Последнее наказание

Наша карета остановилась у одного из самых крупных и красивых, на мой взгляд, домов Амстердама. Несмотря на позднее время, в доме этом и возле него горели лампы, что явно указывало на то, что нас здесь ждут. Мы еще не успели выбраться из кареты, а к нам уже от дверей дома спешил слуга, одетый в простую одежду желтовато-коричневого цвета. Он почтительно открыл перед нами дверцу кареты и с поклоном подал руку маме, а затем мне. Вскоре появились и сами хозяева дома. Красивая женщина, которой на вид я бы дала не более тридцати лет, почти с разбегу налетела на маму и сжала ее в объятиях.

– Нора! – воскликнула она. – Как же я соскучилась по тебе! Почему так долго? Мы ждали вас еще днем!

– На одном из постоялых домов, – ответила мама, принимая объятия сестры. – Возникла проблема с лошадьми. Мы сильно там задержались, но потом проблема решилась.

– Ну не страшно, – заключила тетя Лотта. – Главное, что вы все-таки приехали.

Она еще раз крепко сжала маму в объятиях, но тут же выпустила ее, увидев Петруса, выбравшегося из кареты последним.

– Петрус! – воскликнула Лотта. – Как же я рада тебя видеть! Ты нисколечко не изменился за эти годы! Ну, разве что в области талии, – прибавила она с легким сарказмом, взглянув на давно уже немаленький живот Петруса.

Она, нисколько не смущаясь своего мужа и слуг, крепко обняла нашего сопровождающего, а затем переключила свое внимание на меня.

– Мария! – воскликнула она с искренним удивлением. – Вот это да! Как выросла! Я последний раз видела тебя еще совсем малышкой, а теперь, посмотри, какая ты большая! А красивая! С ума сойти! Нора, как же ты умудрилась так долго скрывать от всех эдакую красоту!

Она так же крепко, как и всех прочих своих гостей, обняла меня, при этом лукаво подмигнув маме, а после повернулась к своему супругу, который только еще успел подойти к нам, так как в отличие от Лотты передвигался не бегом, а медленным размеренным шагом. Мужчина этот был средних лет, не красивой, но и не отвратительной наружности. Его круглое холеное лицо не рассекала ни одна морщинка, хотя лет ему, на мой взгляд, было не так уж и мало. Карие глаза его выражали спокойную уверенность в своих силах, а черные, как смоль, волосы были аккуратно уложены и зачесаны направо. Фигура его также не отличалась ни худобой, ни излишней полнотой, и он не имел ни горы мышц, ни милого животика, как у Петруса. В общем, он произвел на меня впечатление человека довольно педантичного, скучного, но очень доброго. Тетя Лотта, подойдя же к нему, нежно обняла его за талию и, трогательно улыбнувшись, представила:

– Познакомьтесь, это мой муж – Ханнес Кельц.

Ханнес слегка склонил голову в знак приветствия, но при этом остался совершенно серьезен, отчего я подумала о том, что, возможно, он не особенно рад нашему визиту. Много позже я поняла, что господин Кельц просто на просто являлся человеком не способным не то, чтобы к бурному, но даже к самому малому проявлению эмоций. Чтобы не происходило вокруг него, он всегда оставался спокоен и собран, в то время как Лотта даже в самый заурядный день являла собой целый вихрь разнообразных эмоций.

– Очень приятно, господин Кельц, – сказала мама, в ответ на его приветствие делая легкий поклон.

– Можете называть меня просто Ханнес, – ответил он довольно просто, что вселило в меня надежду на то, что наше пребывание в его доме не будет доставлять лишние неудобства ни ему, ни нам.

