Страница 16 из 46
Согласиться со Стасовым трудно. Мария не следовала за отцом бездумно, не случайно она живо откликалась на то, что для нее делало его авторитетное слово убедительным. В письме к брату Льву она сообщала: «…вчера приехал из Англии Кенворти: очень серьезный, умный и приятный человек и очень близок по духу. Слушая его, удивляешься тому сходству пути, по которому он и его друзья шли и идут все наши, так называемые темные друзья. Те же вопросы, те же сомнения, те же препятствия, те же мечты – все то же самое до мелочей. Меня всегда волнует общение с такими людьми, и мне это сходство представляется доказательством истинности пути»[175].
Марии случалось попадать в сложные ситуации, однако она твердо придерживалась своей позиции. В марте 1896 года она остановилась в Ялте, где приходилось общаться с теми, чьи взгляды ей были глубоко чужды. Графиня Александра Алексеевна Бобринская, последовательница английского проповедника Редстока[176], исподволь пыталась воздействовать на молодую гостью, метя при этом в Льва Толстого. «И в утренних чтениях и проповедях, когда я присутствую, я чувствую, – писала Мария отцу, – что многое говорится для меня 〈…〉 говорили о том, что нельзя назвать христианским учение, отвергающее божественность Христа, и нельзя спастись иначе, как веря в Христа как Бога. И начали говорить о том, что если бы Христос не был Бог, то нельзя было бы слушать его учения, потому что столько в нем лжи, противоречий, хвастовства и т. п., – и в их тоне и в словах видно было, что они ненавидят это учение и Христа, что они не слушают учения, а верят во все то именно, что мы откидываем». И вновь в первую очередь свой взор Мария обращала на себя, полагая, что своею жизнью еще не может ответствовать вере, как бы того хотелось. «Вообще, давно мне не приходилось так много думать и говорить, как это время здесь, и давно я не чувствовала так сильно свою негодность в приложении к жизни того, во что верю и что считаю хорошим. Все время чувствуешь, что сама так слаба, грешна и нечиста, что не имеешь права говорить о Божьем, точно оскверняешь его, пропуская через себя»[177].
Позднего Льва Толстого современники не раз упрекали в непоследовательности: призывает отказаться от собственности – но сам живет в материальном достатке и др. Критику приходилось слышать и от единомышленников, и Мария принимала ее, не отделяя себя от отца. Однажды она узнала, что Бирюков высказывается отчужденно о своем учителе, и она написала Павлу Ивановичу письмо, впервые обращаясь к нему на «вы»: «Мне очень было больно, что у вас было против меня и главное против папá дурное чувство. Главное больно потому, что это доказывает, что вы отвыкли от нас, забыли нас. Часто приходится слышать упреки в том, что мы непоследовательны, что жизнь наша и слова – противоречие, но слышать от людей, не до конца знающих нас, и тогда это не больно, это напоминание того, что жизнь наша дурная; после того как услышишь такие упреки, строже станешь к себе и радуешься даже этому напоминанию, но вы знаете и меня и отца, вы не должны думать, что нас не тяготит эта жизнь, вы должны знать, что мы всеми силами стремимся к хорошей, истинной жизни, и если мы так не живем, значит Бог не хочет, а то, до какой степени мы стремимся к хорошей жизни, знаем только мы. Вчера мы об этом много говорили с папа́. Мне не было бы больно слышать это от человека, мало знающего нас, но от вас, каюсь, было больно»[178].
Дочери, безусловно, проявляли самостоятельность. В феврале 1898 года Татьяна приехала в Петербург по делам издательства «Посредник». Там она получила телеграмму от отца с просьбой помочь самарским молоканам[179], у которых по распоряжению свыше дети были отняты и затем размещены в монастыри для воспитания в православной вере. И Татьяна спонтанно приняла самостоятельное решение и на свой страх и риск напрямую (не через влиятельных лиц, как ей советовали, в том числе и отец) обратилась к обер-прокурору Святейшего синода К. П. Победоносцеву. Тот ее принял, заранее обдумав свою тактику, и во время встречи намеренно продемонстрировал (скорее разыграл) свое отношение к истории молокан как к досадному и легко преодолеваемому недоразумению[180].
Дочери, конечно же, вступали с отцом в диалог. Вот один любопытный случай. Осенью 1909 года Татьяна Львовна написала первую часть популярного очерка о теории американского экономиста Генри Джорджа[181] и выслала отцу за подписью «П. А. Полилов»: ей хотелось получить в ответ беспристрастное суждение. Толстой, не зная, что текст принадлежит дочери, отвечал развернутым письмом. В самом же начале отметил: вопрос о земле «не только занимает, но мучает меня, мучает то глупое, дерзкое решение этого вопроса, которое принято нашим несчастным правительством, и то полное непонимание его людьми общества, считающими себя передовыми. Вы можете поэтому представить себе ту радость, которую я испытал, читая вашу прекрасную статью, так ярко и сильно выставляющую сущность дела»[182].
