Страница 11 из 45
После второго приема лекарства, в полдень, Ханьвэнь плотно поел вареной рыбы с рисом. А через два дня был совершенно здоров.
Удивленный сам таким быстрым выздоровлением, он, как врач, заинтересовался, каким лекарством лечил его Чжэн и где он его достал.
Старик указал ему аптеку, и Ханьвэнь пошел туда.
Какая буря самых противоположных чувств поднялась в его душе, когда за прилавком он увидел прекрасную Сучжэнь, протягивающую к нему руки, с глазами, полными ласки, мольбы и слез!
Ханьвэнь убежал. Видя его таким взволнованным, Чжэн стал его расспрашивать и скоро узнал все, что случилось. Старик много слышал о духах, колдунах, превращениях и т. п., но сам никогда не видел ничего таинственного и потому не очень-то верил в реальность рассказа юноши. Он подумал, что Ханьвэнь все это видел в бреду во время болезни и до сих пор не может отделаться от этого впечатления.
Старик пошел к Сучжэнь и поговорил с ней. Она окончательно убедила Чжэна, что ее муж, Ханьвэнь, одержим душевной болезнью: по временам он воображает, что его преследуют духи, волшебницы, змеи и т. п.
Старый доктор был так очарован красотой и умом Сучжэнь, что решил во что бы то ни стало примирить молодую чету. Ханьвэнь был так восстановлен против жены, что сначала не хотел ничего слышать о Сучжэнь, но потом, благодаря настойчивым и благоразумным доводам старика, «слух его стал мягче». Сучжэнь часто встречалась с мужем на улице: она знала обаятельную силу своей красоты…
Словом, не прошло еще и недели, как Ханьвэнь и Сучжэнь жили уже вместе под кровом старого добряка Чжэна.
XV
Посреди Великой реки, против Чжэнь-цзяна, есть остров Цзинь-шань34. На этом острове находится знаменитый буддийский монастырь. Но знаменит он не красивым местоположением, не древностью, не богатством, а тем, что он служит жилищем великому Фахаю. Не было между смертными волшебника сильнее, чем Фахай; не было у Будды слуги послушнее Фахая.
Исполняя веления великого Неба, Белая Змея забыла, что она — только орудие божественного Промысла, глина Вечного Ваятеля, камень в руках Зодчего. Заботясь только о своем личном земном счастье, она совершила столько беззаконий, что терпение милосердного Будды истощилось.
И повелел Будда своему слуге Фахаю наказать Белую Змею за все грехи ее.
Однажды доктор Чжэн и Ханьвэнь отправились на Цзинь-шань. Удивительный вид развернулся перед ними: на востоке — громадная водная поверхность, разлившаяся на необозримое пространство и отражающая утреннее солнце прямо им в лицо целыми потоками горячего расплавленного золота; на западе — широчайшая голубая лента реки, которую остров «Серебряный» своими скалами прижимает к горе, выдвинувшейся на самом берегу реки навстречу острову; направо, ближе, — холмами прижат к берегу город, опоясанный серой зубчатой стеной и окруженный раскинувшимися на огромное расстояние предместьями. Левый берег чуть виден в сизом тумане; ни малейший шум не долетает сюда, до той высоты, где они стояли…
Славное место выбрали монахи: и красиво, и близко от людей, и тихо-тихо, — это главное.
Безотчетная грусть незаметно овладела сердцем Ханьвэня. В последнее время Сучжэнь стала прихварывать; ее характер, прежде такой ровный и мягкий, сильно изменился; временами она делалась капризной, злой и всячески придиралась к мужу. Не далее, как сегодня, она осыпала его упреками и насмешками за его бесхарактерность и легковерие; называла его тряпкой, которой может вытирать грязь всякий, кто только захочет.
Неприятное, тяжелое чувство против жены овладело Ханьвэнем. Он вспомнил все горе, все обиды, которые причинила ему Сучжэнь, и злоба, а вместе с тем и какая-то боязнь к ней все росли в нем. Какая разница между его домашней жизнью, с упреками и ворчаньем жены и с этими неподвижными злобными глазами проклятой жениной служанки, — и этой тишиной, спокойствием, красотой на «Золотой Горе»…
Ханьвэнь не заметил, как на скале их оказалось трое. Ему показалось, что этот третий — уже давно тут, с самого начала, как они пришли; нет, даже раньше — он его чувствовал в себе уже несколько дней, а может быть… Да что же это? Его сердце и ум раскрывались, как мешок, и кто-то с силой вкладывал туда мысли, чувства и ощущения, совершенно чуждые ему до сих пор…
Ханьвэнь обернулся и со страхом посмотрел на него. Это был монах, высокого роста, очень худой, с бритой головой, неопределенного возраста, с добрыми морщинками вокруг глубоких блестящих глаз, но с непреклонной складкой в углах сжатых губ. Четырехугольный выдающийся подбородок обличал громадную силу воли.