Я вспомнила, как мама рассказывала мне историю, о том, что много лет назад, когда я еще лежала в колыбели, тетя Лотта против воли своих родителей вышла замуж за этого человека. Я точно не знаю, чем именно был неугоден он нашей семье (отсутствием ли родовитых предков или какими-то своими личностными качествами), но мне рассказывали, что это желание тети Лотты связать с ним жизнь невероятно возмутило бабушку с дедушкой, которые были настроены категорически против сего брака. Настолько против, что не дали-таки своего благословения, не поехали на свадьбу и, что самое худшее, не пустили туда мою маму, которая на самом же деле была очень рада за свою сестру и жаждала поддержать ее в свадебный день. Из-за этой размолвки тетя Лотта долгие годы не общалась ни с бабушкой, ни с дедушкой, ни даже с моей мамой, которой старики строго настрого запретили вести всякую переписку с сестрой. Только после того, как ни бабушки, ни дедушки не стало на этом свете, сестры снова начали общение, и наши семейные узы вновь восстановились. Теперь же, спустя много лет, мы наконец-то познакомились с, хоть и не кровным, но все же родственником.

– Добро пожаловать в наш дом, – сказала Лотта, которая, провожая нас к дверям, не выпускала из своих рук мамину ладонь. Я видела, как скучала она по сестре все эти годы и как теперь была искренне рада нашему приезду.

В доме нас давно уже ждали. Стол был накрыт вкусными праздничными блюдами, комнаты чисто убраны, а прислуга оповещена и готова к нашим услугам. Несмотря на то, что дорога была утомительной и долгой, в тот вечер мы не торопились идти спать, а вместо этого до поздней ночи не могли наговориться с новообретенными родственниками. Лотта, почти не замолкая, рассказывала нам про Амстердам, про его нравы и обычаи, а также про людей, проживающих здесь. Я с приятным удивлением отметила, что, вопреки своей кажущейся сухости и немногословности, Ханнес хорошо дополнял тетю Лотту, и, несмотря на все различия в их темпераментах, они сходились в одном самом важном – в своем жизнерадостном взгляде на жизнь.

Я плохо помню, как спала в ту ночь. Помню только воодушевление, что переполняло меня, когда я уже поздней ночью шла в отведенную мне спальню. Отпуская горничную, которая помогала мне раздеваться, я была уверена в том, что так и не смогу уснуть, так как все произошедшие вокруг меня перемены поселили в душе моей понятное возбуждение. Тем не менее скопившаяся за время путешествия усталость оказалась сильнее моих эмоций, и я провалилась в сон, едва только оказалась в постели.

На следующий день тетя Лотта приступила к исполнению всех своих вечерних обещаний. Ханнес, как и большинство богатых людей Амстердама, заработал свое состояние тем, что занимался торговлей, в частности, он продавал сукно и пряжу. Этот бизнес приносил ему немалые средства и к тому же сделал его одним из самых уважаемых людей города, но ведение дел, особенно связанных с торговлей, отнимало много времени, и поэтому Ханнеса редко можно было обнаружить дома проводящим время в праздном безделье. Именно по этой причине, даже несмотря на то, что мы все вчера засиделись допоздна, рано утром он все же покинул дом и отправился радовать Амстердам красивыми тканями и хорошей пряжей. Его супруга же, несказанно обрадованная тем, что с нашим прибытием ее жизнь, хотя бы на время, станет разнообразней, решила посвятить все свое внимание мне и маме.

Утром, сразу же после легкого завтрака, состоящего из свежих овощей, вареных яиц и холодного мяса, мы отправились осматривать город. Лотта предложила нам взять карету, но само это слово вызывало у нас с мамой фантомные болезненные ощущения в пояснице, и мы настояли на пешей прогулке. С непередаваемым удовольствием тетя Лотта показывала нам свои любимые улицы и скверы. Днем Амстердам показался мне не таким привлекательным, как ночью, потому что в темноте улицы виделись мне не такими грязными, да и в отсутствии многочисленных горожан они казались несколько более широкими. Тем не менее мне здесь нравилось, и особенно меня впечатлила набережная реки Амстер. В этом нет ничего удивительного, так как раньше мне никогда не доводилось видеть своими глазами столь широких рек и такого количества кораблей. По правде сказать, я никогда в жизни не видела ни одного настоящего корабля, а здесь их было так много, и за каждым из них словно бы скрывалась неразгаданная тайна пережитых приключений. Я готова была посвятить целый день только наблюдению за кораблями, за их трепетной и в тоже время бурной жизнью, но мама и Лотта торопили меня, желая показать и другие достопримечательности Амстердама.