Страница 3 из 5
«Добрый день», – откликнулся почему-то молодой практикант под бурный смех представительниц прекрасного пола.
«Вот уж, действительно, ручной», – молвили все в один голос.
А в суде снова отключили тепло и свет, и теперь уже никто не сможет рассказать, насколько был красив Наполеон.
* * *
Харламову О.В.
Летает мой сосед по комнате, над стулом. Буревестник эдакий. Отчёт о практике сдать готовится. Стержней у него нет. Как стеклодув из одного в другой чернила перекачивает. Таракана бы ему подкинуть: может и его засосёт в эту пластмассовую колбу. Таракан, наверное, совсем охуеет от наглости такой.
* * *
Севрюкову В.А.
За окном ударили заморозки. Самое время сидеть дома, в полумраке, а кухне, за чистой скатертью. Чаёк попивать, сигареты потягивать.
А они молча глядели в окно на огни ночного города, понимая, что ещё предстоит долгий путь в никуда этой ночью и какое-то необъяснимое чувство радости от предстоящего действия наполняло каждого.
Часы пробили одиннадцать. Затушив сигареты, они покинули тихое пространство кухни. Ночь приняла каждого в свою бездну…
…Их разделяли 83 489 километров и 176 световых лет.
* * *
Сидел. Читал газету. Анекдоты.
«Потерялась собака породы ротвейлер, ошейник коричневый, кожаный, черная с рыжими подпалинами, четыре года, сука… падло! Зачем я живу в этой стране?».
Прочитал – и головой об стол, зарыдав. От жгучей правды и собственного бессилия. Вот так анекдот…
* * *
Хорошо сидеть в каком-нибудь офисе. Просто так. Гостем. Сидеть и ничего не делать. Стирательную резинку в руках мять бестолково, шилом в стену тыкать, орлянку крутить случайно найденной монетой. А кругом – барышни. Милые и не очень. И работы, впрочем, до хуя. Плевать. Водить тупым, ничего незначащим взглядом по стенам. Если бы ещё в офисе курить разрешили – вообще бы на девятом облаке оказался.
* * *
В ряде регионов страны возникли криминальные зоны – Армения, Кавказ, Средняя Азия – большая тревога.
Центральные органы располагали информацией.
Мне снились окровавленные банкноты у подъездов
И одинокий прозрачный глаз, простреленный побережьем сломанных подразделений,
Птица, прибитая гвоздем к телу суток,
Уходящие степи, разрезанные насквозь,
Пылающее мясо на пепле страны. Это дождь обознался.
Запах розы и черных крыльев.
Мне снилось мое приближение
И украшенные бриллиантами ноги ушедших лет,
И лик обжаренной сковородки, как прадеда чистых страниц.
* * *
Отдыхая в пещере – шел тогда 973 год нашей эры – в Мексике, в пляшущем огне я увидел:
Потерянное портмоне забытого этнографа,
Много-много бензопил у башен городской ратуши и
образ Гитлера, только без усов.
Через 18 дней я был принесен в жертву богине Детросфеме. Сгорел на костре. А ведь был ювелиром. Ну, никакого уважения у этих туземцев.
Ужасное было времечко, скажу я Вам…
* * *
Ненавижу, когда плачут женщины и дети. Не в истерике, а тихо, спокойно. Не могу. Сразу же ничтожеством себя чувствую. Оттого и реакция неадекватная: когда успокаиваю, когда ухожу, когда начинаю психовать, стулья пинать.
* * *
Вечером он шёл по улице. Осень. Забрызганные грязью авто, пасмурные пешеходы, всё было хреново – даже душа материлась. Он шёл и не знал, куда смотреть. Вдруг, когда ему уже хотелось закричать на всю улицу, какая-то неведомая сила подняла его взгляд к небу. И небо сгустками облаков, сквозь которые были видны очертания яркого, синего облика Вселенной, виновато улыбнулось ему.
* * *
Ровинскому М.А.
Москва слезам не верит,
Москва тебя лелеет,
Москва тебя балует,
Москва тебя зовёт,
Москва тебя прощает,
Москва не упрекает,
Напоит и накормит,
Москва тебя поймёт.
