Древо жизни

– Что же ты, Григорий Васильев сын, паспорта не имеешь? – мягко пожурил я его.

– Мы при князе состоим, – угрюмо ответил он.

В убийствах подобного рода редко обходится без пособничества или прямого участия слуг, поэтому, желая проследить реакцию Кутузова, я приказал ему пройти в кабинет. На дальнюю стену он и не глянул, когда же за горой книг открылось ему лежащее на полу тело его господина, он упал на колени, так подполз к телу и покрыл его поцелуями, с особым умилением прикладываясь к изуродованным кистям рук и ступням. Я положил ему три минуты на изъявление горя, он поднялся сам мгновением раньше, с лицом суровым и скорбным и в то же время решительным. Если бы я не удержал его, он бы, несомненно, бросился на поиск убийц. Я силой усадил Кутузова на стул, сам втиснулся в кресло и попытался успокоить его несколькими простыми вопросами.

– Кто еще находился у князя в услужении?

– Возница Тимофей, кухарка Авдотья, казачок Петрушка да две девки сенные, Парашка и Глашка.

– А ты, выходит, камердинер или дворецкий.

Ответом мне был дикий взгляд, так, наверно, смотрят сибирские староверы, когда им рассказывают о достижениях современной цивилизации, пароходах, паровозах, телеграфе. Или наоборот, когда заговаривают о вещах всем известных, но постыдных, о которых не принято говорить вслух. Или, скажем, если бы на тризне по повешенному вы вдруг заговорили о сравнительных достоинствах русских и английских пеньковых веревок. На такой взгляд, разной степени дикости, я не раз натыкался во время допроса Кутузова. Для экономии бумаги в дальнейшем такие ответы я буду предварять тремя восклицательными знаками.

– Вы этих, других, не спрашивайте, – сказал после некоторого молчания Кутузов, – они об этом ничего не знают.

– Вот и посмотрим!

– Воля ваша. И время ваше.

Замечу, что Кутузов оказался прав, и я зря потратил три часа на допросы остальных слуг.

– Что-то мало слуг для такого большого дома, – продолжал между тем я.

– Холопов у князя много, слуг истинных мало, а я стремянной.

– А дом этот князя или снимает?

– У князя домов на Руси много, а в этом вертепе только один.

– Выходит, князь – богатый человек?

– !!!

– А кто окно отворил? – как бы между прочим спросил я.

– Не знаю.

– Может быть, сам князь?

– !!!

– Посмотри, что в кабинете пропало? – зашел я с другой стороны.

– Все тлен, – Кутузов даже не повернул головы.

– Кому тлен, а кому и улики! – не выдержал я.

– Чарки серебряные и золотые, подносы, побрякушки разные, – пренебрежительно отмахнулся Кутузов.

– А крест нательный и перстень княжеский тоже тлен?

Тут единственный раз в глазах Кутузова мелькнула какая-то растерянность.

– А вы как про них знаете? – выдавил он.

– Нам все известно! Как они выглядят? – еще больше надавил я.

– Коли вам все известно, то зачем и спрашиваете? – слуга впал в прежнюю угрюмость.

– Твое дело не рассуждать, а отвечать! – второй раз прикрикнул я, видно, три года отставки плохо сказались на моей всем известной железной выдержке.

– Что крест, крест с мизинец (он показал свой мизинец, бывший размером в мой указательный палец), с камнями, а перстень большой, с камнем, – сказал, наконец, Кутузов, – если вдруг случайно увидите, сразу признаете.

– Чай, дорогие?

– !!!

– Сдается мне, Григорий, что не хочешь ты помочь следствию, – сказал я, – или ты не хочешь, чтобы полиция нашла и наказала убийц твоего господина?

– Их Господь покарает!

– Господь покарает, это вне всякого сомнения, – подыграл я ему, – но сначала люди должны найти и арестовать.

– Люди и найдут, полиция здесь при чем?

Можно было привлечь Кутузова за оскорбление при исполнении, но пожалел старика. И вообще, я уж видел ясно, что он к убийству никакого касательства не имеет, мне этот тип слуг хорошо известен, недалекие, но преданные до гроба. Наверно, с детства при князе состоял, ишь как себя рекомендовал – стремянной. Но припугнуть немного тоже не мешало.

