Страница 6 из 17
Но веселье это быстро омрачалось. Смерть Ричарда оставила слишком много вопросов. И не находя на них ответов, Бренсон просто закипал от ярости, коря себя за бессилие. Непрерывные слухи, ходившие в обществе первые несколько месяцев после его приезда в Лондон, только подливали масло в огонь. Люди трепали эту историю на каждом углу. И Бренсон знал, что это не измениться, пока в обществе не взорвется иной, не менее громкий скандал. Стоит какой–то именитой девице погубить себя, и они позабудут о Ричарде, как о вчерашнем обеде.
Понимая свое положение, Бренсон старался не усугублять ситуацию, и сидел смирно, ожидая, а иногда и заклиная, чтоб беда свалилась на чей-нибудь другой дом.
Ощущать на себе любопытные взгляды было не в новинку, но впервые общественное мнение имело для него значение. Дикими усилиями воли приходилось брать себя в узды, чтоб не расквасить морду каждому, кто без конца треплет имя его брата при этом обильно вымачивая его в грязь, словно кусок хлеба в подливку.
Хуже всего, что полезного в этих толках было мало. В основном пустая болтовня, якобы Ричард, вдруг в одночасье превратился в развратника. И хоть место имел всего один случай, его наградили кучей грязных подробностей. На фоне того, что плели о старшем, младший брат выглядел сущим ангелом. Несколько раз его даже одобрительно похлопали по плечу за сдержанное поведение.
Словно мир перевернулся! Уж неясно как Ричард вляпался в такую историю, Бренсон очень бы хотел это узнать. В душе, несмотря на очевидность фактов, еще тлела надежда, что все это просто огромная ошибка и однажды удастся доказать это.
Длительная разлука и нежелание принимать факты, притупляли скорбь. Десять лет не малый строк. Редкие встречи, редкие письма. А если учесть, что ни тела, ни погребения Бренсон не видел, можно сказать, он так до конца и не осознал потерю брата. Иногда ему просто казалось, что тот, как всегда, далеко, и они как-нибудь вскоре свидятся. И только очередной мимолетный слух разбивал эти чаяния, возвращая его в одинокую реальность. А уж чувство одиночества было не ново для него. Он с этим свыкся, ровно, как и с тем, что Ричард всегда принимал сторону отца. Нет, не из малодушия, но из–за чувства долга. По мнению отца, старшему сыну в полной мере досталось только лучшее, а у младшего одни пороки. Оспаривать это было бесполезно.
Но были в пребывании в столице и приятные моменты. Встреча с любимой тетей немного ослабила тяжесть положения. Ее поддержка и участие многое значили для Бренсона. Она во многом смотрела на вещи также, как Бренсон, считая его поведение за последние десять лет просто ребячеством, кроме того логичным ответом на несправедливое отношение отца.
– Он несправедливо забывал, что ты такая же его плоть и кровь, как и Ричард. Ну и что, что он всегда оправдывал его ожидания, можно сказать, был просто воплощение покорного сына, а ты проявлял характер с малых лет. Твоя мать, светлая ей память, не раз бранила скудосердие твоего отца. В нем всегда было мало место для тебя. Твоя мать пыталась это исправить, но ушла раньше, чем ее старания начали бы давать плоды. К слову сказать, ее привязанность к тебе была воспринята отцом в штыки. Он видел в тебе запасной вариант Ричарда, и считал, что баловать тебя не следует. «Ты воспитаешь в нем одни пороки и своенравие» – упрекал он твою мать. Натурой нежная и мягкая, а телом хрупкая переубедить такого непреклонного человека ей было трудно. И все же они любили друг друга, твой отец трудно переживал ее утрату и еще больше удалился от тебя. Ты был слишком мал, чтоб его мужское сердце смогло привязаться к тебе. Она ушла слишком рано. Дитя, моё, в свои шесть лет ты понес немыслимую утрату. Единственный светоч твоего детства погас.
– Я помню день похорон также ясно, как сейчас, – задумчиво заметил Бренсон, – но плохо помню, как она умирала, словно меня и не было тогда, – добавил он, за легкой улыбкой скрыв от тети боль.
Боль покинутого ребенка, стоящего над могилой матери и с усилиями глотающего слезы, так как отец грозно приказал не реветь. «Мужчины не плачут, утри нос и стой ровно с достоинством!». Ни слова утешения, ни объятия на его долю не выпало. Горе, просто накрыло, захлестнуло бедное дитя. Он в нем тонул, но никто его не собирался спасать. И даже сквозь годы, он ясно чувствует то состояние, все скрывая за показным весельем и беззаботностью.
