Шоу безликих

Я смотрю на мать. На ее лице широкая улыбка. В последнее время она редко улыбается. Для той, что не хотела идти в цирк, это довольно неожиданно, — она, похоже, наслаждается этим зрелищем. Поймав мой взгляд, мать наклоняется ко мне.

— Их поведение чересчур драматично, — шепчет она. — Им совсем не страшно. Скорее наоборот, даже нравится.

Я снова смотрю на мужчину и девушку, прижавшихся друг к другу в считаных миллиметрах от щелкающих челюстей и острых когтей.

Не похоже, что им это нравится.

Они долго остаются в этом положении. Едва ли не целую вечность. Львы между тем беснуются все больше и больше. Мое сердце бешено стучит в одном ритме с цимбалами. Я чувствую, что меня начинает подташнивать. Вопреки всем моим ожиданиям, мне здесь не нравится. Что же будет дальше?

В конце концов клетка начинает подниматься снова, но голодные львы упрямо продолжают бросаться на нее.

— Эммануил, Кейт, занимайте свои места! — гремит голос Сильвио Сабатини. Я только сейчас замечаю, что в основании клетки есть три люка. Вокруг арены зажигаются экраны, крупным планом демонстрируя нам, что происходит внутри клетки. Похоже, мужчина и девушка должны выбрать себе по люку, а на третий поставить ведро с мясом. Они поднимают руки в наручниках, которыми они прикованы к верхней части клетки.

Сверху опускаются большие электронные часы, их дисплей начинает отсчитывать одну минуту. Громкий тикающий звук, разделяющий мгновения — как бомба, что готова взорваться.

Сначала время тянется очень медленно. Мучительные секунды будто ползут, но затем, похоже, их ход ускоряется. Мои кулаки сжаты так сильно, что ногти впиваются в мякоть ладоней.

— Чего мы ждем? — спрашиваю я мать.

— Один из люков должен открыться. Скрести пальцы на удачу — пусть откроется люк того парня.

— Почему?

— Когда мы приехали сюда, твой отец поручил одному из охранников сделать ставку. Мы получим три тысячи фунтов, если этот парень упадет, и четыре тысячи, если он умрет.

От выражения на ее лице меня пробирает холод до самых костей. Я никогда не видел, чтобы она так радовалась. Смотрю на Фрэнсиса и отца. На лицах у них та же улыбка. Неужели я единственный человек во всем цирке, кому происходящее неприятно? Я отворачиваюсь.

На экранах я вижу лица воина и его девушки крупным планом. Они не кричат, не впадают в истерику. Они выглядят туповатыми и безэмоциональными; взгляды обоих устремлены куда-то в пространство.

Секунда сменяет секунду. Я замечаю, что мать и отец держатся за руки — редкий момент любви. Фрэнсис снимает все на свой мобильный телефон. Впрочем, не он один. То же самое делают и многие другие зрители.

Крепко зажмурившись, я молюсь изо всех сил, чтобы открылся правый люк, тот, на котором стоит ведро с мясом. Я очень хочу, чтобы два других остались закрытыми.

Люк открывается. То, что стояло над ним, летит вниз. Львы, наконец, получают свою добычу.

Это ведро с мясом.

Слава Богу.

Сражаясь за каждый кусок, они разрывают плоть на клочки. И пожирают ее за считаные секунды.

Затем арена вновь погружается во тьму, не гаснет лишь прожектор, направленный на Эммануила и Кейт. Между ними инспектор манежа, стоит, подняв руки вверх. Освобожденные от наручников, они кланяются публике.

Вокруг нас и под нами все вскакивают на ноги и истошно вопят. Лица зрителей искажены гневом и разочарованием. Неужели они все надеялись, что артистов растерзают львы? Мать молчит. Она уже успокоилась и сидит неподвижно, с невозмутимым выражением лица.

Затем поворачивается ко мне и говорит.

— Было бы в чем разочаровываться. Львы даже не приблизились к ним.

У меня замирает сердце. Неужели она это серьезно?

— Но львы растерзали бы их, — говорю я. — Ты же видела, что они сделали с мясом.

Мать презрительно фыркает.

