[аша] спросила бы, я сказал бы – лучше нет, если она сама не чувствует в этом необходимости.
Я чувствую, что у вас в душе вопрос: любит ли она меня? Я думаю, что да. По крайней мере, из посторонних мужчин никто для нее не имеет такого значения, как вы, и она любит вас. Но, как вы писали, разъяснение брачного вопроса с христ[ианской] точки зрения имело на нее такое же влияние, как и на вас. Прежде разумное сознание влекло туда же, куда и чувство; теперь оно влечет в другую сторону, и сила не чувства, а влечения чувства уменьшилась, но толчки и дерганья, происшедшие от этой перемены, еще не прошли, и душевное состояние еще не установилось ни у вас (я думаю), ни у нее. Поэтому тем лучше ничего не предпринимать. Когда мы говорили с ней, она сказала: пока ты жив, мне есть дело здесь, и я ничего не буду предпринимать. Но если ты умрешь, я не останусь дома. Нечего загадывать, сказал я, и она от сердца согласилась. Мне давно хотелось все это высказать вам, милый друг, и вот и вышла такая минута, и пишу. А то было что-то между нами. А это нехорошо, надо любить друг друга»[307].
Тем не менее история продолжалась. В декабре 1890 года Бирюков написал Толстому, и этот факт отметила Татьяна Львовна: «Сегодня папа получил от Поши письмо, в котором он с восторгом, чуть ли с благоговением говорит о Маше. Он пишет, что в ее слабости ее сила, в ее простоте ее мудрость и т. д.»[308]. 10 декабря 1890 года Софья Андреевна раздраженно писала: «Тяжелое время пришлось переживать на старости лет. Левочка завел себе круг самых странных знакомых, которые называют себя его последователями. И вот утром сегодня приехал один из таких, Буткевич, бывший в Сибири за революционные идеи, в черных очках, сам черный и таинственный, – и привез с собой еврейку-любовницу, которую назвал своей женой только потому, что с ней живет. Так как тут Бирюков, то и Маша пошла вертеться там же, внизу, и любезничала с этой еврейкой. Меня взорвало, что порядочная девушка, моя дочь, водится с всякой дрянью и что отец этому как будто сочувствует. И я рассердилась, раскричалась; я ему зло сказала: „Ты привык всю жизнь водиться с подобной дрянью, но я не привыкла и не хочу, чтоб дочери мои водились с ними“. Он, конечно, ахал, рассердился молча и ушел. Присутствие Бирюкова тоже тяжело, жду не дождусь, что он уедет. Вечером Маша осталась с ним в зале последняя, и мне показалось, что он целует ей руку. Я ей это сказала; она рассердилась и отрицала. Верно, она права, но кто разберет их в этой фальшивой, лживой и скрытной среде. Измучили они меня, и иногда мне хочется избавиться от Маши, и я думаю: „Что я ее держу, пусть идет за Бирюкова, и тогда я займу свое место при Левочке, буду ему переписывать, приводить в порядок его дела и переписку и тихонько, понемногу отведу от него весь этот ненавистный мир «темных»“»[309].
На следующий день Софья Андреевна попыталась уверить себя, что Маша, будучи ее дочерью, рано или поздно будет испытывать к Бирюкову такое же отвращение, как мать. Но жизнь не спешила поддерживать ее в этом. «Сейчас, вечером, – 2 января 1891 года отметила С. А. Толстая в дневнике, – была опять вспышка между мной и Машей за Бирюкова. Она всячески старается вступить опять с ним в общение, а я взгляда своего переменить не могу. Если она выйдет за него замуж – она погибла. Я была резка и несправедлива, но я не могу спокойно рассуждать об этом, и Маша, вообще, – это крест, посланный Богом. Кроме муки со дня ее рождения, ничего она мне не дала. В семье чуждая, в вере чуждая, в любви к Бирюкову, любви воображаемой, – совсем непонятная»[310].
