Страница 4 из 24
После всех этих мытарств мы выходили из дому, и я опять же совершенно точно знала, как и в то самое первое злосчастное утро, что, когда мы начнем поворачивать за угол нашего дома, Бабушка неправдиво‐спокойным тоном скажет:
– Машуня… я сегодня за тобой прийти не успею. Я приду завтра к вечеру.
– Да, Бабушка, – так же ровно и неправдоподобно спокойно отвечала я. – Хорошо. Я очень буду ждать тебя завтра.
– Ты переночуешь в саду. Хорошая нянечка дежурит, я специально узнавала…
– Хорошо, Бабушка…
– Ну, ты же понимаешь, что с вечерниками я закончу только к двенадцати ночи! Зинаида Степановна, видишь, уехала… Света приболела… – почему-то серьезно сердясь, начинала оправдываться Бабушка.
И я, сдерживая изо всех сил закипающие слезы, как можно ровнее говорила:
– Конечно. Мы же договорились…
Ну, вы-то понимаете, что, о чем бы мы ни договорились, я очень боялась, как когда-то, остаться совсем одна? Я хорошо помнила те тяжелые ворота, за которые мы когда-то с ней вместе вышли. Помнила, как не верила, что эти ворота меня не задержат: мне до последней минуты казалось, что Бабушку они выпустят, а я останусь. Останусь, чтобы снова долгими однообразными днями бессмысленно сидеть в песочнице или на ковре в игровой и думать только об одном: когда за мной придет моя Бабушка?
Но в то первое страшное утро, загребая ботинками по мокрому асфальту, я была озабочена и еще одной, не менее серьезной проблемой. «Завтра». «Завтра» – это когда? Как и когда оно должно прийти, это самое «завтра»? Ведь там, за теми тяжелыми воротами, в том облупленно-розовом доме с колоннами, окруженном глухим однообразным парком, это самое «завтра» так томительно долго не наступало.
Как только Бабушкина спина исчезла за поворотом лестницы, ведущей из нашей группы к выходу на улицу, внутри меня словно что-то оборвалось. На ватных ногах, с непривычным шумом в ушах я вошла в столовую и уселась на свое место завтракать. И даже съела в рассеянности две или три ложки ненавидимой мной манной каши – чтобы ко мне не приставала воспитательница и, чего доброго, не начала меня ею кормить. Потом я не хотела ни с кем играть, а забилась на подоконник за штору и долго-долго смотрела сквозь мокрое стекло на облезшие, почерневшие, продрогшие от ноябрьской сырости деревья. И на прогулке сидела в уголке на веранде и даже не шалила, чтобы воспитательница своими надоедливыми наставлениями не мешала мне думать об этом самом «завтра».
«Я приду за тобой завтра…»
Что же это все-таки такое – «завтра»? Через сколько же оно наступает? Думала я об этом не переставая, даже не заметила, что на обед давали.
– Марьстепанна! А что такое «завтра»?
Воспитательница, которая в этот момент помогала Руслану расстегнуть молнию на вязаной кофте, обернулась:
– Завтра? Это следующий день. Это то, что еще не наступило, то, что будет.
– А следующий день – это когда?
Она немножко задумалась.
– Следующий день – это и есть завтра.
– А как понять, что день уже следующий?
Воспитательница бросила возиться с молнией Руслана и подошла ко мне.
– Ты сегодня спала? – спросила она меня, помогая переодеться в пижаму.
– Да.
– Значит, день до того, как ты легла спать, был вчера.
– Вчера?
В голове моей что-то застряло и запуталось.
Воспитательница, видимо, это поняла и, застегнув на мне пуговицы пижамной курточки, сказала:
– Ну, смотри: сейчас мы с тобой находимся в «сегодня». Я тебя сегодня ругала?
– Нет.
– А когда вы с Сережей бегали по группе и оборвали штору на окне – помнишь?
– Да.
– Вот это было вчера. И я тебя ругала. А сейчас у нас с тобой «сегодня», вы с Сережкой не бегали, штору не обрывали, и я тебя не ругала. Поняла?
Я подумала и кивнула.
– Ну, вот и хорошо. Беги в кроватку, спать пора.
И, оглядев всех, кто еще копался у своих шкафчиков, стала поторапливать:
– Дети! Не копаемся! Тихий час уже начинается!
