Страница 24 из 47
На пароход поступали письма от женщин с просьбами принять на работу. Вскоре много женщин появилось на других пароходах и в судоремонтных мастерских. А однажды в газете водников был напечатан вызов женщин парохода «Белинский», обращенный к вахте подруг «Чкалова».
Полина совсем освоилась в машинном отделении. Она теперь самостоятельно несла полную вахту и хорошо изучила машину и все механизмы.
Одно беспокоило Полину: от Александра уже два месяца не было никаких известий. Она писала ему о своей работе на «Чкалове», о подругах, но ответа не получала.
Наступил сентябрь, и с ним пришли темные ночи. Пароходы шли без огней, чтобы не привлекать внимания вражеских самолетов. Немецкие разведчики иногда появлялись над рекой, здесь, как казалось Полине, в очень глубоком тылу.
Один раз Полина видела самолет. Он шел на большой высоте. Где-то далеко за лесом ударили зенитки. Серые клубки от разрывов долго висели в вышине, пока совсем не растаяли. Полина оглянулась и, убедившись, что на палубе никого нет, погрозила в небо кулаком. Появление вражеских разведчиков скрывалось от пассажиров, чтобы не навести паники.
Возвращаясь из рейса, Полина скорее бежала домой в надежде найти драгоценный конверт со штемпелем «полевая почта», но ожидания не оправдывались.
Вот и сегодня томится она ожиданием. Остается еще несколько часов ходу. В каюте никого нет. Все на палубе. Стоит солнечный, редкий для осени день. «Чкалов» плывет по широкой реке в спокойном одиночестве. Шумят колеса, да за кормой отчаянно кричат чайки, ожидая подачки с парохода. Изредка кто-нибудь из пассажиров бросает чайкам кусочек хлеба.
Полина набросила на плечи рабочую куртку, намереваясь подняться наверх. Она приоткрыла дверь, но в этот момент пароход сильно тряхнуло. Раздался непонятный гул, похожий на короткий раскат грома. Над головой, на палубе, послышались торопливые шаги бегущих и испуганные крики. Звенел колокол. Она выскочила из каюты и побежала к лестнице, ведущей наверх. Ее встретил поток пассажиров — мужчин, женщин, детей. Перепуганные, они толкались, кричали и мешали друг другу. На лестнице образовался затор. Громко плакали дети, стиснутые толпой в узком проходе лестницы. Паника уже захватила нижнюю палубу, женщины забивались в углы, хватая детей, мешки и чемоданы.
Какой-то здоровый парень задерживал пассажиров в проходе лестницы. Сам он уже пробился, но его огромный мешок застрял. Парень с переполненными страхом глазами пытался вырвать мешок из толпы.
Полину трясло, но не от страха, а от волнения. Чувство гадливости охватило ее при виде этого перепуганного, подминающего детей толстомордого парня.
— Отпусти мешок! — закричала Полина вне себя от ярости и с силой рванула парня за рукав.
Оторвавшись от толпы, парень рухнул на палубу. Затор прорвался.
— Тише, товарищи! — попыталась успокоить бегущих Полина, но ее не слушали, бежали, падали, кричали.
Выбравшись наверх, она увидела, что верхняя палуба совсем опустела. К ней подбежала Аня.
— Бомбу сбросил. У берега, на мели взорвалась! Вот опять летит…
По направлению к пароходу, зловеще ревя моторами, летел большой самолет. Белые кресты были отчетливо видны на его плоскостях.
— Второй заход, — сказал помощник капитана. — Определенно сбросит еще. По местам! Подготовить шлюпки! Потемкина, чего ты копаешься!
Аня силилась развязать узел каната. Полина подбежала к ней, чтобы помочь.
Пронзительный свист бомбы заставил ее броситься на палубу. Это был звук, ни на что не похожий, остро впивающийся в сознание, в сердце. Сейчас… сейчас…
Но взрыва не последовало. Бомба ушла в воду.
Полина вскочила. Самолет снова приближался и теперь летел совсем низко. Все кончено. На этот раз он, конечно, не промажет. Зачем он нападает на пароход? Ведь видно, что пассажирский. Женщины, дети… Хотя им все равно, ведь это немцы.
