Страница 7 из 47
Дверь приоткрылась едва-едва, но в мгновение «инженеров» и Любова уже не было в доте. Дверь бесшумно закрылась. Вторую дверь решено было не закрывать.
Наступили томительные минуты ожидания. Если фашистам удастся подтянуть много взрывчатки и зажечь огнепроводные шнуры — взрыв уничтожит маленькую крепость.
Горяев, Сибирко и Калита составили вторую группу. Они должны были поспешить на помощь Любову и «инженерам».
Теперь ясно был слышен легкий шум за стеной. Фашисты находились рядом. Должно быть, они злорадствовали и торжествовали. Смогут ли что-нибудь сделать «инженеры»?
Сколько прошло времени — никто из бодрствующих в доте не знал. Внезапно в дверь ударили. Стук был условный. Возвратились Корнилов и Иванов.
…Группа гитлеровцев подтянула заряды к доту. Впрочем, это досталось им нелегко. Между проволочными заграждениями, по кочкам, в темноте тащили они тяжелый груз, чтобы выполнить свой дьявольский план.
— Я даже пожалел их, — сказал Иванов, — напрасно, думаю, сволочи, стараетесь. Еще посмотрим, кто кого взорвет!
Любов и «инженеры», притаившись, следили за немцами. Когда заряд был уложен, солдаты поспешно исчезли в темноте. Остался один. Он, видимо, должен был поджечь шнур. Действительно, вскоре вспыхнул кончик шнура. Фашист быстро начал пятиться. Потом он повернулся и скрылся.
И в это же время «инженеры» и Любов двинулись вперед. Через две секунды путь огня к страшному грузу был перерезан — шнур под ударом топора разделился.
«Инженеры» вернулись. Но не было Любова.
— Мы думали, что он уже здесь, — сказал Корнилов, оглядывая помещение, словно не веря, что Любов не возвращался.
— Что с ним случилось? — спросил Калита.
Но никто не мог ответить на его вопрос.
— Сейчас немцы вернутся, нужно приготовиться к встрече. А Любов не пропадет…
Комендант не договорил. Было понятно, что он хотел похвалить Любова. В этот момент послышались условные два удара.
На этот раз дверь пришлось открывать широко. Любов был с ношей.
Любов опустил ношу и с глубочайшим облегчением вздохнул. Даже для богатыря-ефрейтора ноша оказалась тяжеловатой: перед бойцами стоял немецкий унтер-офицер.
Немец тоже вздохнул. Видимо, путешествие в объятиях Любова было не из приятных.
Когда «инженеры» скользнули к шнуру, чтобы обезвредить его, Любов бросился за последним уходящим немцем. Тяжелая рука Любова обхватила шею немца. Тот не успел крикнуть, как оказался на руках ефрейтора. Он пробовал бороться, но Любов покрепче прижал его к себе, чем дал понять, что сопротивление повлечет неприятности.
Опустив голову, стоял пленник и, должно быть, еще не мог понять, как все произошло. Десять минут назад он поджег шнур, чтобы взорвать советский дот вместе с его защитниками. А сейчас он сам оказался в этом доте.
— Садитесь, гостем будете! — язвительно сказал Сибирко.
Немец не понял. Он поднял глаза. И вдруг, словно чего-то испугавшись, истошно закричал и бросился к двери. Его удержали. Но он, выкатив обезумевшие глаза, что-то лепетал и рвался вперед.
Вскоре все выяснилось. Ошеломленный происшедшим, фашистский унтер потерял чувство времени. Он вспомнил высеченный им огонек, ползущий к взрывчатке по шнуру. Это помещение, в котором он находился, его же рукой было обречено на уничтожение. Русские спокойны и не знают, что через секунду-две их укрепление вместе с ними, вместе с оружием, и главное, вместе с ним, немецким унтер-офицером, в оглушительном грохоте взлетит кверху. Ужас охватил пленника. Он метался, объяснял по-немецки, а его не понимали.
Но его поняли. Перетрусивший немец не сознавал, что срок горения шнура давно прошел. Он все еще ожидал взрыва. Лишь обгорелый конец шнура, обрубленный «инженерами» и показанный пленнику, подействовал на него, и немец успокоился.
— Однако ты не из храбрых, — сказал Калита, обращаясь больше к бойцам, чем к немцу.