Столица – не глубинка,
Но каждый здесь – соринка,
Любой, несильный духом,
Отсюда прочь уйдёт.
Москва тебя согреет,
Посолит: соль не преет.
Кровавыми зубами
Москва тебя сожрёт.
04.10.1993
* * *
Я бежал по зоопарку. Не в переносном смысле. В прямом.
Забежал я туда исключительно на пять – десять минут. Была у меня цель…
Слева и справа мелькали бассейны, террариумы, аквариумы, клетки, вольеры. Всё проносилось. Но мне нужны были только две клетки: степного волка и льва. Она…
Одинокий и забитый, но не сдавшийся взгляд исподлобья, шерсть дыбом. И какая-то наглая, дерзкая, вызывающая восторг и восхищение полуоскал – полуулыбка – полузлоба… И жуткая уверенность, что, мол, всё равно не сдамся, не сдохну здесь, уйду, только меня и видели. Вот бы у кого жизни-то поучиться. Горжусь, серый брат.
Через пару-другую минут натыкаюсь на вторую цель. Вот он – Царь зверей. Даже жутко до озноба в ногах стало.
Поведение у нашего монарха, будто он не в клетке находится, а на воле, в прериях: то лежит, один глаз прикрыв, положив голову на лапы, то думать начинает – по клетке мягкой поступью строго по периметру шагает.
Лев – не горилла, с глупыми криками тараща глаза, по клетке носиться. Ему даже взаперти достоинство нужно держать за глотку.
Здесь силу воли и духа иметь надобно.
Это гнусное дело постоянным жестом голодно.
* * *
Отчего-то, не знаю почему, я встал на сторону всех аутсайдеров, оппозиционеров, алкоголиков, неудачников, бомжей, авангардистов, непризнанных писателей и поэтов, имеющих в перспективе только лихолетье. У них есть, чему поучиться.
А в детстве, вроде бы, был «прилежным и умненьким» мальчиком.
* * *
Если нет ни сил, ни выхода, тогда надо уходить достойно, не сдавшись, как это сделали Янка, Башлачёв, Селиванов и другие мои братья и сёстры по оружию и фронту. Они победили, попрали, в первую очередь, свирепый закон самосохранения, в конечном итоге саму смерть. Те же, кто остаётся после них, обязаны удерживать как свои, так и осиротевшие участки фронта и воевать за себя и «за того парня». Фронт держится на нас, нам нельзя умирать от слабости, тоски и безволия, мир держится на каждом из нас – истинно живом.
Е. Летов
– О, «дух» прибыл, – кричали они мне в спину. Кто – с радостью, кто – с завистью, а кто – и со злостью. Не обращая внимания на окрики, я шёл «на ковёр» к Главному.
– А, Ломов, привет-привет, дружище, – говорил мне Главный, – прибыл значит. Добрался нормально?
– Нормально вроде, – я, признаться, несколько оторопел от такого радушия: Главный, всё же.
– Один?
– Один.
– Это плохо. Потери терпим. Ещё бойцы нужны. Куда распределиться желаешь?
– Куда пошлёте – туда и желаю. Не мне выбирать.
– Не, брат, у нас так не воюют: у нас каждый должен быть на своём месте. Выбирай.
Он полистал какие-то бумаги, похожие на боевой блокнот. Такие полевые командиры в планшетах носят.
– Давеча ходатайства пришли… Вот, поэты с менестрелями пополнения просят. Плохи там дела. Янка, СашБаш, Игорян, Витёк… Все полегли. Слыхал?
– Слыхал, – ответил я и зачем-то привстал. – А я-то с какого боку? У меня стихов – кот наплакал. Да и качество – ещё то. Ну какой я поэт?
– Это ты брось, – резко оборвал Главный мои восклицания. – Быть поэтом – это не стишки сочинять. Поэт – это состояние души. Диагноз, если хочешь. А стихи и поэмы – это так, материальное воплощение борьбы. Оружие в битве!..
– Если уж можно выбирать, – неожиданно осмелел я, – к ним не пойду. Не сдюжу.