Если бы дочери, Татьяна и Мария, были столь безлики и карикатурны, как их изобразил Стасов, то мог ли любить их Толстой? Или тень стасовского скептицизма распространяется и на него? Посмотреть свысока на известного писателя – тоже соблазн.
Позднее Татьяна Львовна вспоминала: «Наш дом был стеклянным, открытым для всех проходящих. Каждый мог все видеть, проникать в интимные подробности нашей семейной жизни и выносить на публичный суд более или менее правдивые результаты своих наблюдений. Нам оставалось рассчитывать лишь на скромность наших посетителей»[183]. Дочери привыкли жить в этом «стеклянном» доме и помнили, что на них всегда смотрели как на дочерей Льва Толстого.
В начале ХХ века в пору юности вступила последняя дочь Толстых. Ее старшие сестры вышли замуж и оставили Ясную Поляну. Они приезжали в гости, подолгу иногда задерживаясь. И все-таки неотлучно со стареющими родителями была Александра. Центр семейной жизни вновь переместился в Ясную Поляну.
В случае с Сашей история взаимоотношений матери и Марии повторилась, но в худшем варианте, и она уже не была психологически сложна. Ни Софья Андреевна, ни дочь Саша не взяли на себя труд полюбить мало любящего. Для матери ее младшая дочь была словно из какого-то другого мира. Ранее Мария написала брату Льву про их младшую одиннадцатилетнюю сестру: «А вот кого ты совсем не узнаешь, так это Сашку. Она стала огромная, красивая, веселая девка. Хохочет целый день, развернулась совсем как взрослая и очень мила и забавна. Папа иногда долго наблюдает за ней со стороны с интересом и с некоторым недоумением и потом добродушно хохочет»[184]. Жизнерадостная натура дочери была дорога отцу, осенью 1903 года он писал девятнадцатилетней Саше: «Смотри же не портись ни физически, ни, главное, нравственно, чтоб не было у тебя мрачного лица, к[оторое] я так не люблю. А чтоб было весело и на душе и на лице. Прощай, голубушка. Л. Т.»[185].
Софья Андреевна как-то иначе воспринимала свою младшую дочь. Мать не раз отмечала в дневниковых записях и в воспоминаниях столь неприятный для нее смех дочери. 17 июля 1897 года она пометила в дневнике: «Саша варит варенье Маше, писала сочинение, весь день хохочет, толста, красна и груба всем»[186]. Другая ее запись о том же времени: «Я любила учить, но с Сашей было трудно. Она была ленива, упряма и тупа»[187]. Восстанавливая в памяти события осени 1900 года (Саше шел семнадцатый год), отметила: «…учила дочь Сашу. Трудно было ее воспитывать и, главное, развивать ее умственно. Вкусы у нее были самые первобытные, и слаба была интеллигентная потребность. В ее громком смехе, который любил Лев Ник〈олаевич〉 и которым она так часто заливалась, было для меня что-то непонятное, скажу – даже чуждое и грубое»[188]. Весной 1901 года в гостях у Толстых была молодежь, и графиня выделила особенности той встречи: «…все люди молодые, веселые. Они шалили, болтали, играли, и весь день раздавался громкий хохот дочери Саши»[189]. Со временем смех дочери стал символом чужого для Софьи Андреевны мира и наступившего для нее одиночества[190].
175
Оболенская (Толстая) М. Л. Письмо к Л. Л. Толстому, 23 декабря 1895 г. // ОР ИРЛИ. Ф. 303. Оп. [не указ.]. Ед. хр. 672. Письмо 3. Л. 6 об. – 7. Деятельность Кенворти была связана с Церковью Братства (The Brotherhood Church), основанной в 1887 г. молодым проповедником Д. Б. Уоллесом (J. B. Wallace), придерживавшимся религиозно-философских взглядов позднего Толстого. Джон Кенворти представлял одну из многочисленных групп этого сообщества (J. C. Kenworthy’s Croydon Brotherhood Church). Его группа была организована в 1894 г. и также находилась под сильным влиянием Толстого. Она выступала против всех форм насилия и за создание добровольных братских сообществ, исповедовала непротивление злу и готова была объединить всех людей, следовавших заповедям Нагорной проповеди Христа.
Переписка английского пастора и Толстого началась в марте 1894 г., их личное знакомство состоялось в Москве 23 декабря 1895 г. во время пребывания пастора в России (с 21 декабря 1895 г. по 7 января 1896 г.). Кенворти произвел весьма благоприятное впечатление на Толстого: «Он очень серьезный, религиозный человек» (Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 69. С. 28).
