Страница 13 из 50
— Доставайте лист бумаги, и я ознакомлю Вас с полученными разведданными.
Пока майор, сопя от усердия, рисовал под моим руководством карту, а потом наносил на нее наши и немецкие части, недалеко от штабной телеги дважды прогулялась Зинаида Андреевна. Дамочке не терпится поговорить со мной, и разговор обещает быть интересным, думал я, указывая майору пальцем на плане месторасположение очередной батареи немецких гаубиц.
— Вот здесь штаб нашей дивизии, с соответствующими службами, готовятся к ночному отступлению.
Надо будет отогнать телегу на отшиб, чтобы никто не помешал нам, объяснение предстоит бурное.
— А этот мост охраняют наши зенитки, две семидесяти шести миллиметровые, и три тридцати семи. Все, на этом пока закруглимся, завтра с утра скорректируем карту согласно новым данным, и тогда же окончательно решим, что и куда. А сейчас, пожалуйста, попросите бойцов перекатить мою повозку в сторону, к тем кустам. Мне здесь не уютно, а лошадь уже выпрягли, телега не тяжелая, парни справятся без труда. Вот, так, хорошо, всем спасибо, все свободны!
Зинаида Андреевна взяла изрядную паузу, и нашла на меня время, когда уже почти стемнело.
— Как Вы тут, Авангард, выздоравливаете потихоньку?
Начинает издалека, светский разговор, что ж, поддержим.
— Гораздо лучше, Зинаида Андреевна, у вас, наших женщин, легкие руки, перепеленали так, что на мне теперь как на собаке все зарастает и заживает, тьфу, как говорится, чтоб не сглазить!
— Это хорошо, приятно знать, что наши заботы не пропали даром.
Мягкая ладошка легла мне на голову, сжимаясь в твердый кулачок, попыталась вцепиться в коротко стриженые волосы, и, не преуспев в этом, жестко сжала оттопыренное ухо.
— Ну и мерзкий же Вы подлец, Авангард, — наклонившись к самому терзаемому уху, дрожащим от обиды шепотом охарактеризовала меня оскорбленная женщина, — что же теперь мне, даже под кустик присесть нельзя, так и будете за мной подглядывать, подлый Вы мерзавец?!
Накрываю ее ручку своей лапищей и осторожно, стараясь не оторвать собственное ухо, отвожу в сторону.
— Зинаида Андреевна, что за детские обвинения, я Вам что, школьник начальных классов, подглядывать за Вами?
— Скажите еще, что это не вы хохотали, когда я упала в лесу!
— Это получилось случайно…
— Случайно! — Вскрикивает возмущенно, прикрывает рот ладошкой и воровато оглядывается на готовящихся ко сну бойцов у недалеких костров.
— Разумеется, случайно, стал бы я нарочно за Вами следить! Я наблюдал за лейтенантом, когда он так странно заманеврировал к лесу, Вы же знаете, что полковник, его боевой друг, так и пропал?
— Ну…
— Вот я и подумал, вдруг лейтенант тоже решил дезертировать, забиться в чащу и отстать от полка проще простого. А тут Вы…
— И Вы решили развлечься, от скуки?!
Это она точно заметила, попробуй целыми днями валяться в повозке, никаких тебе развлечений, кроме визуальных, волком взвоешь, и это разговор я поддерживаю, чтобы немного развеяться. А он становится все более забавным, только бы не расхохотаться в неподходящий момент.
— Нет, ну что Вы, просто у Вас такие необыкновенные глаза!
— Причем тут мои глаза…, — несколько теряется Зинаида Андреевна.
— Не просто глаза, а восхитительные, волшебные глаза неописуемой и невозможной красоты, заглянув в которые навсегда забываешь о прошлом, будущем, о далеких странах и фантастических мирах, о том, кто ты, зачем и почему. — Я немного запутываюсь в комплименте, но сразу поправляюсь. — И сами Вы, Зинаида Андреевна, как загадочный изумруд, томно сверкающий в платиновой оправе, такая драгоценность, сама в себе, обладать которой…
— Я не поняла, зачем Вы мне все это говорите? — Зинаида Андреевна совершенно сбита с толку, и пытается нащупать привычную почву под ногами, — Вы что, влюблены в меня?
О, да, любовь-морковь!
— Конечно, как можно не влюбиться в такую женщину, как Вы, Зинаида Андреевна, не просто красивую, просто красивых много, но милую и очаровательную, обаяние которой…
— Но Вы же знаете, что я замужем, у меня сын, Миша, вы же его видели…
— Да причем вообще тут замужем-незамужем, вон и Карамзин сказал, «законы осуждают предмет моей любви», — вовремя вспомнил я Гоголя. — Мы удалимся под сень струй!
