Разрушенная

— Ты стала Зачищенной, но где же твой «Лево»?

Это вторжение на запретную территорию: ей опасно знать, как я попала в тиски между зловещими планами АПТ и Нико и шантажом со стороны лордеров. Как они отследили мой путь в АПТ и я уже думала, что агент Коулсон убьет меня, как Катран — да, террорист, но и старый друг, который действительно заботился обо мне, — бросился на помощь, и Коулсон на моих глазах застрелил его. Как я держала на руках умирающего Катрана и тогда, наконец, вспомнила смерть своего отца. Благодаря доктору Лизандер лордеры решили, что я сделала все, как они хотели, отпустили меня и сняли «Лево».

— Люси? Прости, я хотела сказать, Райли. Что случилось с твоим «Лево»? — напоминает Стелла, и я думаю о том, сколько же просидела, глядя в пространство.

— Его срезали, — отвечаю я. Маленькая ложь. Лордеры удаляют «Лево» аккуратно: нажимают несколько кнопок, и он безболезненно снимается.

— Не думала, что такое возможно, — говорит она.

— Возможно, — отвечаю я, и это правда. Сама срезала «Лево» у Бена шлифовальной машиной. И он выжил, хотя едва не погиб. Лордеры потом увезли его с собой.

— Есть одна вещь, которую я не понимаю. Если тебя зачистили как правшу, почему ты забыла о своей жизни здесь? До десяти лет ты была левшой. Ты должна помнить! — Она говорит таким тоном, словно ее желания достаточно, чтобы все исполнилось.

— Я не разбираюсь в неврологии, но, похоже, здесь возможна пластичность — могут сделать основной хоть правую руку, хоть левую. Думаю, это была часть метода по расщеплению моего сознания.

— Такая молодая, — она качает головой. — Но какие-то воспоминания после Зачистки у тебя остались?

— Точно никаких. Сначала я была как все Зачищенные. Попала в новую семью, и…

— Они хорошо к тебе относились?

— В основном да. Мама и моя сестра относились хорошо, хотя поначалу с мамой было непросто.

Она хмурится:

— Ты называешь эту чужую женщину мамой?

— Я стала Зачищенной. Они приказывали нам так делать.

— Прости. Это неважно. А потом?

— Ко мне начала возвращаться память. — Я снова замолчала. Ей не нужно знать про нападение на меня, про страх и ярость, преодолевшие запреты и вызвавшие из небытия Рейн: моя вторая половина являлась настоящей террористкой из АПТ, действующей по указаниям Нико и готовой на все, что он прикажет.

— И что ты вспомнила?

Я качаю головой.

— Извини. Вернувшиеся воспоминания касаются времени, когда я уехала отсюда и попала в АПТ. Та часть, которая была до, стерта.

У нее отчаявшийся, умоляющий взгляд.

— Но ты помнишь хоть что-нибудь обо мне? Об этих местах, о прежней жизни, неужели совсем ничего?

Что-то — я не знаю что — заставляет меня сказать нет. Хотя есть небольшие фрагменты, которые всплыли: эта кошка, свернувшаяся между нами. Игра с папой в шахматы и ладья. Как она сказала — из-за того, что в детстве я была левшой? Если так, то смогу вспомнить и больше. Или из-за того, что какие-то вещи знала Рейн? Самое страшное воспоминание — смерть папы — подавили и запрятали так глубоко, что оно не вернулось до смерти Катрана.

— Люси! То есть Райли. Что такое?

Качаю головой. Знает ли она, как он умер? Что виновата я? Не могу сказать этого вслух. Только не сегодня.

Смотрю мимо нее, обвожу взглядом помещение, в котором мы сидим.

— Это была моя комната? — спрашиваю я.

Она тоже отрицательно качает головой, и я чувствую облегчение. Она кажется настолько не моей. Наконец-то я угадала.

— Я поселила тебя сюда, потому что комната удалена от остальных девушек. Мне легче тебя навещать. — Она в нерешительности, но продолжает: — Когда-то она была моей. Давным-давно.

— Расскажи мне все, что не могу вспомнить, — прошу я. — Пожалуйста. Хочу знать все.

Стелла медлит, потом снова протягивает руку. Вроде пустяк, но мне так трудно протянуть свою, взять ладонь чужого человека и держать, когда ее глаза наполнены такой неистовой мольбой. Но я это делаю, и она снова крепко сжимает мои руки. Улыбается.

— Что ты хочешь знать?

