Страница 3 из 14
Вот такие люди – твои. Те, кто поймет. Обнимет. Поддержит. Купит яблок. Протянет воды. Поцелует в макушку. Даст поспать. И такие люди обязательно есть рядом.
На следующий день я получила определенность: дообследовала дочь, поняла, в чем проблема и кто враг. Враг – будничный диагноз, вполне излечимый за месяц-два.
Страшное исключили, стратегию лечения разработали. Я обрадовалась. Снова стала дышать, не замечая вдохов и выдохов.
Я боялась без остановки трое суток – и очень устала бояться… А Таня боится без остановки уже год… Даже подумать страшно.
Я пойду в магазин и куплю самые яркие акварели, кисти, альбомы и что там еще. И вышлю все это Тане.
Пусть прямо там, в больнице, между процедурами, начинает готовиться к своей биеннале. Когда в колодце беды не видно общего солнца, можно для начала нарисовать свое собственное…
Блендер
Однажды, когда у нас дома в самом разгаре был ремонт и я готовила в мультиварках, стоящих на табуретках, я задумала сварить детям крем-суп. При варке крем-супов необходим блендер, чтобы измельчить ингредиенты до однородности. Я знала, что у меня есть блендер, даже два. Но найти их в сотне коробок не представлялось возможным. Я подумала и сварила куриную лапшу, потому что для нее не нужен блендер.
Когда я в составе еще десятка студентов-волонтеров пришла в Министерство образования на подработку – организовывать молодежный форум, – наш главный «вожатый», директор волонтерского штаба, сказал гениальное:
– Вас много, а я один. И если я буду отвлекаться на постоянно возникающие у вас вопросы, я не смогу сосредоточиться на основной работе. Поэтому возьмите блокнотик, ходите и записывайте туда все возникающие в течение дня вопросы. На те, которые к вечеру еще будут актуальны, я отвечу за полчаса до конца рабочего дня на ежедневной планерке.
Я так и сделала. Завела блокнотик для вопросов. Удивительно, но к концу дня вопросов и правда не оставалось. То есть рабочие ситуации рождали эти вопросы (я записывала), а потом раз – и натыкаешься на ответ (я вычеркивала).
Этим принципом я руководствуюсь теперь по жизни. Если возникает какой-то нерешенный жизненный вопрос, я его записываю на подкорку памяти, а потом к его пазлу обязательно находится кусочек с ответом.
Однажды я ехала в одном купе с попутчиком. Я не верю в случайных людей, верю, что каждый нам послан зачем-то. Даже тот, кто просто прошел мимо и толкнул вас плечом. Вот он тоже зачем-то. Например, чтобы протестировать уровень внутренней гармонии и терпимости.
Мужчина в купе хотел философствовать, я хотела спать.
– Женщина – это яблоня. Мужчина – это яблоко. Он свободен только тогда, когда, оторвавшись от ветки, летит вниз, – сказал мне попутчик.
– Вау! – ответила я.
Я люблю интересные образы, и этот – явно интересный. Только у меня была вторая бессонная ночь подряд, и я доживала тот день улитонькой, мимо которой проносятся люди, поезда, события, а она, боясь встряхнуть набитой усталостью головой, медленно идет вперед, чтобы не расплескать остатки сил. Поэтому я включила «Скарлетт» и решила: «Подумаю об этом завтра». Но фразу записала, забетонировала в памяти.
Вчера мы вернулись с сыном домой с каникул. Завтра я с дочерью вылетаю на море. Это лето мы с мужем проводим врозь – так сложились обстоятельства – и очень скучаем.
– Как тебе живется, свободный мужчина? – подколола я мужа, обнаружив на полке залежи дошираков.
– О-о-о, на работе, на даче и дома столько дел, что даже готовить абсолютно некогда. Я ни минуты не ощущаю себя свободным, всегда занят по макушку, – ответил муж.
И вдруг я прям вспомнила того мужика и ту его фразу про яблоко, которое свободно в полете. Он имел в виду под свободой полет в невесомости, в никомунепринадлежности. А когда ты кому-то нужен, то несвободен, ибо связан ниточками марионеточных обязательств. Потому что надо взять справку для лагеря сына, оплатить коммуналку, починить колесико на кроватке дочери, перевесить шторы.
