Вопреки

— Я стану отцом!

И всё становится ясно. Облегчение накатывает, вызывая дрожь в коленях. Облегчение, что не убил. Что не переступил через себя. Что больше не придётся.

К Игнатьеву — уверенным шагом. Нет, он не убийца. И на грязные дела подписываться больше не будет.

Сам заработает. Квартиру в ипотеку взял — для них. И Вику туда первым делом отвозит. Сюрприз. Счастье. Смотреть на неё, в трогательных пушистых варежках — счастье. Знать, что их ребёнка носит — счастье. Разве мог он мечтать, что так будет? Что все его мечты станут реальностью?

Не мог. А судьба иногда может и лицом повернуться. Неожиданно, но приятно. Чертовски приятно.

На свадьбе Жеки от души веселится. Впервые за долгое время себя отпуская. Ничего больше не давит. Не мешает. Он свободен, слышите?! Он свободен и счастлив. У него всё впереди. У них с Викой всё впереди.

И дело очередное раскрыто. И предложение Мажора выпить воспринимается с пониманием. Потому что Даня знает — каково это. Он помнит. Он на его месте недавно был. И чуть пулю в лоб себе не пустил. Понимает.

И удивляется. А ведь Мажор — нормальный мужик вроде бы. И чего он на него так крысился? Теперь Даня весь мир готов любить.

Обратно едут к Вике, мчась наперегонки через полупустой город. В голове звонкими молоточками стучит адреналин. Он представляет Викины глаза, когда они появятся вместе. Она будет рада. Она переживает, он же видит. Им ведь вместе работать. Пора прекращать эту бесполезную борьбу за её внимание. Он победил.

Шины шуршат по обледенелому снегу, он въезжает во двор, репетируя заранее заготовленную речь. Сейчас откроет дверь и увидит её в окне. Улыбнётся. Рукой помашет.

Он даже не успевает испугаться.

========== 28. Mea culpa ==========

Моя вина.

Эти два слова калёным железом выжжены на душе. Насквозь. Навсегда.

Твоя вина, Соколовский.

И дело даже не в Вике, что раненой птицей бьётся в руках, пытаясь вырваться. Не в её словах, сказанных, конечно, сгоряча. Нет. Ты и сам знаешь, что виноват. Как всегда. Ты ещё не привык, что приносишь смерть близким?

Смешно. Стоило Дане стать по-настоящему близким, и всё.

Злости нет. Как нет ненависти. Ничего. Сдулся. Как шарик воздушный. Был и кончился. Будто весь воздух из лёгких выкачали разом, и сделать вдох больше не получается. Странно. Пусто.

Казалось бы, разве можно сильнее чувствовать своё одиночество? Можно. Сейчас, среди людей, которых с полной уверенностью считает близкими.

Он здесь чужой. В этом дворе. В этом отделе. В этом городе. На этой планете.

Надо бы что-то сказать, сделать… Надо бы. Да не получается. Пусто.

Игорь отворачивается, смотрит на стену дома напротив. Где-то там, за тёмными стёклами, прячутся перепуганные соседи. Шепчутся сочувствующе. Ещё бы — настоящая человеческая драма перед глазами. Не на экране. Вот она — руку протяни — коснёшься. И люди, жадные до чужих страданий, не могут отказать себе в этом удовольствии — смотреть. И радоваться, что их беда обошла стороной.

К Вике не подойти. Стоит в стороне. Одеревенела. А он и не может. Сделать шаг, обнять крепко, чтобы рёбра хрустнули. Сказать, что всё будет хорошо… Не будет. И между ними ничего больше не будет как прежде. Вообще никак не будет. Потому что это его вина.

Время растягивается, невыносимо медленно тянутся минуты. Эксперт и его заключение: «Не мучился. Умер сразу». От этого должно стать легче? Кому? Дане?

— Стас думает, что убил меня. — Слова даются через силу, с трудом продираясь через пересохшее горло. Он сам не верит, что сейчас это говорит. Похороны — его. Ловля на живца. Всё это так неважно сейчас. Так далеко.

Только тело на снегу, что в чёрный целлофан завёрнуто — важно. Тело. Теперь только так. Потому что Дани больше нет. И это — его вина.

Заснеженная дача в посёлке. Холод и тишина. Как по заказу. Хочется напиться, да водка больше не берёт.

Мы с ним теперь одной крови. И водки.

Дурашливые слова. А на глазах вдруг слёзы вскипают. Горькие. Думать трудно. Дышать трудно. Жить трудно.

Стас своим выстрелом не только Даню убил. Он и его убил. И Вику. И надежду на то, что когда-нибудь всё будет хорошо.