— Что же с ним делать? — спрашивал комендант.
— Известно, что делать, — сказал Сибирко.
— Следовало бы допросить, но проклятый фашист, кажется, по-русски не знает ни единого словечка. Да и мне с немцами разговаривать не приходилось. Впрочем, с допросом мы тоже успеем. Нужно перетащить взрывчатку, и томиком стихов Тихонова оказался русско-немецкий словарь.
Дело было новым и совсем не легким. Во-первых, Горяев, не знал даже самых элементарных основ дознавательного искусства, во-вторых, сейчас он понял, что посредственные отметки, которые он получал в школе за свои познания в немецком языке, были более чем справедливыми, пожалуй, преподаватель был даже несколько щедрым.
Немец сидел перед Горяевым жалкий, испуганный. Его изношенная и порванная шинель мешковато топорщилась на плечах. Должно быть, совсем не таким выглядел этот унтер, маршируя по улицам западноевропейских городов, и потом, переходя советскую границу. Горяев слышал, что некоторые фашисты держатся в плену нагло и отказываются отвечать. Унтер не походил на таких.
— Ви хайст ир?
Горяев произнес эти слова притворно равнодушно. Можно было подумать, что по-немецки он болтает с легкостью берлинской торговки пивом.
Но уже со следующим вопросом пришлось заглянуть в словарь. Впрочем, немец отвечал охотно и даже однажды, осмелев, попытался протянуть руку к словарю, намереваясь помочь Горяеву. Однако Горяев вежливо попросил его сидеть спокойно.
Страх у немца прошел. Пока Горяев рылся в словаре, отыскивая слова, он внимательно рассматривал помещение. Как выяснилось из допроса, его звали Пауль Гейнц. Это была правда. Горяев перед допросом прочитал имя на портсигаре. Гейнц, по его словам, не хотел воевать против русских, он ненавидел военную службу, войну и своих офицеров. Это была ложь. На том же именном портсигаре в надписи восхвалялись усердие, чинопочитание и доблесть его владельца.
Немец рассказал, что он сам сапер, и признал, что долговременное укрепление русских построено на очень выгодном месте, что захватить его очень трудно. Но немцы надеялись его взорвать, после того как обычная блокировка не удалась. Кроме того, близкое расположение линии обороны города и постоянная артиллерийская стрельба русских не позволяют блокировать дот одновременно со всех сторон. Фашисты надеялись также, что гарнизон сдастся в первые же дни.
— Напрасно надеялись, — зло ответил комендант, когда Горяев кое-как перевел ему слова немца.
— Товарищ сержант, связь есть!
Радостный крик Сибирко привлек внимание всего гарнизона. Даже Усов, всегда спокойный и сдержанный, легким прыжком соскочил с топчана. Он выхватил трубку из рук Сибирко и приложил к уху.
— Что-то шумит, — сказал комендант, прислушиваясь. — Неужели наши восстановили?
— Я слышал голос… — сказал Сибирко.
— Ростов… Ростов…
Наконец-то снова можно поговорить со своими!
— Командира к телефону! — услышал Усов отдаленный глухой, но сильный голос.
— Я у телефона, — ответил комендант. — Кто говорит?
— Говорит Ростов… полковник Петров. Как обстоят дела? Потери у вас большие?
Комендант заметно смутился. Почему на командном пункте батальона оказался командир дивизии?
— Я слушаю вас, товарищ полковник!
— У меня есть к вам вопросы. Долго ли вы сможете продержаться? Сколько у вас остается продовольствия и боеприпасов?..
Комендант нахмурился. Смутное подозрение тревожило его сознание. Не опуская трубки, он молчал, обдумывая, что говорить.
— Почему молчите? Отвечайте на вопросы! — снова повелительно прогудел телефон.
— Попросите к телефону семьдесят три! — твердо сказал Усов. — не знаю, с кем разговариваю.
— Я вам назвал себя. Отвечайте, я приказываю.
— Семьдесят три к телефону! — настойчиво повторил комендант.
Трубка тихо шуршала, едва затрагивая слух. Усов уловил шепот — два-три слова, резко прерванные. Теперь становилось, ясно, что дот соединен с кем-то незнакомым.
Прикрыв микрофон рукой, комендант подозвал Сибирко.