Обязательства и есть любовь, потому что любовь – это действия.
Я ощущаю себя яблоней, а мужа – наливным яблочком. И ощущаю, как сильно мы несвободны друг от друга, даже находясь на разных концах планеты. Но в этой несвободе, в этих непрекращающихся обязательствах – самое большое счастье. Потому что моя свобода – это свобода выбирать свою жизнь. Хлопотную, суетливую, сложную, самую-самую лучшую. Сварю мужу перед отъездом его любимый крем-суп. А нет, не сварю. Мы так и не закончили еще ремонт, и блендер все еще погребен где-то в будущей гостиной в одной из коробок.
Иногда мне хочется надавать за это мужу, разозлиться и пилить-пилить-пилить ему нервы, но потом я вспоминаю, что никого не пилю. Я – выбираю.
Я выбираю этого мужчину с его вечной занятостью и неумением сделать быстро (он умеет только долго и обстоятельно). Я могу его не выбирать и просто уйти, обидевшись на то, что он никак не доделает мне кухню. Я могу выбрать ссору, злость, наезды и ультиматумы. А я выбираю спокойствие. И юмор.
– Хотела сварить твой любимый рыбный крем-суп, – говорю я мужу.
– О, класс.
– Но блендер так и не распакован. И где он – непонятно. Поэтому не сварю.
Муж молчит. Он все понял. Понял намек и натяжение ниточки обязательств с надписью «ремонт».
– Знаешь, ради крем-супа я готов даже на ремонт, – отвечает он, и мы смеемся.
Мы выбираем понимание и принятие особенностей друг друга. Мы выбираем свободу зависеть друг от друга и находить в этом свой кайф. И на сегодня мы выбираем… борщ.
Ответы всегда внутри. Просто там редко бывает идеальный порядок. А если вы не далай-лама, то почти никогда. Не бойтесь реестра жизненных вопросов. Вся жизнь – это поиск ответов в хаосе бытия. А мой хаос я не променяю ни на что другое, потому что он так сладко пахнет яблоками…
Будет
Посвящается Н. С.
Лиз смотрела в окно, куталась в халат. Халат был больничный, застиранный так сильно, что рисунок казался абстракцией. В ее палате было четыре кровати, но из пациентов – она одна. Три другие, пустые, незастеленные, были сдвинуты к стене.
Лиз стояла почти пять часов, опираясь на подоконник. Лбом приникла к окну. Сидеть ей нельзя. Спать не хотелось. Лежать, глядя в потолок, – глупо. А тут, за окном, протекает чья-то жизнь. По коридорам роддома ходили медсестры, возили медикаменты, бутылочки со смесью и новорожденных детей на кормление. Слышимость была отличная, будто стен и дверей не было и в помине.
Мимо ее палаты проехала специальная тележка-кювез с прозрачными стенками. В таких возят младенцев. Проехала, не останавливаясь, потому что там нет никого для Лиз.
Ей туго перевязали грудь эластичными бинтами. «Можно еще потом пеленками», – подсказала нянечка, взявшая над Лиз шефство. Все эти манипуляции – чтобы остановить будущую лактацию.
Организм произвел на свет младенца и готовился его кормить. Грудь набухала молозивом. Как объяснить организму, что не надо, что все зря? Что живой ребенок, который рос внутри него, больше не живой и не хочет молока?
Лиз не плакала, и это было страшно. Гораздо естественней в этой ситуации были бы истерики и выдранные волосы, а не вот этот стойкий оловянный солдатик у окна.
К ней заглядывала сердобольная нянечка.
– Не поела? – сердилась она, увидев нетронутый завтрак, тарелку с кашей. – Тебе нужны силы!
Чтобы поесть, тоже нужны силы. И желание. Еда – это топливо для жизни. Женщина, у которой только что в родах умер ребенок, не хочет жить. Ей не нужно топливо.
Лиз молчит. Эта палата с пустыми кроватями – немножко она: одинокая и пустая. И все незастеленные чувства просто сдвинуты к стене. Еще вчера в Лиз жил человек, а сегодня – в ней нет человека. Во всех смыслах нет. Ребенка нет и ее нет. Он как будто ушел и забрал Лиз с собой.