Страница 1 из 14

The Game. Игра

Барикко Алессандро

Алессандро Барикко

The Game. Игра

Карло, Оскару и Андрее.

Семи мудрецам.

Тем, кто каждый день изобретает школу «Холден».

Этот урок – для вас.

Издательство КоЛибри ®

А. Имя пользователя

Пароль

Б. Play 1978 Нулевой позвонок

1981–1998 От Commodor-64 до Google

Классическая эпоха

Комментарии к классической эпохе

1. Закат посредничества

2. Дематериализация

3. Добавленное человечество

4. Иномир

5. Бродим по Паутине

6. Машины

7. Движение

Mappa Mundi 1

1999–2007 От Napster к айфону

Колонизация

Комментарии к эпохе колонизации

1. The Game. Игра

2. Поверхностность

3. Первая война сопротивления

4. Пост-опыт

5. Растерянность

6. Homeland

7. Пост-опыт о себе

Mappa Mundi 2

2008–2016 От App до AlphaGo

The Game. Игра

Комментарий к эпохе Игры

1. Массовый индивидуализм

2. Новая элита

3. Эпизодические набеги в политику

4. Заново открываем «всё»

5. Вторая война сопротивления

Mappa Mundi 3

В. Карты Семь тематических маршрутов

Г. Следующий уровень 1. Блуждающие звезды

То, что остается от истины

2. Другие иномиры

То, что остается от искусства

3. Contemporary Humanities

То, что остается сделать

▶ Имя пользователя

Пароль

Play

Карты

Следующий уровень

Имя пользователя

Лет десять тому назад я написал книгу под названием «Варвары». В те времена многие из обычных, нормальных людей и почти все люди образованные оказывались лицом к лицу с тревожной тенденцией, смириться с которой не могли: самые возвышенные, прекрасные, полные смысла действия, за века доведенные человечеством до совершенства, на глазах теряют все, что было в них ценного, ускользают, становясь небрежными и упрощенными. Шла ли речь о еде, учебе, развлечениях, путешествиях или сексе, все равно: люди, казалось, разучились делать все это красиво, с должным вниманием и разумной заботой, так, как делали их отцы. Можно было бы сказать, что нынче все делается наспех, кое-как, поверхностно.

В особое замешательство люди впадали, ежедневно наблюдая за поколением детей: те, похоже, пали жертвой необъяснимого генетического сбоя, из-за которого вид, вместо того чтобы совершенствоваться, со всей очевидностью обращается вспять, подвергаясь таинственной инволюции. Неспособные сконцентрироваться, хватающиеся безо всякого толку то за одно, то за другое дело, намертво прилипшие к какому-нибудь компьютеру, они блуждали по миру, скользя по поверхности вещей, не ставя перед собой какой-либо определенной цели, разве что свести к минимуму вероятность страдания. В этом их невнятном странствии по миру виделось предвестие некоего кризиса, верилось, будто вот-вот неизбежно наступит культурный апокалипсис.

То были раздражающие времена. Все силы интеллигенции в тот момент были брошены на то, чтобы подробно, по пунктам, выявлять упадок того или иного явления и обличать виновных. Не жалея времени, люди вставали на защиту всего, что разваливалось на глазах. Здравомыслящие граждане на полном серьезе ставили подписи в защиту старых молочных лавок или сослагательного наклонения. Каждый гордился собой всякий раз, когда удавалось защитить что-то, не позволить вихрю времени унести это прочь. Большинство считало, что имеет законное право снять с себя заботы о будущем: срочно требовалось спасать прошлое.

Должен добавить, что какое-то обрывочное объяснение этому оползанию цивилизации вроде бы даже и было: дело, конечно, не вполне ясное, но, очевидно, тут замешаны цифровые технологии (все эти компьютеры) и глобализация (все эти торгаши). Под крылом этих двух неодолимых сил вызревал человеческий тип, целей которого не различали, языка не понимали, вкусов не разделяли, а манеры осуждали: варвары, если использовать термин, который и раньше, в другие эпохи нашей истории, истории покорителей планеты, служил для того, чтобы обозначить, насколько раздражающе другими, отличными от нас, являются люди, которых мы не в силах ни понять, ни обуздать.

