Страница 2 из 24
И опять заплакала.
– Скажи мне, Матерь Божья, чем я тебя так прогневала?.. Дочь при смерти… внучка до утра не доживет…
Она потянулась к сумке достать сигареты. Надо заметить, что дымила моя Бабуля тогда как паровоз – не менее двух пачек в день уходило у нее на успокоение своих издерганных нервов. А уж когда к ней приезжала в гости ее любимая подружка Тетя Тамара и они забалтывались на кухне до утра – там и вовсе никто не считал, а просто вычищал к рассвету переполненные пепельницы.
Надорвала новую пачку, закурила, глубоко затянулась… Поперхнулась дымом – или слезами? – закашлялась…
– Черт бы тебя побрал, клятое зелье! Знать бы, что она выживет, – бросила бы совсем…
И, не докурив, яростно раздавила сигарету в пепельнице.
Прилегла, не раздеваясь, – роковой звонок из больницы мог раздаться в любой момент.
Утро наступило по-августовски прохладное и серенькое. Моросил уже какой-то вполне осенний дождичек… Да так все было уныло, что на кухне пришлось зажечь свет.
Кофе, конечно же, убежал. Молоко на дождик скисло. Пришлось глотать горькую жижу (а заварила Бабушка покрепче, учитывая, что спала вполглаза) без всякого удовольствия.
Тело ломило. Голова гудела. Глаза опухли от слез.
И тут вдруг Бабушка сообразила, что звонка из больницы не было!
Она привычным движением нашарила пачку, поднесла сигарету к губам… И вдруг отложила, не позволяя, однако, надежде слабым росточком заколоситься в душе.
Позвонить самой? Или поехать? Или сидеть ждать?
Но сидеть и ждать, будучи одной в четырех стенах квартиры, было просто невыносимо. И она поехала в больницу.
Конечно же, работала другая смена врачей. Пришедший по Бабушкиному вызову реаниматор долго не мог понять, чего она от него хочет. Какая девочка? Какая Маша? Какое свидетельство о рождении? Кто должен умереть?
Ему пришлось подняться в отделение, посмотреть какие-то бумаги, снова спуститься, чтобы с раздражением сообщить: никаких поводов для столь бурной женской истерики он не видит. Девочка, о которой идет речь, не только жива, но и переведена из реанимации в специальное отделение. Он предложил Бабушке двадцать пять сакраментальных капель успокоительного и – пройти к ожидающему ее визита больничному юристу.
От капель Бабушка отказалась. На ходу нашаривая пачку сигарет, она без счету раз сворачивала за какие-то углы бесконечного и однообразного больничного коридора в поисках выхода во двор. Но все двери на все лестничные клетки были надежно заперты, у балконных – откручены ручки, посему покурить тут явно было негде. Раскопки в сумке пришлось прекратить.
– Присядьте, и давайте поговорим спокойно! – сразу предостерег Бабушку юрист, взглянув в ее безумные, опухшие от слез глаза.
Он был настолько любезен, что налил ей кофе, предложил к нему печенье и наконец придвинул к себе бумаги.
– Вам прежде всего нужно попробовать осмысленно отвечать на мои вопросы.
– Ага! – ошеломленно кивнула Бабушка.
– Видите ли… учитывая всю сложную ситуацию, в которой вы оказались… за невозможностью поговорить с матерью… пока невозможностью, – торопливо поправился он, – мне придется сделать это предложение вам… как самому близкому родственнику девочки.
– Маши, – поправила Бабушка.
– Да, Маши, – о чем-то досадуя, сказал юрист.
– Так вот… – Он явно мялся и чего-то недоговаривал. – Скажите, а вы кем работаете?
– В институте… английский преподаю.
– Вы готовы будете бросить работу?
– Зачем? – перепугалась Бабушка. – На что же я жить буду? Я и так едва вытягиваю… заочники, вечерники, на курсах подрабатываю… кручусь как сумасшедшая… время-то сейчас сами знаете какое…
– Вот… в этом-то и проблема… Дело в том, что девочка…
– Маша, – снова настойчиво поправила Бабушка.
– Да, Маша, – поморщился юрист. – Она еще очень долго будет нуждаться в специальном уходе… Совсем специальном… И вы его ей вряд ли сможете обеспечить.