Игорь бездумно смотрит на бутылку перед собой, пытаясь понять, что он здесь делает. И зачем? Зачем он всё ещё жив? В чём смысл?

Телефон взрывается настойчивой трелью. Надо бы молчать, но не получается. Хочется общения. Живого. Тепла. Чужого. Чтобы кто-то снял с него этот груз. И сказал, что всё наладится.

Разговор через силу. Просьба нелепая. Но нужная. Важная. Приди на мои похороны, Катя. Потому что ублюдок этот будет смотреть. Ждать. Наслаждаться. Потому что Даня не может получить даже самого малого — чтобы его похоронили достойно. Как офицера полиции, а не как мажора, что в органах без году неделя.

Во рту горечь. На душе горечь. Он с трудом собирает себя, заставляет встать и ехать на кладбище. Вот тебе и ещё одна могила, на которую приходить можно.

На кладбище торжественно. Алые цветы на белом снегу. Выстрелы, похоронным звоном в голове отдающиеся. Слова, что не ему, не Дане предназначены. Люди чужие, которых Даня и не видел ни разу в жизни. За что ему такой фарс?! Ради чего?

Зубы непроизвольно сжимаются так сильно, что скулы сводит. Ты мне за всё ответишь, Стасик. За всё. За всех, кого убил, повинуясь своему сумасшедшему плану мести.

Сумасшедшему. А сам-то что, лучше? Ты мстишь, а умирают другие люди. Твоя вина.

Игорь смотрит на дома, что примыкают к кладбищу, ищет. Знает, что эта мразь где-то там.

Стоит. Кайфует.

Вот он!

Игорь бросается в подъезд, сжимая в руке пистолет, что, кажется, сам прыгнул в руки. Сколько запретов нарушил Пряников, выдав ему оружие? Как потом будет отсчитываться? И будет ли? Не важно.

Ступеньки убегают вверх, и Игорь видит его. Чёрную фигуру на фоне белого окна.

— Надо же, Игорёша, живой! — В голосе Стаса нет удивления. Он будто знал. Догадывался. А как иначе назвать страховку, что за окнами болталась? Понимал, что его искать здесь будут?

Игорь бежит за ним, не разбирая дороги. Только бы догнать. Ледяной воздух разрывает лёгкие, ноги скользят по снегу. Где-то далеко впереди слышен шум — там Пряников, Жека. Вика. Только ему самому это сделать хочется. Самому убить.

Хлопают двери. Визжит шинами машина. Не успели. Игорь выбегает как раз в тот момент, когда знакомый джип уже срывается с места. И Катя. Стоит посередине дороги. Глаза огромные. Губы дрожат.

— Дура! Что ты в машину не села? — Пряников в сердцах машет рукой, отворачиваясь. А она вся к нему — обнимает осторожно. Пальцы дрожат. Испугалась. Не до тебя сейчас, Кать. Не до тебя вообще теперь. Но отпускать пока рано. Не до конца ты свою роль отыграла.

Сажает её в машину. Проверят, что уехала. И в отделение. Настроения нет ни у кого.

Мрачно. Тихо. Даже Пряников молчит и вздыхает. Сказать нечего. Полдня потрачено впустую, в погоне за призраком. Куда он успевает скрыться? Кто ему помогает?

— Это мама его. — Приходит запоздалое понимание. — Она должна быть в Черногории, но кто-нибудь проверял? Он с её телефона звонил.

Пряников кивает. Снимает трубку. Говорит кому-то сухо, отрывисто. И через полчаса ответ — нашли.

Едут молча. Друг на друга не глядя. У каждого в голове одна мысль — как убить. Не брать едут. Вершить правосудие.

А Стасик, которого наконец удаётся загнать в угол, этого ещё не понимает. Думает, выкрутится. Думает, сейчас с рук всё сойдёт.

Не угадал. Они нажимают на курок втроём. Одновременно. Не чувствуя ни жалости, ни сожаления. Убит при попытке к бегству. Расстрелян. Сотрудники нервные попались. Не повезло.

Обратно так же — молча. Но теперь опустошённо. Неужели любая выполненная месть приносит такие чувства? Ни радости, ни удовлетворения. Только усталость дикая. И желание забыться.

Игорь идёт к себе, еле переступая ногами. Невольно поворачивается к каменным лавкам у входа в отель. Здесь лежала Яна. По его вине убитая. Сил нет. Кончились. Зато снова приходит одиночество. Обступает, кружась вокруг, шепча на ухо: «Твоя вина! Во всём твоя вина!». Он устало прикрывает глаза, останавливаясь перед дверью, не чувствуя в себе сил ни на что. Только холод, жгучий, от сердца вверх поднимающийся.