Страница 3 из 13
Людмила нашарила в кармане курточки мобильник. Она отключила его в самолете. Люда торопливо нажимала кнопки, но мобильник был глух. Так и есть: разрядился. А зарядку она оставила в номере, ну да, совершенно о ней забыла, и немудрено в такой суматохе.
Людмила оглянулась на стойку, возле которой творилось уже форменное безобразие. Снова скандалил тот самый красномордый мужик, ему вторила визгливая тетка в цветастой кофте. По-прежнему орал ребенок, переходя уже в ультразвуковой диапазон. Нет, позвонить ей здесь точно не удастся. Ладно, придется рисковать. Может быть, у этой женщины есть телефон?
Ее спутница уже была в далеко не новом пальтеце и протягивала Людмиле серый пуховый платок.
– Накинь, застынешь совсем!
На улице появились уже мелкие сугробы. Людмила ступала прямо по ним, и ноги в босоножках ничего не чувствовали. Идти оказалось и правда близко, они обошли гостиницу, свернули в проход между домами, пролезли через дырку в дощатом заборе, Людмила не запоминала направление, зная, что в темноте все равно ни за что не найдет дорогу назад. Брат с детства утверждал, что у нее топографический кретинизм, отец соглашался, что она в трех соснах заблудится, ну и ничего, она не пропадет. Кому надо, маршрут для нее определят, доведут, довезут и ему доложат, что с дочкой все в порядке.
При отце Людмила всегда чувствовала себя маленькой неразумной девочкой.
– Пришли! – Женщина остановилась возле длинного двухэтажного дома.
Над единственным подъездом горела тусклая лампочка в проволочном каркасе. Женщина отперла дверь своим ключом, и они оказались в длинном, уходящем в обе стороны коридоре. Пахло щами и застарелым табаком.
– Витька, паразит, дверью не хлопай, у меня штукатурка сыплется! – тотчас заворчал хриплый голос из-за крайней двери.
Женщина поднесла палец к губам и осторожно прикрыла дверь. Однако обладательница хриплого голоса не угомонилась. Она возникла на пороге в длинной ночной рубашке и войлочных тапках примерно сорок пятого размера, как лыжи. Седые космы свисали по бокам морщинистого лица. Людмила невольно отшатнулась – до того старуха напоминала ведьму из сказки.
– Ты, что ли, Аглая? – прошамкала она.
– Я, со смены, раньше никак не отпускали. – Женщина схватила Людмилу за руку и поскорее проскочила мимо старухи.
Коридор был длинный и узкий, весь завешанный какими-то тазами и заставленный допотопными сундуками и баулами. Такое Людмила видела только в старых фильмах.
Ловко лавируя между ломаной, ни на что не годной мебелью и тюками, женщина протащила Людмилу на буксире в дальний конец коридора и открыла дверь, безошибочно попав ключом в замочную скважину, хотя в коридоре не горела ни одна лампочка и свет давал только уличный фонарь, заглядывающий в маленькое оконце, и то наполовину закрытое фанерой.
Тщательно заперев за собой дверь, женщина пошарила по стене, и вспыхнул свет. Людмила думала, что попала в квартиру, но это было не так. Не было прихожей, не было кухни, была сразу комната. Большая, заставленная разномастной мебелью. Посредине – большой стол, над ним низко – самодельный бумажный абажур. У стены диван, прикрытый полосатым вылинявшим пледом. Все в этой комнате было старое, но аккуратное.
– Садись. – Женщина подвинула Людмиле стул, сиденье которого было покрыто вязаной салфеткой. – На тебе лица нет.
Ступая на негнущихся ногах, Людмила села и почувствовала, что дрожит. Тут только женщина увидела, что она в босоножках ступала прямо по снегу.
– Господи, да ты же заболеешь!
С этими словами она развила бешеную деятельность. Из-за бордовой занавески в углу появились электрический чайник и большой эмалированный таз, куда женщина налила теплую воду и велела Людмиле опустить туда ноги. Причем расстегнула босоножки сама, у Людмилы от холода руки не двигались.
– Сиди-сиди, – говорила женщина вяло сопротивляющейся Людмиле, – нужно прогреться, а то простуду схватишь. Мыслимое ли дело – босиком по снегу!
Людмила расслабилась и отдалась ее заботам. Противная дрожь ушла, по телу от ног распространилось приятное тепло. Кажется, она задремала, потому что очнулась на диване. На ней был байковый халат, поношенный, но чистый, на ногах – шерстяные носки.