«Фахай!» — мелькнуло в уме Ханьвэня.
Монах улыбнулся.
— Да, это я, — сказал он. — Здравствуй, мой друг!
Томление и чувство неопределенности сразу пропали у Ханьвэня, как только заговорил Фахай; но зато он почувствовал, что у него вовсе нет своей воли. Ему хотелось говорить и поступать так, как хочет этого проникший ему в душу высокий монах.
— Ты, старик, — обратился Фахай к доктору Чжэну, — ступай домой и забудь, что был здесь!
Старый доктор поклонился монаху и ушел.
— Слушай, юноша, — сказал Фахай Ханьвэню, — я вижу твое сердце. С первого раза, когда я увидел румянец на твоем лице, я узнал, что тебя давно уже мучают и волнуют ведьмы. Знаешь ли ты, с кем ты живешь? Ведь твоя жена — Белая Змея из Грота Чистого Ветра! Из-за нее ты много раз был на волосок от смерти; и теперь, если ты не избавишься от этого злого оборотня — ты непременно погибнешь.
— Отец мой, — воскликнул Ханьвэнь, — ты знаешь, что я слаб и безволен; помоги мне!
Фахай в упор посмотрел на Ханьвэня, но, кроме безграничной преданности, ничего не прочитал в глазах его.
— Обещаешь ли ты слушать меня беспрекословно? — гремел монах, — и весь вид его преобразился: огненные нити из глаз его проникали в сердце Ханьвэня и выжигали на дне его все, что там оставалось еще темного, земного, греховного…
— Отдаешь ли мне душу, ум, волю, тело? — продолжал Фахай.
— Обещаю, отдаю, отдаю, отдаю, — говорил Ханьвэнь, и с каждым обещанием, с каждым отречением он чувствовал, как что-то невесомое, но прикреплявшее его к земле отрывалось от него, и он — обновленный, легкий, чуждый всему пережитому — начинал новую жизнь.
Ханьвэнь домой не вернулся.
XVI
Тщетно Сучжэнь ждала Ханьвэня. Наконец, встревоженная, она послала Зеленую на розыски.
Тысячи грустных мыслей осаждали молодую женщину. Сердце подсказывало ей, что с ее мужем случилось что-то недоброе. Ведь не мог же он добровольно уйти от нее — которая так его любит, которая готова жизнью пожертвовать для его счастья!
Тем временем Зеленая ходила по городу, тщетно отыскивая следы Ханьвэня. Убедившись в бесполезности своих поисков, она вернулась домой.
Сучжэнь с удивлением спросила, почему она вернулась так рано?
Хитрая Зеленая ответила, что она проголодалась; и, так как она намерена идти за город, то хочет сначала хорошенько пообедать.
Сучжэнь тотчас пошла на кухню, чтобы приготовить что-нибудь для своей служанки-подруги.
Зеленая, пользуясь отсутствием госпожи, бросилась в спальню супругов и быстро вытащила кусочек ваты из старой зимней одежды Ханьвэня, и тотчас вернулась вниз.
Пообедав, Зеленая вышла из дому и направилась на берег Великой реки. Взойдя на одну из пловучих пристаней, далеко выдвинувшихся в реку, она взяла вату, вынутую из халата Ханьвэня и, распушив ее, — прошептала несколько заклинаний.
Легкий ветерок тотчас снял вату с ее руки и понес ее над рекой прямо на восток.
Зеленая сбежала с пристани и пошла по берегу вверх по реке, не теряя из виду белой точки.
Пушинка миновала восточную городскую стену, миновала промоину, которая много лет спустя сделалась устьем Императорского канала, пролетела предместье, потом упирающийся в реку глиняный холм, миновала последние хижины огородников — и вдруг направилась на Золотую Гору, гордо высившуюся посреди реки прямо перед Зеленой. Целый город фигурных крыш, зубчатых стен и каменных предохранителей ворот35, на которых красовались один или два иероглифа, покрывали всю вершину острова. На самой высшей точке высоко вонзилась в небо прекрасная, стройная семиэтажная башня.