176
Лорд Редсток посещал Россию в 1874 и в 1876 гг., его проповеди не имели успеха в Москве, но были весьма популярны в кругу петербургской аристократии. Его последователями выступили Алексей Павлович и Александра Алексеевна Бобринские.
177
Письма М. Л. Толстой к отцу (1888–1897 гг.). С. 101.
178
Оболенская (Толстая) М. Л. Письмо к П. И. Бирюкову // РГАЛИ. Ф. 41. Оп. 1. Ед. хр. 90. Л. 46–47 об. Установить дату письма затруднительно.
179
Молокане – секта, поклоняющаяся Христу и не признающая церковную иерархию, православные обряды и церковные таинства.
180
По окончании аудиенции Победоносцев неожиданно вышел из кабинета на лестницу и спросил у спустившейся вниз посетительницы про ее отчество. Затем, получив ответ, удивленно произнес: «Так вы дочь Льва Толстого?» Так Победоносцев вышел из весьма сложного для него положения: он, конечно же, прекрасно знал, с кем он только что беседовал в своем кабинете, а также то, что дело молокан уже давно находилось в Сенате и что Л. Н. Толстой ранее уже обратился с письмом к царю Николаю II. Но всесильному обер-прокурору вовсе не хотелось вступать с дочерью авторитетного писателя в объяснения по поводу самой этой истории с молоканами, а тем более намеренного затягивания властью решения их вопроса. По возвращении из столицы Татьяна рассказала о состоявшейся аудиенции отцу. История приема Победоносцевым дочери Татьяны отозвалась в одной из сцен романа «Воскресение». Свое отношение к Победоносцеву Толстой выразил в первой редакции письма начала декабря 1900 г. царю Николаю II: «Из всех этих преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека это дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам, злодеем, имя к〈оторого〉 как образцового злодея перейдет в историю, – Победоносцевым» (Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 72. С. 516).
181
Толстой высоко ценил идеи Г. Джорджа, был знаком с его трудами «Прогресс и бедность», «Общественные задачи» и др. В яснополянской библиотеке сохранилось десять книг этого деятеля. В феврале 1885 г. Толстой писал жене: «…читаю своего Georg’a 〈…〉 Это важная книга. Это тот важный шаг на пути общей жизни, как освобождение крестьян – освобождение от частной собственности земли» (Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 83. С. 480). В 1894 г. устройству дел в Овсянникове, доставшемся Татьяне после раздела имущества, дочери помогал отец, и решали они вопросы в духе идей американского экономиста. При этом Татьяна прочла книги Г. Джорджа и «добросовестно изучила их» только через несколько лет. Недостаточный контроль с ее стороны за ходом выполнения крестьянами принятых на себя обязательств привел ее со временем к вынужденной продаже земли, и в результате этого практический интерес к системе Джорджа сменился для Татьяны теоретическим. И она продолжила изучать вопрос, прочитывая большое количество работ, связанных с этой системой.
182
Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 80. С. 177. Т. Л. Сухотина написала очерк «О том, как мы с отцом решали земельный вопрос», в котором освещена эта история.
183
Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания. С. 369.
184
Оболенская (Толстая) М. Л. Письма к Л. Л. Толстому, 25 октября 1895 г. // ОР ИРЛИ. Ф. 303. Оп. [не указ.]. Ед. хр. 672. Письмо 1. Л. 2.
185
Цит. по: Александра Толстая: Каталог выставки. С. 13.
186
Толстая С. А. Дневники. Т. 1. С. 266.
187
Толстая С. А. Моя жизнь. Т. 2. С. 485.
188
Там же. С. 571.
189
Там же. С. 583.
190
Летом 1910-го, в последний год жизни мужа, она записала в дневнике: «Семья П. И. Бирюкова, приехавшая к нам, пять человек, будет нам, очевидно, в тягость, так как дети крикливы и очень непривлекательны. От шума, крика, граммофона, лая пуделя, громкого хохота Саши трещит моя еще слабая голова, а когда вечером сели играть в карты, и это был бы отдых моей голове и глазам, – меня, как всегда, оттерли от игры. Я, как приживалка, всем разливала чай; а приживалка Варвара Михайловна (В. М. Феокритова. – Н. М.) – чужая, молодая, конечно, уселась за карточный стол, чему очень была рада Саша; но чуткий Лев Ник. понял, что я огорчилась, и, когда я ушла, чтобы не расплакаться, он спросил меня: „Куда ты?“ Я сказала: „В свою комнату“» (Толстая С. А. Дневники. Т. 2. С. 162. Запись от 30 июля 1910 г.).