Страница 69 из 96
Барон быстро взглядывает на часы и снимает, снимает. Снимает серые бетонные пятиэтажки, всю эту унылую, плоскофасадную, глазу не за что зацепиться, убогость, нашу центральную, несоразмерно широкую и от этого производящую еще более удручающее впечатление улицу, бывший Штайндам, ныне Ленинский проспект. «Но почему, простите, „Ленинский“?! — искренне удивляется барон. — Простите еще раз, но эта улица с домами… гм, такого барачного типа, это что, символ ленинизма?! Я совершенно ничего не понимаю, или это ваш, простите, восточный советский юмор?..» Барон, я тоже ни черта не понимаю, какие там мысли клубились в головах наших местных руководителей, когда этой дерьмовой улице давали такое наименование. А что касается архитектуры, так вся страна застроена подобными пятиэтажками, с торчащими кое-где унылыми девятиэтажками, но, знаете, тут было все разбито, раздолбано, английская авиация в сорок четвертом году постаралась, да и наши во время штурма добавили. Пустыня была сплошная! Лунный, так сказать, в больших и малых воронках, пейзаж. И столько было трудностей, полстраны лежало в руинах, до красоты ли?!
Глаза бы мои не смотрели на этот проспект, кто ни приедет, гость ли издалека, московский ли знакомый, все об одном и том же, а другой дорогой в центр не попадешь. И вот ведь что интересно: есть отличные проекты реконструкции проспекта, но… но разве за эти годы мы стали богаче?.. Однако, барон, и вы, милая Ирмгардт, посмотрите, это бывшая кирха Святого семейства, не правда ли, как великолепно восстановлено здание? А это, справа, — бывшая Биржа. И тоже отлично восстановлена, и огромные львы при входе держат огромные геральдические щиты, да, на них были гербы Кенигсберга. Почему сейчас нет? Был у нас тут один руководитель, «знаток геральдики», приказал стесать, да, такая досада, он же приказал снести и самое красивое здание города, Лютеранскую кирху, — этого я барону не говорю, думаю с горечью про себя. Был у нас такой секретарь обкома, который мечтал из этого древнего, с редчайшей, во многом сохранившейся архитектурой сделать «показательный российский город». И сделал бы, если бы другие люди, правда, рангом пониже, не сопротивлялись. И в открытую, и скрытно… Барон снимает. Ирмгардт записывает его краткие высказывания или, отложив диктофон, шуршит картой Кенигсберга, изданной в ФРГ в издательстве «Г. Раутенберг» в минувшем году, да-да, мы еще потом, завтра, побываем у собора, снимайте пока отсюда, сверху, с огромного моста-эстакады, перекинувшегося через старый и новый Прегель… Коля, сбавь скорость.
Внизу под нами зеленый остров, на котором когда-то был один из трех, слившихся в единый Кенигсберг, городов — Кнайпхов. Когда в Калининграде как-то побывал Брежнев, он, завидя собор, пробурчал через плечо «главному хозяину» нашей области: «А это еще что за гнилой зуб минувшей войны? Снести! А тут, знаете, постройте что-нибудь эдакое… — пошевелил толстыми пальцами. — В духе нашего великого времени, нашего созданного нами… э-э-э, развитого социализма? Что вы сказали? В списке редчайших памятников архитектуры? Я скажу кому надо. Вычеркнут из списка».
Иногда я думаю о том, что условно людей можно разделить не только на умных и глупых, гордых и, так сказать, простых, на злых и добрых, но еще по сути своей, — на созидателей и разрушителей. И это слово «созидатель» может относится не только к художникам, поэтам, скульпторам, архитекторам, нет, именно ко всем. Руководитель любого ранга может быть либо созидателем, либо разрушителем. Наш «главный хозяин» считал себя созидателем. Он хотел, чтобы все тут было, как в России. Все огромное, бетонное, плоское, без всяких «украшательских штучек». Главный вокзал Кенигсберга, Зюйдбанхоф, уцелел, но было приказано: разработать проект, чтобы он не выглядел по-немецки. «Созидая» новый, социалистический город, «хозяин» требовал, чтобы тут ничего не было от прошлого, он мыслил себя строителем некоего нового, созвучного нашему «прогрессивному, бурному времени». И в сохранившиеся от прошлого районы Старого города вползали бетонные чудовища, с крыш была ссыпана черепица, их покрыли шифером. Или, как и везде, крыши делали плоскими (и сейчас делают). Это тут-то, в приморском краю, с глубокими, сырыми снегами, с ливнями и дождями! Каждое лето в городе можно увидеть одну и ту же картину: по плоским крышам бродят мужики, кроют матом горсовет, а кровлю рубероидом и заливают его жидким гудроном. Каждое лето! В эти крыши столько вколочено средств, что можно было на эти деньги сделать крыши из меди!