– Так откуда же тебе помнить? – своим звонким голосом воскликнула тетя, – ведь когда ей стало совсем плохо, тебя отправили к нам. Ты так сильно побивался за ней, что от слез и отчаяния большую часть времени был просто без сил. Я, после предложила Редингтону, чтоб ты еще пожил у нас некоторое время, а он ответил, коль мне так хочется нянчиться с тобой, стоит самой приезжать почаще. Что я и делала, так часто как получалось, и оставалась так долго, сколько могла сносить неприязнь этого брюзги. Скажу моё влияние на тебя, он ценил не высоко, но я смотрю на тебя, какой ты стал красивый и сильный и не могу налюбоваться. Твой отец и не подозревал, какое у тебя доброе сердце…
Тетя была высокая, дородная женщина с копной пышных светлых, местами уже поседевших локонов. С необычайной деликатностью жеста она вытащила свой красивый кружевной платочек и мягко приложила его к своим добрым, наполненным влагой глазам. Погостить у нее было весьма приятно. Эта женщина, лишенная возможности иметь своих детей и дарить им свою любовь, видела в нем свое дитя. Была бы ее воля, она бы, в свое время, окружила Бренсона безмерной теплотой и заботой, под которой, не исключено, его вредные привычки расцвели бы буйным цветом.
Надо признать потакание с ее стороны было иногда весьма безрассудным. Бренсон, воспринимал ее добродушие с определенной долей иронии. Ведь зная, досконально репутацию племянника и здесь и во Франции, она никогда его не осуждала, более того всегда находила ему оправдание. Да до того нелепые и наивные, что у даже Бренсона совесть восставала на самого себя. Чего греха таить, ему порой не мешала бы хорошая трепка. И если бы отец вместо того, что отсылать сына «с глаз долой из сердца вон», взялся за его воспитание – из него вышел бы прок. Порой, конечно, он писал младшему отроку длинные наставительные письма, но там только и речи было, что о принятии сана.
Толку от такого проявления родительского участия было мало.
В общем, безразличие одного и потакание другой сделали из Бренсона, то чем он стал: беспечный молодой человек, с весьма размытыми понятиями о том, что хорошо, а что плохо. И если товарищеские отношения для него были делом ответственным, то отношения с противоположной статью были вечными источниками проблем для всех. По сути именно это единственное и вызывало недовольство родителя.
А для Бренсона все было просто: женщины были средством удовлетворения его физических потребностей. Их положение, статус и желания в расчет не брались. Он никогда не думал, чего хотят они. А если их стремления совпадали с его – это была чистая случайность. И надо признать он не понимал, что в этом плохого.
Уважал он только одну женщину – свою тетю. И только ради нее всегда готов был стать лучше. Жаль она никогда не употребляла свою власть, обожая племянника таким, каков он есть. Разве кто-то способен еще на такое? Бренсон всегда подозревал, что тетя просто не хочет, чтоб он вырос и стал серьезным. За время, проведенное в Лондоне они просидели немало приятных вечеров за беседой. И зная, что в последнее время он ведет себя более, чем достойно Бренсон был горд сам собой. А тетка диву дивилась, как кто-то мог сказать худое слово на ее ангелочка. Она нарочно избегала острых тем, связанных с любовными похождениями племянника, уверяя себя, что ему еще рано жениться. А на самом деле в душе ревновала и боялась, что какая-то девица похитит сердце ее любимца.
Смерть Ричарда очень поразила добросердечную даму, и она призналась, что если бы шурин не пригрозил, она бы сообщила все Бренсону в тот же день.
– Эти слухи и твой отец меня вконец доконали, я уехала к себе в поместье, подальше от Лондона. Просто жуть, когда твое имя так теребят все, кому не лень. Будь мой дорогой Сиви (так ласково называла она своего покойного мужа – Сильвера Уэлсера) жив, он бы умер во второй раз. А потом новость о кончине Редингтона. Нет, я никогда его не любила и в частности изза тебя, мой дорогой, но все же это смерть, понимаешь! Мне пришлось взять на себя столько хлопот. Я понимала, что лучше уладить все поскорее. Признаюсь, так мне было страшно, дорогой мой мальчик, ведь он меня не переносил на дух. Может для него, лучше было быть погребенному его злейшим врагом, чем быть в таком долгу передо мною. Ирония, не правда ли?