Инстинкт велел остановить их. Самый распространенный предрассудок – считать их разрушителями, и точка.

Вряд ли, думал я.

И в самом деле, потом я написал книгу, и сделал это, чтобы прояснить, себе самому и другим, что, по всей вероятности, мы переживаем сейчас не вторжение варваров, сметающих с лица земли нашу утонченную культуру, но мутацию, которая касается всех и вскоре произведет на свет новую цивилизацию, в какой-то мере превосходящую ту, что взрастила нас. Я был убежден: тут не разрушительное вторжение, но хитрая мутация. Всеобщий поворот к новым техникам выживания. Гениальный стратегический ход. Я размышлял о поразительных переворотах, которым мы присвоили звучные имена: Гуманизм, Просвещение, Романтизм, и все больше убеждался, что мы переживаем аналогичную всесокрушающую смену парадигмы. Мы разворачивали все наши принципы на сто восемьдесят градусов, как то делалось в других достопамятных исторических обстоятельствах. Не надо бояться, все будет хорошо. Сколь бы это ни казалось сокрушительным, но очень скоро мы найдем веские причины, чтобы спокойно отказаться от старых молочных лавок и даже, по крайности, от сослагательного наклонения.

То был не оптимизм дурачка, как я многократно пытался объяснить: для меня то был простой, самый что ни на есть реалистический взгляд на вещи. Когда люди усматривают оскудение культуры в шестнадцатилетнем юнце, который не использует сослагательного наклонения, не замечая притом, что парнишка посмотрел в тридцать раз больше фильмов, чем его отец в том же возрасте, это не я бездумный оптимист, а они невнимательны. Когда интеллигенция своим радаром обнаруживает непроходимую глупость книги, занявшей верхнюю строчку в списке читательских предпочтений, и возводит это в ранг культурной катастрофы, я стараюсь придерживаться фактов, а значит, в конце концов напоминаю себе, что публика, поставившая книгу во главу списка, всего шестьдесят лет назад не только не покупала книг, но и не умела читать: так что налицо неоспоримый шаг вперед. При таком раскладе нелегко определить со всей ясностью, кто рассказывает сказки: я, с моим приземленным реализмом, или они, с их поэтической тягой к фантастике катастроф.

Пока мы тратили время на дискуссии, другие представители человечества, по большей части живущие в Калифорнии и принадлежащие к элите, довольно незаметной, очень прагматичной и обладающей деловым чутьем, изменяли мир и делали это ТЕХНИЧЕСКИ, не изъясняя свой замысел по преобразованию человечества, даже, может быть, не подозревая, как все это скажется на нашем разуме и наших чувствах. Относительно молочных лавок и сослагательного наклонения они вообще не высказывались, считая, что имеют законное право снять с себя заботы о защите прошлого. Надо было срочно изобретать будущее.

Мне случилось понять – позже, с необъяснимым запозданием, что парадигма упадка для многих представителей человеческого рода является весьма удобным сценарием, донельзя приемлемым игровым полем. Я не говорю о трагедиях или катастрофах – они, напротив, представляют собой излюбленную среду обитания некоего меньшинства, состоящего из людей, в высшей степени smart[1]. Я говорю о чем-то более смягченном: хотя это и может показаться абсурдным, но мы в большинстве своем – такие животные, которые предпочитают откладывать яйца там, где можно рассчитывать на НЕКИЙ ЭЛЕГАНТНЫЙ, МЕДЛЕННЫЙ УПАДОК. Кроме того, было подмечено, что наклонная плоскость умеренного бедствия вроде бы по-особому конгениальна самому распространенному среди интеллигенции типу: способному страдать, упорному в продвижении, одаренному скорее терпением, нежели фантазией; по сути, консервативному. Поскольку ему легче воспринимать мир, когда этот мир движется с умеренной скоростью, он тормозит движение; поскольку в общем и целом ему ближе игра в защите, он лучше проявляет себя в присутствии врага и в преддверии катастрофы; поскольку в общем и целом он не расположен к игре в нападении, то боится будущего.

Энергичный, расторопный, сообразительный (англ.). Также существует технология SMART: Specific, Measurable, Achievable, Relevant, Time bound. Каждая буква аббревиатуры SMART означает критерий эффективности поставленных целей.