С оглушительным ревом пронеслась над головой черная махина, на мгновение совсем заслонив небо. На корме полыхнуло белое пламя. Вокруг зашипела, заклубилась вода.
— Зажигательные! Скорее к шлангам! — услышала она крик капитана.
Корма была в огне. Полина побежала туда. В дыму она столкнулась с Дарьей Дмитриевной.
— Передайте в машину, больше воды! — кричала Оля Шевченко.
Орудуя топором, Полина разбивала верхнюю палубу. Мелькали лица Маруси, Ани, Дарьи Дмитриевны, боцмана, других женщин и матросов. Невыносимо слезились глаза, пламя обжигало руки, лицо. Вдруг она услышала продолжительный, прерывчатый треск, звон стекла, стон. Самолет пролетел над правым бортом.
— Из пулемета бьет, ложись! — закричал помощник капитана.
Потом все стихло.
— Аня, что с тобой? — Полина наклонилась над лежащей девушкой, приподняла голову. Она ощутила на своей руке кровь, теплую и липкую. — Аня, ты ранена?
На большую реку спускались тихие голубоватые сумерки. Река струилась, безмолвная и величественная. Словно мать ребенка, она бережно и неторопливо несла пассажирский пароход, закопченный, обезображенный, еще дымящийся после пожара.
Не дочитав до конца, Полина оперлась на косяк окна и заплакала. Письмо упало на подоконник, и капли дождя смочили бумагу. Танюша прижалась к ней и, глядя испуганными глазенками на мать, тоже была готова расплакаться.
— Мама, что с папой?
— Все хорошо, Танюша. Папа жив, он только немного ранен. Вот видишь, он даже сам пишет. И велел тебя крепко поцеловать.
Полина почувствовала, что ей холодно, и закрыла окно. Потом она еще раз поцеловала дочь.
— Ты уедешь сегодня, мама? — спросила Танюша.
— Нет, я приду вечером, моя девочка, и буду с тобой.
Она вышла на улицу. Холодный ветер заставил поднять воротник дождевика. «Еще будут очень трудные дни, — подумала Полина. — Но она выдержит все испытания, как выдерживала до сих пор. А потом…» Она улыбнулась и ускорила шаги. Нужно еще было заглянуть в госпиталь к Ане, а потом спешить на «Чкалова», где проходили ремонтные работы.
Север. 1943.
Хижина дяди Андрея
Милый, чудесный человек дядя Андрей, старый охотник и рыболов, гроза лесных хищников, наш постоянный «консультант по делам охоты»!
Вечерами, когда за черным Кунд-озером солнце нанизывалось на острия длинноствольных елок, он выходил из своей избушки покоптить белый свет стойким дымом ярославской махорки. И в это время, проплыв восемнадцать километров на пароходе-колеснике и пройдя десять по узким лесным тропкам, мы являлись к нему.
По сравнению с дядей Андреем мы были горе-охотниками. Теперь я могу признаться: добрые три четверти нашей добычи — зайцы и белки, глухари, косачи и тетерки, которых мы привозили домой в рюкзаках, — были пойманы и убиты дядей Андреем.
Вечером мы слушали рассказы старого охотника, а утром вместе с ним бродили по лесу, осматривали силки, стреляли.
Иногда мы не заставали охотника дома. Но хижина дяди Андрея все так же гостеприимно встречала нас. По старым карельским обычаям, избушка не имела замков и засовов. Черемуховый кол подпирал дверь. Однако мы знали, что можем спокойно располагаться в избушке на отдых. Смолистая растопка и береста были заботливо приготовлены дядей Андреем для костра. Всегда можно было найти в хижине кусок вяленого мяса, сушеную рыбу, мешочек с крупой.
Последний раз мы были у дяди Андрея в самую короткую ночь в году. Впрочем, ночи не было совсем. Не успели потемнеть за озером на закате сосны, как восток снова загорелся зарей.
Охота в это время года запрещена. С вечера мы забросили в озеро жерлицы и до восхода проговорили с дядей Андреем об охоте, о повадках зверя, о былых временах кремневок и бердан и о всякой всячине.
Когда роса накрыла озеро и стало прохладно, мы перебрались в избушку. У потухающего костра остался Боско — густошерстая спокойная и умная лайка. Уткнув морду между лапами, Боско чутко спал, часто поводя острыми стоячими ушами.