– А вот возьму я и за сокрытие важных сведений тебя, Кутузов, да в кутузку! Тюрьма – твой дом родной!

– Воля ваша. Пострадаю. Меня казнить мало за то, что князя не сберег.

Что с таким поделаешь?! Пришлось приступить ко второй части допроса.

– Кто вчера вечером у князя был?

– Первым сразу после вечерни прибыла особа вроде как священнического сана, но в мирском одеянии.

– Почему же ты решил, что священнического сана?

– Лицо у него такое, сухое и глаза огнем горят. Прибыл же в карете, шестерней.

– Как приказал доложить?

– Его князь сам на крыльце встретил. Я тогда вдругорядь подумал, что священнического сана. Князь редко кого удостаивал…

– Долго разговаривали?

– С час.

– О чем?

– Не знаю.

– Неужто даже краем уха не подслушал?

– !!! Подал, как приказано было, два стакана воды простой и хлебцев пресных и удалился.

– Ясно. Кто потом был?

– Барышня были. Князь меня предупредил, я их сразу в кабинет препроводил. На пролетке прибыли, одне.

– Какая из себя?

– Стриженая.

Исчерпывающая характеристика! В сочетании с «одне» так и уничижительная.

– Им что подавал?

– Князю – обратно стакан воды, барышне – кофию с пирожными.

– А у князя с барышней… – я многозначительно замолчал и, не дождавшись ответа, намекнул дальше, – дела сердечные или как?

– !!! У князя супруга имеется.

Аргумент убедительный, нечего сказать.

– И где супруга пребывает?

– В имении.

– В каком?!

– Где их милости угодно будет. У князя имений много.

Отложив на время расспросы о супруге князя, потребуется, так разыщем и благоверную, я вернулся к стриженой.

– Гостья долго пробыла?

– С полчаса.

– О чем говорили, как понимаю, не знаешь.

– При выходе, в дверях, оне сказали князю, что дескать, еще вернутся, и добавили, что не одне вернутся.

– Как сказала? Тоном каким?

– Неподобающим.

Я подозреваю, что для старого слуги подобающим для особ женского пола было смиренное молчание. Поэтому я не стал его больше об этом пытать, я и сам прекрасно знал, как говорят нынешние стриженые девицы, именно что неподобающе! Но обещание вернуться я занес в память. Именно что кто-то вернулся, уже после моих грабителей. Это мы проверим-с! Пока же я перешел к третьему посетителю.

– Тот пришел, сказал, что назначено, просил доложить.

– Доложить! Как?!

– Это имя я до могилы в душе сохраню и Господу доложу – Достоевский! – с ненавистью сказал Кутузов.

– Кто таков? Как выглядел?

– Каторжник! Колодник! Я эту породу за версту чую!

– Это почему чуешь?

– Да по взгляду, вроде как волчьему, настороже и рыскает, всего тебя с ног до головы ощупывает и в душу заглянуть норовит. Такой только на каторге приобретается, без него там, чай, и не выжить.

– А одет как?

– Как бывший каторжник и одет. Пальтишко худое, башмаки разбитые, шапчонка вытертая, чай, из кошки.

– А что же хозяин?

– Князь приказал подать ему стакан воды, этому же – чаю самого крепчайшего. А потом – пепельницу, – с отвращением сказал Кутузов.

– А что, князь не курил?

– !!! Дыма не переносил!

– Сколько пробыл?

– Не знаю. Князь приказал мне идти почивать.

– И ты пошел?

– !!!

Я уже устал от этих диких взглядов, но все же задал последний вопрос.

– А коньяк вы где держали?

– Малый запасец здесь, в буфете, а большой в подвале, – Кутузов встал и, подойдя к стоявшему в углу буфету, отворил дверцу, – две бутылки пропали, – озадаченно проговорил он и, отворив другую дверцу, – еще чарки серебряные, три, и кубки малые веницьянского стекла, тоже три.

– Неужто вы буфет не запираете? – с некоторым удивлением спросил я, ведь во всех приличных домах, вот и у меня, буфеты с напитками всегда запирают, от соблазна прислуги.

Ответом был все тот же дикий взгляд.