Страница 4 из 13
Если же добавить к этому, что иудаизм того времени был еще и облечен в мессианскую форму, т.е. снабжен практически христианской идеей Спасителя, или «помазанника Божьего» (на иврите «Машиах», по-гречески «Христос»), то различия и вовсе покажутся ничтожными. То есть, был период в истории, когда вместо трех, как будто не связанных между собой, религий – христианства, иудаизма и ислама – на земле господствовала одна монотеистическая вера, в рамках которой первоначально и развивались эти три течения. Можно сказать, вера эта была «колыбелью» указанных религий, не случайно названных потом «авраамическими».
В эту веру, – я бы назвал ее «отчей» или даже «старой» верой в т.ч. и из-за ее поразительного сходства с одноименным феноменом российской истории, – потребовалось однажды вдохнуть новую жизнь с тем, чтобы на фундаменте новой религии воздвигнуть новую церковь – церковь ап. Петра, имя которого в переводе с греческого и означает «камень», т.е. фундамент. Возглавив эту церковь, или, как ее потом стали громко называть, «апостольский престол», можно было выйти из-под опеки Византии, закосневшей в привязанности к «отчей» вере, или даже стать единоличным «викарием Христа», т.е. наместником Сына Божьего на земле.7
Стремление монополизировать духовную сферу, подогреваемое антиимперскими амбициями французского короля, и было настоящей причиной атак на Византию, получивших удивительно точное (если иметь в виду практически нулевую степень христианизации Империи того времени) название «крестовых походов».
Грубо говоря, иудействующую Византию предполагалось крестить. «Грубо говоря» здесь означает лишь то, что древний иудаизм, как я уже отметил, обладал зачатками христианства, т.е. был по сути протохристианством. Судя по следующему фрагменту, в перечень этих зачатков кроме идеи Спасителя (Машиаха) входило даже крещение, смысл которого, правда, несколько отличался от смысла крещения христианского: «По мнению ряда исследователей, крест был как раз тем знаком, который должны были израильтяне по приказанию Яхве нарисовать кровью агнца на дверях жилищ, чтобы ангел смерти миновал иудеев. Крест, согласно Исайе (LXVI, 19) и Иезекиилю (IX, 4, 5), служит знаком, отличающим благочестивых израильтян от остальной массы людей, которых Яхве собирался истребить. Когда амалекитяне начали одолевать израильтян, Моисей держал при помощи Аарона и Ора руки свои простертыми ввысь в виде мистического креста, что и дало израильтянам победу над врагом: «И когда Моисей поднимал руки свои, одолевал Израиль: а когда опускал руки свои, одолевал Амалик. Но руки Моисеевы отяжелели: и тогда взяли камень и подложили под него, и он сел на нем. Аарон же и Ор поддерживали руки его, один с одной, другой с другой стороны. И были руки его подняты до захождения солнца» (Исход, XVII,11,12)».8
То есть, в древнем Израиле крест был известен, играя, очевидно, роль показателя «избранности», а, поэтому, процедура крещения Византии, средневековому аналогу Израиля, была знакома не понаслышке. Поэтому, если уж быть абсолютно точным, речь могла идти лишь о перекрещивании. Перекрещивании в «новое», «самое христианское» из всех христианство – католицизм.
Слишком радикальных шагов в деле построения новой веры и навязывания ее Империи народ просто не понял бы и наверняка поднял ее творцов на вилы, поэтому, устои не тронули. Сделали так, что даже никто из современных продвинутых исследователей не возьмет в толк, в чем суть различий, не говоря уже о неграмотных крестьянах того времени. Две религии так переплелись в результате, что, например, катар, приверженцев этого древнейшего учения на европейском Юге, некоторые называют еретиками, а другие с пеной у рта доказывают, что они как раз и были подлинными христианами. То же и с тамплиерами, осужденными и казненными по обвинению в ереси, аналогичной катарской, – обвинению, которое многими считается сфабрикованным.