— Каких еще струй…
— Голубых, искрящихся пузырьками, как шампанское в бокалах!
— Что-то Вы уже совсем, Авангард, заговорились, несете полную чушь, а я, как последняя дура, уши развесила, — встряхивается Зинаида Андреевна, — пойду я, мои меня потеряли, наверно.
Топчется у телеги, вздыхая и поглядывая на меня.
— И спать давно пора, замотались сегодня, столько отмахать, хоть и не на своих двоих, на телеге, но все равно…
И не ругаться вовсе приходила ты ко мне, Зинаида Андреевна, а хотела того же, что и днем от лейтенанта, раз тогда с ним не получилось. Понял я это сразу, только что может дать страждущей физической любви женщине настолько израненный организм, как у меня, проверять не хотелось. Но надо.
— Зина…
— Что? — Откликается поспешно.
— Спи здесь, куда ты пойдешь, там у них тесно, приткнуться негде, а здесь я один на трехспальной телеге.
— Нет, ну что ты, как можно. — Опираясь руками на край, и выискивая, как проще взобраться.
— Колено сюда поставь, и переваливайся, вот и чудненько. Переверни меня на левый бок, только аккуратней, ы-ы-ы…
Какого хрена я вообще делаю, нашелся герой-любовник, пусть бы валила в свой угол.
— Больно?
— Терпимо. Подложи подушек под спину, чтобы не завалился дальше. Все, теперь снимай все с себя и лезь под одеяло.
Зина с преувеличенным спокойствием начала было стягивать блузку, как вдруг съежилась сидя и отвернула голову.
— Смотрят! Бойцы встали и смотрят сюда!
— Да наплевать, ты завтра уедешь и не увидишь никого из них никогда. Все, не боком, на спину ложись.
— Но как, ты же не сможешь… только не рукой!
— Только рукой, больше нечем. Не дергайся, лежи спокойно, мне в плечо отдает болью.
— У тебя же эта рука ранена.
— Ничего, пальцы двигаются, кисть работает, нормально все.
— Какие сегодня звезды крупные и яркие! — Зинуля прижималась щечкой к моим губам, глубоко дыша, вздыхая, а иногда вздрагивая, когда мои совсем не музыкальные пальцы задевали особо нежную струну ее женской сущности. — Закроешь глаза, с той стороны гремит, как будто гроза, а посмотришь в небо, и словно сразу ты в далеких странах и фантастических мир… ах!
— Правда, хорошо? — Вытираю мокрую руку о нежную грудь.
— Мне — да! А как с тобой, Авик, я бедром чувствую, как тебе хочется.
— А не надо бедром, почувствуй рукой. — Более интересные способы я не предлагаю, вряд ли Зиночка настолько образована в вопросах любви, а обидится, ничего не получу.
— Хи-хи-хи, — тихо рассмеялась Зинуля, — никогда не доила корову!
— Ни… чего… это не долго… я и так на грани…
— О, боже! И куда теперь все это?
— Ерунда, оботри ладошку о матрас в том углу, до утра семь раз высохнет.
— Тут не только ладошка…
— Так найди тряпку, вон подушку возьми, их здесь не считано.
Я блаженно откидываю голову, как же хорошо лежать на боку после стольких дней на животе, как я раньше не догадался время от времени менять позу.
— Слушай, ты же все знаешь, а я давно хотела спросить, что с моим мужем. Он полковник и командовал дивизией. Командует, я хотела сказать.
— Нет, точно ничего не скажу, но уверен, что все с ним хорошо, здесь же не было больших окружений, с полковником и комдивом ничего не случится. А Евгений Петрович и Глафира Николаевна, они родители мужа?
— Да.
— Из дворян?
— Да, но потом Евгений Петрович в Красной Армии воевал, в Гражданскую.
— А сама ты из крестьян? Что твои родители?
— Нет, не крестьяне, мама служила на станции, а папа рабочий.
Оно и видно аристократку в первом поколении, старики, как потомственные дворяне, ведут себя со спокойным достоинством, а эта пыжится и оттопыривает губу при каждом удобном случае, стараясь показать, что она выбилась из грязи. Да плевать, сегодня мы помогли друг другу расслабиться, а завтра разбежимся и не вспомним, не такой уж Зиночка драгоценный изумруд, если честно, внешне все при ней, но характер в женщине в разы важнее.