– Держи-ка! – Хозяйка подала ей большую кружку. Пахнуло чем-то неуловимо знакомым, из детства.
– Что это?
– Чай с малиновым вареньем. Сейчас выпьешь, пропотеешь – назавтра все как рукой снимет.
– Спасибо… – Людмила жадно глотнула из кружки и закашлялась, обжегшись.
Сонливость ее моментально прошла, было тепло и приятно сидеть в этой уютной светлой комнате и смотреть на гостеприимную хозяйку. Та сняла свой бордовый форменный пиджак и осталась в простой белой блузке и длинной прямой юбке, которая сидела на ней отлично. Женщина была худа, но двигалась плавно, и спина ее была прямой, несмотря на годы.
– Зовут меня Аглая Васильевна, – сказала она, усевшись рядом с Людмилой, – фамилия Колодина. И тебе я прихожусь родной теткой. Твоя мама, Лидия, была моей сестрой.
– Как же так… – Людмила растерялась, – я никогда не слышала о вас…
– Но ведь девичья фамилия твоей матери была Колодина, не так ли? – Аглая Васильевна правильно угадала в голосе Людмилы нотки затаенного недоверия.
– Я… я не знаю… – Людмила почувствовала, как в лицо бросилась краска стыда. А может, это от малинового варенья?
Ей никто никогда не рассказывал о матери. То есть она знала, что мама умерла, рожая ее, Людмилу. И не было рядом никого, кто знал бы ее, кроме отца. Но отец редко беседовал с дочкой на эту тему. Маленькая Людочка пару раз задавала вопросы, но папа всегда был так занят и вообще не расположен отвечать.
Ребенок быстро научился распознавать, когда отец недоволен. А потом интерес пропал, она ведь никогда не видела мамы, для нее это слово ничего не значило. Было несколько фотографий – парадная, свадебная, парочка любительских – того времени, когда мама ждала ее, Люду. И все, больше никаких сведений. Они слишком недолго были знакомы с отцом, чтобы мама оставила в его жизни большой след. Это Людмила поняла, уже будучи взрослой. Впрочем, она мало задумывалась на эту тему.
– Ты очень на нее похожа, – сказала Аглая Васильевна, достала с полки старый альбом в тисненом кожаном переплете. При виде потертой выцветшей кожи и стершейся позолоты у Людмилы в памяти всплыло забытое слово «сафьян».
Аглая вытащила одну фотографию и показала Людмиле.
– Это последняя, перед отъездом.
Две молодые женщины стоят под деревом, обнявшись. В одной, несомненно, можно узнать черты самой Аглаи Васильевны, другая – совсем молоденькая, почти девочка. Фотография черно-белая, но хорошего качества.
– Ну? Ведь одно же лицо… – вздохнула Аглая.
Ну да, эта девушка похожа на ее снимки – когда за Димку замуж выходила в восемнадцать лет, как раз такая была, волосы так же завязывала. Людмиле снова стало не по себе – она уже лет пять не видела маминых фотографий, засунула куда-то. А можно было бы сравнить перед зеркалом. Но отчего же отец не сказал ей, что она стала похожа на свою мать? Он забыл, поняла Людмила, он забыл свою жену, это было так давно. Отца сейчас интересуют другие вопросы.
– Она закончила школу в тот год, когда умерла наша мать, твоя бабушка, – заговорила Аглая Васильевна, – и поехала в Петербург учиться. А через два года вышла замуж за твоего отца. Они познакомились на каком-то торжественном мероприятии, которое он проводил у них в институте. Я его никогда не видела, но сестру он увлек сильно. Впрочем, она была так молода…
– Но на свадьбу ведь вы приезжали…
– Твой отец в то время был секретарем райкома. Тогда не было модно среди партийной элиты устраивать пышные празднества. Он был вдовец, с ребенком, гораздо старше Лидуси… А она такая красавица… Его руководство не слишком одобряло этот брак, поэтому все происходило тихо – расписались и поехали в пансионат отдохнуть… Через полтора года она умерла… Я хотела приехать, чтобы быть с ней до родов, но она написала, что не нужно этого делать, мол, все в порядке, ее записали в какой-то элитный роддом… там такие врачи… Ага, все проверенные, коммунисты со стажем, а роды принять нормально не смогли! – с горечью выкрикнула вдруг Аглая Васильевна.