7 января Софья Андреевна записала: «С утра меня мутила вчерашняя фраза Маши, что она на будущий год выйдет за Бирюкова весной: „К картошкам уйду“, были ее слова, т. е. к посадке картофеля. Я теперь взяла повадку смолчать и высказаться только на другой день. И вот сегодня я послала Бирюкову деньги за книгу, которую он купил и прислал Маше, и написала ему свое нежеланье отдать за него Машу, прося не приезжать и не переписываться с ней. Маша услыхала, что я говорила об этом письме Левочке, сердилась, говорила, что берет все свои обещания мне назад, я тоже взволновалась до слез. Вообще, мучительна Маша ужасно, и вся ее жизнь, и вся ее скрытность, и мнимая любовь к Б.»[311].
В январе 1891 года Мария пишет Бирюкову с грустью: «В сущности, я знаю, что единственное, что нам возможно и должно, – это кротко ждать». Про себя же сообщает, что готова к этому, но полагает, что ей, в отличие от Поши, легче: «Мне не одиноко с папá, пока он жив, мне хорошо, но тебе как? 〈…〉 Вот в этом-то и дело, чтобы суметь ждать. Чтобы помнить, что жизнь наша не имеет целью наше соединение, и уметь нам врозь, каждый в своем углу жить хорошо. И тогда мы, наверное, сойдемся в конце концов, если это нужно»[312].
И все-таки усилия графини не прошли даром, со временем Мария пришла к решению вернуть матери Павла Бирюкова ожерелье, ранее преподнесенное ей как невесте.
Мария Толстая не вышла замуж за Бирюкова[313], а позднее увлекалась другими молодыми мужчинами (П. Раевским[314], Н. Зандером), но с ним ее еще многое связывало. Татьяна Толстая записала 6 февраля 1894 года: «Маша с Пошей мне все неприятна, но я не позволяю себе осуждать ее. Она думает (и, кажется, справедливо), что Поша до сих пор, несмотря на все, очень сильно любит ее[315], и она не может не быть ему благодарной за это, и это ее возбуждает»[316].
304
Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 65. С. 7.
305
Оболенская (Толстая) М. Л. Письмо к П. И. Бирюкову, 21 января 1890 г. // РГАЛИ. Ф. 41. Оп. 1. Ед. хр. 90. Л. 39.
306
М. Ф. Крюков.
307
Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 65. С. 165. Письмо от 17 сентября 1890 г.
308
Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник. С. 205. Запись от 17 декабря 1890 г.
309
Толстая С. А. Дневники. Т. 1. С. 128.
310
Там же. С. 138. П. И. Бирюков уже уехал: 2 января Толстой запланировал написать ему письмо, а 8-го исполнил свое намерение (Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 3, 4).
311
Там же. С. 140–141.
312
Оболенская (Толстая) М. Л. Письмо к П. И. Бирюкову, 11 января 1891 г. (?) // РГАЛИ. Ф. 41. Оп. 1. Ед. хр. 90. Л. 44.
313
Позднее у П. И. Бирюкова сложилась своя семья, родились дети.
314
Уже 25 февраля 1891 г. С. А. Толстая с удовольствием пометила в своем дневнике: «Все уехали на Козловку провожать Анненкову, т. е. Левочка, Маша, Петя Раевский и Горбунов. Маша повеселела с Петей: ее радует, что он к ней неравнодушен, и молодая жизнь заиграла, чему я очень рада» (Толстая С. А. Дневники. Т. 1. С. 157). Осенью 1891 г. Мария включилась вместе с отцом и сестрой Таней в дело помощи голодающему крестьянству. С этого времени она все больше увлекается П. Раевским.
315
П. И. Бирюков сохранит глубокое чувство к М. Л. Толстой до конца своей жизни. Напомним, в 1927 г., будучи за пределами Советской России, он напишет о Марии Львовне очерк и вместе письмами Л. Н. Толстого к ней издаст на немецком языке (L. N. Tolstoi. Vater und Tochter / Нhrsg. von P. Birukoff. Z.; Lpz., 1927).
316
Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник. С. 296.