Наш «главный хозяин» не любил соседей-литовцев, потому что с таких же земель, как у нас, они снимали урожаи значительно более высокие, чем в наших убогих колхозах и совхозах, что, въезжая со стороны Литвы в нашу область, можно было и не спрашивать, кончилась ли уже Литва, началась ли уже Калининградская область, потому что сразу бросались в глаза и разбитая дорога, и осыпающиеся крыши бывших роскошных усадеб и ферм, облупленные стены, бурьян вдоль дороги. Он не любил поляков, потому что те, еще более бедные чем мы, пашущие на лошадках, умудрились в своей, перешедшей к ним после войны, Западной Пруссии, нынешних Ольштынском и Эльблонгском воеводствах, восстановить все замки, дворцы и многочисленные кирхи, построить при помощи французов первоклассные, для иностранных гостей, отели и содержать автострады и города в отличном, европейском состоянии.
Этот кусочек нашей земли, промытый зябкими и горькими балтийскими ветрами и прогретый теплым дыханием Гольфстрима, был когда-то своеобразной Меккой и для литовцев, и для поляков. Тысячами они шли из своих бедных, под соломенными крышами деревень в этот огромный, современный — ведь один из первых трамваев в Европе пошел в Кенигсберге — и ученый город. Сюда, «к нам», когда-то шли и ехали соседи, чтобы набраться ума-разума, издать тут газеты, журналы и учебники на литовском языке, заработать деньги, приобрести редкие у себя товары и отличные, дешевые продукты. Однако, простите, да-да, сейчас мы приехали в самый центр города, вон то здание — бывший Нордбанхоф, а вон то, красное, — Полицайпрезидиум. Что сейчас в нем? М-мм, тоже полицейское управление, а вот то здание — бывший Дворец правосудия, а вот это, где внизу магазины, бывший Новый магистрат. Посмотрите, барон, я взял фотографию, старую открытку, видите, все, как было. Англичане в основном бомбили центр и юго-восток города, где мы только что были, да и самые жестокие бои происходили там, а вот здесь, в северо-западной части, город почти не пострадал. И знаете, хоть и трудно было, но удалось множество зданий восстановить, и некоторые немцы, старые кенигсбержцы, говорили мне: «Боже, как будто все как и было!»
Что там за очередь? Жуткая толпища возбужденного народа клубится у основания «магистрата». Милиционеры кого-то выдергивают из очереди. Видны красные, озлобленные лица. Чуть дальше виднеется огромный ангар кинотеатра, который конечно же называется «Россия», и барон говорит: «Какое-то необыкновенно интересное кино? Билеты так трудно достать?» — это что, черный западный юмор? — «А, — догадывается барон, — очередь за мясом». Барон, когда мясо продавалось в наших магазинах?! Но что мы тут застряли? Ах, красный свет… Прямо к нашей машине вываливается вдруг из толпы растерзанный, в расстегнутой до пупа рубахе парень с бутылкой «бормотухи» в руке. Да поехали же!
Эту сцену барон не снимает. Сидит в грустной задумчивости. Ну вот, поехали… Это площадь Победы, бывшая Трех маршалов, бывшая Адольф Гитлер-плац, бывшая Ханза-плац. Да-да, я уже говорил, Дворец правосудия, тут в 1913 году проходил знаменитый «искровский» процесс, Карл Либкнехт тут выступал, а эти бронзовые борющиеся быки скульптора Августа Гауля стоят, как будто они тут стояли всегда.
Барон просит притормозить машину, он не обратил внимания на эту мою фразу — «как будто», иначе мне бы пришлось объяснять, что я подразумевал. «Как будто» потому, что сразу после войны эти замечательные быки, поставленные тут в ноябре 1912 года, были сняты с постамента и установлены перед зданием бывшего Управления финансов Восточной Пруссии, где разместился штаб особого военного округа и его политуправление. Они красовались там несколько лет, хотя злые военные языки утверждали, что эти быки символизируют не борьбу зла и добра, а борьбу между штабом и политуправлением. Когда округ ликвидировали и в прекрасно сохранившемся, среди вековых каштанов, здании поселились обком КПСС и облисполком, кто-то зловредно утверждал, что теперь они, эти могучие, налитые силой животные, намекают на противостояние между обкомом и облисполкомом. Но это глупость, ерунда, противостояния не было, какой это облисполком может противостоять обкому. И тем не менее быков убрали, но не на свое привычное место, а… в зоопарк, к живым его обитателям, в компанию к двум бронзовым же лосям, один из которых стоял когда-то перед известным в Европе книжным издательством «Унцер унд Грефе»…