Забравшись под одеяло, по которому весело скакали желтые утята, я стала размышлять. Значит, вчера – это точно не «сегодня». Между ними надо поспать. Это понятно. Но завтра… как наступает завтра?
Тут как раз Марьстепанна подошла к моей кроватке проверить, сплю я или нет.
– Марьстепанна, – прошептала я. – Если между вчера и сегодня надо поспать, то между сегодня и завтра – тоже?
– Умница, – улыбнулась Марьстепанна. – Сама догадалась. Теперь закрывай глазки и поворачивайся на бочок.
И может быть, впервые в жизни я послушно повернулась на бочок и закрыла глазки. Если для того, чтобы наступило «завтра» и за мной пришла Бабушка, нужно всего лишь поспать, то, конечно, я изо всех сил постараюсь это сделать! Я стала представлять, как она поднимается по лестнице на наш этаж, всегда видимая по частям: сначала появляется ее шапка, потом – голова, потом – воротник пальто, потом становится видна сумка, а потом на последней ступеньке уже стоит целая моя дорогая любимая Бабушка. Меня, правда, несколько тревожила мысль о том, что обычно, отводя меня в сад, она не говорит, что заберет меня завтра. Но вскоре эту мысль сменила другая – о том, что когда я посплю и Бабушка придет, то мы, вернувшись домой, наверняка будем ужинать пушистыми горячими оладушками с ароматнейшим клубничным вареньем. И я сперва буду вылавливать самые маленькие и самые целенькие ягодки, а потом ложкой густо размазывать розово‐красный сироп по желтоватой пористой поверхности пышущего жаром аккуратного кружочка, а потом долго-долго, с томительным наслаждением облизывать ложку, и на зубах будут сладко похрустывать мельчайшие клубничные семечки…
Проснулась я как-то сразу, внезапно и очень бодрой. Оставалось еще пополдничать, одеться на прогулку и… ждать Бабушку.
Но вот уже пришел папа за Русланом. Вот мама Леночки забрала не только ее, но – заодно! – и Катю. Наша детская площадка стремительно пустела, а Бабушка все не приходила и не приходила.
– Марьстепанна! А когда придет моя бабушка?
– Что, Машенька? – рассеянно переспросила воспитательница, отвлекаясь от разговора с мамой Павлика. – Твоя бабушка? Нет, мы с тобой сейчас пойдем в группу, ты же сегодня в детском саду ночуешь. Бабушка придет завтра.
У меня даже слезы из глаз брызнули от обиды.
– Но ведь «завтра» уже наступило! Я же поспала!
Тут мама Павлика внимательно посмотрела на Марьстепанну, присела возле меня, достала носовой платок, высморкала мне нос, утерла слезы и сказала:
– Хочешь, я тебе на ужин печенья оставлю? Павлик, поделимся с Машей твоим любимым печеньем?
Павлик недовольно засопел, но потом важно махнул пухлой ладошкой:
– Ладно. Отсыпай!
И мама Павлика, достав из сумки пакетик, переложила в него из другого пакетика несколько каких-то затейливо завернутых крендельков.
– Вот тебе, Машенька, чтобы не было скучно бабушку ждать. А бабушка твоя обязательно завтра за тобой придет! Не плачь! «Завтра» – это очень скоро. Поужинаешь, поспишь, проснешься, поиграешь с ребятами – и придет бабушка.
– Но я же уже поспала! Вы же сказали – поспишь, и будет завтра! – упрямо настаивала я.
– Но ты же днем поспала, – вмешалась Марьстепанна. – А чтобы завтра наступило, нужно поспать ночью.
К этому моменту на нашей площадке мы остались одни. Воспитательница поспешно попрощалась с мамой Павлика и, взяв меня за руку, повела в группу.
– Анна Ивановна, вы тут? – крикнула она, закрывая за собой дверь. – Мы с Машей пришли. Принимайте!
И слегка подтолкнула меня навстречу нянечке.
– Ей уже пора поужинать и готовиться ко сну. Вот тут крендельки какие-то ей мама Павлика оставила, чаю вместе попьете. А я, – весело нараспев затянула она, – побежа-а‐а‐ала собираться. А то меня уже жду-у‐ут…
Присев за свой стол, воспитательница стала спешно запихивать в свою сумку какие-то мелочи, параллельно, глядя в маленькое зеркальце, подкрашивая губы и, распустив волосы, как-то по-особенному начесывая до того момента ровно свисавшую челку.