— Все, с самого начала. Расскажи, когда я родилась. Где? Мой… — Запинаюсь. Я старалась не упоминать про него, потому что поняла — Стелле это неприятно. — Мой отец был там?

Она качает головой, губы сжимаются в тонкую линию.

— Его не было. Он редко появлялся там, где трудно.

Я пристально смотрю на нее, мне не терпится возразить, но я справляюсь с собой.

— Но ты, Люси, была самым восхитительным ребенком из всех появившихся на свет. — Она улыбается. — Я покажу тебе. — Поднимается, достает ключи из кармана халата. Подходит к одному из запертых шкафов. — Сюда я положила альбомы для тебя: фотографии и всякие вещи из той жизни, которые ты сможешь посмотреть. Здесь одиннадцать альбомов, по одному на каждый год. Почему бы нам не начать с первого прямо сейчас?

Стелла достает альбом, несет к кровати и передает в мои руки; я в нетерпении листаю страницы. Что ж, действительно: я была симпатичным, хорошеньким ребенком. Снимок за снимком — очаровательный младенец с пухлым лицом, в кроватке, смеющийся, с протянутыми руками; резвящийся в ванне; измазанный кашей. Постоянно веселый. Я что, никогда не ревела? Совсем немного снимков, на которые попала и Стелла тоже: у нее темные волосы, она улыбается, глядя на дочь. Время от времени на снимках появляются заретушированные места — кого-то удаляли. Кого не хватает?

— Почему здесь нет фотографий моего папы?

Она забирает и захлопывает альбом.

— На сегодня достаточно. Тебе нужно поспать. Завтра рано вставать, не так ли? — Стелла кладет альбом обратно в шкаф, снова запирает.

— Можно мне ключ?

Немного поколебавшись, она качает головой.

— Нет. Тебе надо отдохнуть. Мы их вместе посмотрим, хорошо? Спокойной ночи, Люси.

И выходит из комнаты.

Ладно.

«Уотерфолл — дурдом» — эти слова Мэдисон эхом звучат в голове. Тогда они мне не понравились. Это несправедливо. Ей ведь выпала ужасная судьба. Единственный ребенок пропадает в возрасте десяти лет, через семь лет возвращается Зачищенным и ничего о ней не помнит. Очевидно, что у нее были разногласия с папой. Мне надо выяснить, какие именно, что мне следует и чего не следует говорить о нем. Я вздыхаю. Внутри я чувствую потребность узнать о папе все, что можно, все, что забыла, и еще больше. Интересно, есть где-нибудь его фото?

Убираю Паунс с колен, раду через комнату к шкафу с альбомами и изучаю замок. Несколько поворотов заколкой для волос, и замок щелкает: сезам, откройся! Навык, полученный от Нико.

Внутри шкафа с одной стороны висит одежда — летние платья, убранные на зиму. С другой стороны полки. На нескольких верхних — альбомы, пронумерованные от одного до одиннадцати. Но если она убрала папу из альбома номер один, шансов найти его фото в последующих не остается. Ниже на полках лежат вещи, завернутые в тонкую бумагу. Заинтригованная, беру один сверток, несу к кровати и осторожно разворачиваю бумагу. Внутри аккуратно сложенная детская одежда. Для девочки. Моя?

Я в замешательстве. Получается, я посягаю на воспоминания Стеллы, долгие годы хранящиеся взаперти. Мне это кажется неправильным.

Но ее воспоминания должны быть и моими. Я беру маленькое платье, на девочку девяти-десяти лет. Оно розовое, с оборочками, действительно симпатичное, может, даже слишком…

Ненавижу платья. Особенно розовые.

Кладу платье на кровать.

Она заставляла меня их носить.

Кружится голова. Мне нехорошо. Не хочу больше смотреть. Снова заворачиваю вещи в бумагу — настолько тщательно, насколько позволяют трясущиеся руки. Я не это искала.

Папа. Мне нужны фотографии папы.

Кладу сверток на место. На остальных нижних полках еще что-то в бумаге; на ощупь — одежда. Еще воспоминания — сохраненные и запертые. Отступаю на шаг.

В шкафу есть верхняя полка, но слишком высоко, я не могу достать; подтягиваю стул и встаю на него. Вижу пластиковую коробку, задвинутую так далеко, что снизу ее не видно. Достаю коробку с полки, ставлю на стол, снимаю крышку — бинго. Фотографии в рамках, которые Стелла убрала подальше с глаз. Здесь, должно быть, то, что меня интересует.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.