— Не повезло, наверно. В этом номере статистика показывает слишком сильный перевес в пользу Отбросов. Я изучала эти цифры. Даже когда их бросают на арену, в половине случаев они остаются живы. Иногда им удается убежать от зверей, иногда львы недостаточно голодны. Их не следует кормить заранее. Это чернокожее существо, Эммануил, если не ошибаюсь? Он ускользнул от них пару недель назад, отделавшись всего одной легкой царапиной.

Теперь понятно, откуда у него на лице шрам. Я бы не назвал это легкой царапиной.

— В прошлом году, — недовольно хмурится мать, — на протяжении всего сезона во время номера со львами погибли всего восемь Отбросов. Этого явно недостаточно.

Похоже, Фрэнсис и отец прислушиваются к нашему разговору. Оба одобрительно кивают.

Отец смотрит на меня.

— Только не говори мне, что тебе их жаль, Бенедикт, великий ты наш добряк! Они просто паразиты: настоящие отбросы общества. Даже бедные львы, наверное, не в состоянии их переваривать. — Он смеется, Фрэнсис тоже. Мать сверкает ледяной улыбкой.

Внезапно мне становится холодно, и сильнее, чем обычно, охватывает одиночество. Я как будто смотрю на них сквозь стекло, как будто они тоже хищники, а не моя семья.

Хошико

Как только я надела костюм и накрасилась, выхожу в коридор, что ведет к главной арене. Мне приходится ждать окончания номера Эммануила и Кейт. После этого я поднимусь по лестнице и шагну на канат. Я скрещиваю пальцы и шепчу молитву богу, в которого не верю, прошу, чтобы они вернулись целыми и невредимыми.

Кейт появилась у нас совсем недавно. Ее привезли сюда после облавы в трущобах. Всех детей Отбросов в возрасте пяти лет оценивают на предмет пригодности, но Цирк часто хочет заполучить артистов постарше, и поэтому каждые несколько месяцев Сильвио вместе с полицейскими из числа Чистых отправляется в трущобы городов, где мы выступаем, и забирает столько детей Отбросов, сколько ему нужно для последующих выступлений в цирке. Эти несчастные собираются заниматься своими ежедневными делами, чтобы зарабатывать жалкие гроши и получать хоть какую-то еду, но через минуту оказываются в задней части фургона, на котором их отвозят в наш «рай». Именно так и получилось с Кейт всего несколько недель назад. Она толком еще даже не поняла, что тут происходит, и отчаянно хочет вернуться к своей семье. Ей все еще кажется, что когда-нибудь она сможет увидеть своих родных. Думаю, никому из моих коллег не хватит духа рассказать ей горькую правду, что она больше никогда не вернется к ним.

Всем известно, кто такой Эммануил. Он появился здесь еще до того, как я попала в цирк, он один из старожилов. Его лицо, как и мое, можно часто увидеть на рекламных плакатах и голографических рекламных изображениях, сияющих в вечернем небе. Сильное тело, рельефные мышцы, кожа цвета эбенового дерева. Чистые боятся и в то же время обожают его, особенно после того, как он обзавелся шрамами.

В прошлом сезоне мы потеряли восемь душ в цирковых номерах со львами. Первой была Сара, партнерша Эммануила — его полная противоположность, по крайней мере, внешне: маленькая, красивая, хрупкая. Находясь рядом, они напоминали мне Грету и ее куклу. Однако Сара не была слабой ни физически, ни морально. Наоборот, она была сильной, энергичной и обаятельной. Я любила ее. Мы все ее любили. Но больше всех — Эммануил.

Я никогда не видела двух людей, которые бы настолько сильно любили друг друга. Они заставляли нас верить в то, что свет и добро все еще существуют в жестоком мире. Это был клей, соединявший нас вместе, вплоть до ее смерти, которая случилась у него на глазах.

В тот вечер, когда это произошло, я стояла на этом же месте. Я тотчас поняла, что кого-то убивают, потому что толпа внезапно обезумела. Так бывает всегда, когда кормят львов. Мне были отлично слышны их крики, свист, исступленные вопли.

Я пыталась убедить себя, что, возможно, ошибаюсь, но знала, что это не так. Толпа бушует с такой силой лишь когда видит чью-то смерть.

Внезапно раздался другой звук. Настоящий утробный рык. Не львиный, это был рев человека, заглушающий буйство публики. Рев боли. Рев гнева. Он длился вечность.