Что же было сделано, чтобы породить столь нужные папству различия? Маленькая вставочка: мессией, т.е. Христом, провозгласили реального человека по имени Иисус, сына плотника Иосифа. Соединили в одном лице божественное и земное.
Этим актом рационализм древних был поколеблен. Сменивший его иррационализм, несмотря на всю свою оторванность от реалий, пришелся нарождающейся жреческой верхушке Запада явно по вкусу. И не только потому, что стал идеологическим подспорьем ее сепаратистских устремлений. Он не был понятен массам, а, следовательно, оправдывал само ее существование в качестве толкователей учения – учителей или «пастырей».
В конечном счете оправдание это обернулось раздутым штатом служителей божьих. Церковь Запада быстро превратилась в объект постоянного недовольства не только со стороны низов, но и со стороны светской аристократии, которую не устраивало растущее вмешательство пастырей в светскую жизнь, попытки управлять ею.
Доктрина совмещения в одном лице земного человека и небожителя стала, помимо всего прочего, источником постоянных бессмысленных споров о природе Христа. В глазах древних законников Иисус оставался всего лишь земным человеком, в лучшем случае пророком. Небожителем же считался Христос, пришествие которого еще только ожидалось. Попытки придать смысл их объединению в одном лице заведомо были обречены на неудачу, поскольку имели целью соединить несоединимое. Иррациональное не подлежит логическому осмыслению, что четко отразил Тертуллиан в выражении «Верую, ибо абсурдно».
С Христом в облике Иисуса оказалось разобраться на порядок труднее, чем просто с Иисусом. Христос непознаваем и невыразим, как проявление божественного. Иисуса же, как реального человека, вполне можно изобразить на иконе. Отсюда ожесточенный спор иконоборцев с иконопочитателями.
Христос, как проявление божественного, имеет одну, божественную природу. Иисус же, как земное или «тварное» существо, может быть в лучшем случае пророком. Отсюда нескончаемый спор католиков с арианами и монофизитами.
Впрочем, все эти разногласия и споры обрели законченные формы, вылившись в известные догмы, лишь с падением твердыни «отчей» веры – Константинополя. Считается, что падению «столицы мира» предшествовала тысячелетняя грызня между апологетами западной и восточной ветвей христианства, в которой папство если и не одерживало верх, то уж точно представало вполне самостоятельным субъектом. (К слову сказать, историки ничтоже сумняшеся настаивают на том, что грызня эта к самому падению столицы, происшедшему как-бы случайно, не имеет никакого отношения. Даже Великий Раскол 1054 года, когда папство и патриархат обменялись анафемами друг другу, не считают прологом к крестовым походам и захвату Константинополя в 1204 году. Поразительная слепота!)
На самом деле есть множество причин, чтобы считать римских пап иудействующими и провизантийскими чуть не до самого падения византийской столицы. Очевидно также, что именно это падение стало катализатором смены приоритетов в Империи в пользу папства, обозначив собой и подлинную дату рождения новой религии – христианства. То есть речь не о победе одной из ветвей христианства над другой, а о еврействе, разродившимся христианством в результате кризиса своего могущества.
Даже официальные источники пусть с неохотой и как бы вскользь, но признают, что единство христианского (на самом деле – протохристианского) мира было впервые нарушено в результате обмена анафемами в 1054 году по поводу филиокве и полностью кануло в Лету с образованием Латинской империи, что явилось по сути результатом крестовых походов. Тогда же и никак не раньше был утерян и примат восточной (имперской) церкви над западной, что стало результатом захвата столицы Империи. Все это автоматически отправляет нас к ситуации I века, когда на смену протоиудаизму робкими шагами пришло раннее христианство с ранним папством во главе. Именно эта ситуация является характерной для начала II тысячелетия, а, стало быть, ею оно и ознаменовалось на самом деле.
7
Vicarius filii dei (лат. наместник Сына Божьего) – надпись на папской тиаре.
8
Смирнова И.М. Тайная история креста. – М.: Эксмо, 2007. С.18-19.