– Она что… даун? – перепугалась Бабушка и опять полезла в сумку за сигаретами, но сообразила, что закурить в кабинете больничного юриста, видимо, будет не очень прилично.
– Что вы, что вы! – замахал руками юрист. – Господь с вами… Нет, конечно… Но… поймите правильно… Мать при смерти… И врачи пока не знают, чем все это кончится… Девочка тоже очень плоха… А через какое-то время ее состояние может значительно ухудшиться… И это скажется на общем развитии… Чтобы все это предотвратить, требуется специальный, квалифицированный медицинский уход, который вы, как я понимаю, обеспечить девочке… м‐м‐м… Маше не сможете. У вас на это нет ни времени, ни средств, ни соответствующих навыков…
Бабушка молча плакала.
– Поэтому я предлагаю, – собрался с духом юрист, – переместить девочку…
– Машу!
– Да-да, конечно, Машу… простите… Переместить девочку Машу в специализированное медицинское учреждение, где умеют ухаживать за такими тяжелыми детьми.
– Как же я… родную внучку… в детдом… отдам… – Тут Бабушка уже зарыдала.
– Нет, нет, нет… Перестаньте плакать, – юрист совсем растерялся, – подождите. Вам никто не предлагает оставить ее насовсем. Вы сможете навещать девочку по выходным…
– Всю жизнь?
– Господи, да зачем же всю жизнь? – Юрист, похоже, терял терпение. – Экая вы, право, бестолковая. Все у вас крайности… Критическая ситуация или проявит себя, или не проявит, – тут он опять сделал особый акцент, – вплоть до четырех лет. За это время, простите… определится ситуация с матерью… Вам ведь непосильно будет ухаживать за обеими в случае чего… – И юрист опять сбился с мысли.
– В случае чего – это чего? – воззрилась на него Бабушка.
– Ну, в случае если мать… м‐м‐м… выживет, за ней тоже какое-то время потребуется серьезный уход… и может быть, длительное время… – выпалил юрист, сел и вдруг рассердился: – Короче! Если вы хотите сохранить жизнь внучке… м‐м‐м‐м… Маше… ее матери и себе, подпишите мне эти бумаги! – грозно потребовал он. – Через неделю девочку перевезут в один из лучших специализированных домов ребенка. Вы будете туда ездить. А к четырем с половиной годам заберете домой. Все. Будете подписывать?
Вконец перепуганная Бабушка все подписала.
И помчалась через больничный двор в другой корпус больницы – к Маме, на бегу выкапывая-таки из сумки сигареты. Но только она собралась чиркнуть спичкой о коробок, как ее грозно осадила проходившая мимо женщина в грязном белом халате:
– Не курят у нас!
Бабушка послушно кинула смятую сигарету в урну и сунула пачку обратно в сумку.
Через неделю, когда с пеленками, распашонками, одеяльцами, коляской и прочей детской дребеденью она приехала по указанному адресу, встретили ее там вовсе не ласково.
– Зачем это вы все приволокли? Тут ничего этого не надо – у нее все есть. Государство позаботилось.
– А мне не надо, чтобы о моей Маше заботилось государство! – категорично заявила Бабушка. – У Маши есть Бабушка! И она о ней позаботится сама.
– Ну-ну, – цинично улыбнулась дежурная. – Вы тут все первое время у ворот слезы льете, передачки носите… а потом поминай как звали…
– Вот что, милая, – решительно сказала Бабушка. – Проведите-ка меня к моему ребенку и покажите мне, куда поставить коляску. Скажите, к какому врачу я должна обратиться, чтобы узнать, в чем она еще нуждается. А будете так себя вести, я напишу на вас жалобу главврачу.
Тетушка прикусила язык, перекатила коляску под лестницу и повела Бабушку наверх, в палату.
Конечно, я этой встречи не помню. Но просто уверена в том, что она была радостной для обеих. Тем более что Бабушка утверждает: из десяти стоявших в палате специальных кроваток она, просто ни на секунду не поколебавшись, безошибочно выбрала мою. И совсем не потому, что прочла висевшую на бортике табличку «Маша» – надпись она увидела потом. Просто девочка, лежавшая в этой кроватке, была единственной, которая открыла глазки и повернула головку в сторону двери в тот момент, когда Бабушка переступила порог палаты.