Страница 2 из 2
Манюк был тупым человеком и Шон это знал. Разум бедного не был настолько выносливым, как его тело. В концлагере индейца обожал мучить помощник коменданта Айхмана, эсэсовский штурмфюрер Шульц. Никто не верил, что Манюк сумеет вырваться из рук того невредимым. Как и Шон, Манюк до войны был портным. Пусть его пальцы потеряли сноровку, индеец очень быстро освоил иголку, и мастерская ≪Портной Парижа≫ стала справляться с заказами, текущими от людей. Рабочее место Манюка находилось в мрачном углу, за плотной шторой из сатина, которая утаивала индейца от чужих глаз. На улицу Манюк выходил только после того, как стихали шаги прохожих и закрывались остальные заведения. Он всегда думал о своём и странно улыбался; глаза его странно блестели, излучая свет, который приносит горе его хозяину. Два раза индеец сбегал; первый раз он убежал на 16-ю годовщину падения рейха.
Менты Боливии возвратили его.
Второй раз индеец убежал надолго.
Вернувшись, он налакался, ходил по улице и орал:
— Со скал скоро придёт великий вождь и устроит жителям кровавую бойню.
***
Шесть месяцев спустя Манюк как-то затих: уже не таился за шторой, отвечал на вопросы заказчиков и иногда гулял по городу. Как-то утром Шон зашёл в мастерскую и до слуха донеслось невероятное: Манюк пел, усиленно работая иголкой. Когда работа заканчивалась, Манюк не уходил, а ложился спать в мастерской на перину. Его мучила бессонница, смешиваясь к ужасом; минувшее не хотело отпускать его и по утрам он выглядел измученным. Как-то Шон забыл в мастерской ключ и возвратился за ним, обнаружив, что индеец упаковывает в корзину кое-что из еды. Взяв ключ, Шон вышел, но домой не пошёл, а выждал недалеко, как его друг, крадясь, словно вор, с корзиной в руке исчез во тьме. Следующим утром Манюк выглядел довольным, будто заключил выгодное дело. Его выходы длились ежевечерно на протяжении пары недель. Шона мучил интерес, но зная скрытность своего товарища, ему не хватало смелости задавать вопросы о том, куда тот ходит и кому носит корзину с едой. Как-то вечером, закончив работу, Шон опять выжидал на улице; около 8 часов в мастерской потух огонь свечи и на пороге выхода тихо вышел Манюк с корзиной в руке. Шон, стараясь не привлекать внимания, отправился за другом; Манюк продвигался быстро около стен, изредка поворачивал голову, будто уходил от слежки. От этих предосторожностей интерес Шона усилился. Он перебегал от одного дома к следующему, останавливался около стен, и когда шаги индейца впереди стихали, нагонял его. Ночь была без луны.
Пару раз портной терял из поля зрения Манюка, но нагонял и продолжал идти за ним. Манюк завернул на улицу Революции в какой-то закуток. Шон подождал и направился за ним. Портной очутился в караванном сарае рынка Эстасьон, именно с этого места ламы, нагруженные поклажей каждый день уходили в горные хребты. Индейцы дрыхли на соломенных тюфяках чуть ли не на друг друге, в запаха навоза от животных. Ламы высовывали свои длинные шеи между поклажей и кучами сена. Находящийся проём в другом конце двора вёл в огромную мрачную аллею. Манюка видно не было, но в окне подвала одного дома еле заметно светила керосиновая лампа. Шон подкрался ближе, присел на карачки и заглянул в помещение. В комнате царил полумрак, но портной различил очертания стола и Манюка, стоящего рядом и выкладывающего из корзины продукты. На стол он вынул колбасу, пиво, буханку хлеба.
Спиной к Шону сидел какой-то тип, отдавал приказы. Манюк вынул из корзины сигары. Манюк глупо улыбался, отойдя от стола. Он выглядел ужасно: его улыбка напоминала ненормального. Тут тип за столом развернулся и кожа Шона похолодела. Он увидел штурмфюрера Шульца из торенбергского концлагеря.
≪Меня глючит≫, — мыслил Шон.
Но это было не так. Он пялился в рожу монстра. Когда война закончилась, Шульц пропал. Одни болтали, что он подох, другие — что прячется в Южной Америке. Сейчас Шон смотрел на него своими глазами. Волосы немца были короткими, челюсть была выпяченной и тяжёлой; губы хищно улыбались. Но ужаснее всего выглядел Манюк, стоявший около.
Индеец склонил голову перед немцем, как в поклонении.
≪Зачем он это делает? Этот садист лишил его ногтей, так почему он угождает ему? Чокнулся? Зачем приходит в этот подвал и кормит это чудовище? Почему не прикончит его? Не отдаст ментам? ≫
Шон впал в недоумение. То, что он увидел, не укладывалось в его голове. Он хотел вопить, звать подмогу, но смог лишь открыть рот без всякого звука и молча следил за тем, что было дальше. Манюк поклонился ниже, налил немцу кружку пива. Шон ошеломился этому; портной стоял и пялился, не шевелясь и не воспринимая то, что видит. Шон вышел из прострации тогда, когда его окликнули. Около него стоял Манюк. Двое мужчин в молчании глядели друг на друга: первый — беспомощно, — второй — с хитрющей, едва жестокой улыбочкой, с блестящим чокнутым сиянием во взгляде.
Шон спросил, не узнав свой голос:
— Этот монстр мучил тебя! Ежедневно, около двух лет! А ты таскаешь ему жратву, унижаешь себя! Лучше бы грохнул его или сдал ментам!
Манюк хитро улыбнулся и на его лице появилось не ясное торжество.
Будто из мрачного прошлого Шон услышал слова, от которых покрылся мурашками, а сердце забилось сильнее:
— Шульц пообещал вести себя со мной получше…в другой раз…