Огнедева. Перст судьбы

– Не лежать черну бобру у крутых берегов, черной куне – у быстрой реки, не сидеть мне, девице, на чужом пиру – на свой собираться пора! – Велемила поклонилась. – Уж у меня, у девушки, все приготовлено: девять печей хлеба испечено, десятая печь – румяных пирожков, девять бочек пива наварено, десятая – меда сладкого.

И только оказавшись снаружи, на свежем воздухе, Стейн заметил, что две сопровождавшие их девушки уже стоят за углом, давясь от смеха, и обе сжимают под мышками по курице. Выгнали в сени и прихватили, пока обитатели избы любовались Велемилой – никто и не заметил. И даже если хозяева помнили, какой сегодня день, и знали, зачем к ним пришли три девушки, те честно выкупили свое право унести две курицы в жертву Сварогу, кузнецу семейного счастья.

– Ты – колдунья, да? – Стейн тряс головой, пытаясь прийти в себя. – Ты всех заворожила? Это было заклинание?

– А как же? – Велемила хохотала над его растерянностью, очень довольная плодами своих трудов. – Другие девки в избах по песне споют, курицу заберут, а хозяева будто и не видят! К Творинегу не любят ходить, он и сам строгий, и старуха у него больно вредная. Да против меня и ей не устоять, у меня в роду все баяльники, кощунники, обавники, краснобайники да вещуны! А Творинег хоть и понимает, а молчит! Что он против меня сделает? У самого две дочери еще недоросточки, надо будет их замуж выдавать, а куда тут без меня?

– Почему без тебя нельзя замуж?

– Потому что которая девка в «стаю» не принята, та не невеста, ее и сватать не станут! А в «стаю»-то кто принимает?

Она наклонила голову, многозначительно и с озорством глядя на Стейна, – ответ уже был ему ясен. Во всем ее облике было столько лукавства и притом самоуверенной гордости, что он не мог не засмеяться. От воздуха, движения, воодушевления ее глаза блестели, на щеках выступил румянец, губы улыбались, и Стейн поймал себя на желании немедленно ее поцеловать, не думая даже, можно это сделать или нельзя. У них тут все так сложно…

– Каша! – вдруг сказал он, чтобы что-нибудь сказать, и окинул взглядом засыпанную первым снегом землю. – Это так называется?

– Где – каша? – удивилась Велемила. – Ты что, голодный?

– Ну, вот этот снег, маленький и твердый. – Стейн снял рукавицу и поймал на ладонь несколько белых крупинок. – Не то позимка, не то… нет, не каша, но что-то похожее.

– Не позимка, а поземка! – разъяснила Велемила, привыкшая к тому, что словенская речь варягов бывает неправильной. – И не каша, а крупа!

– Точно! – Стейн стукнул себя по лбу. – А я все стараюсь вспомнить…

Велемила расхохоталась: несмотря на этот небольшой промах, Стейн оправдал все ее надежды, и она была рада, что позвала его с собой. Ей было хорошо рядом с ним, и даже предстоящие игрища радовали вдвое сильнее. Он был не слишком разговорчив, но взгляд чуть прищуренных, будто от улыбки, умных и внимательных глаз был так выразителен и даже красноречив, что слова казались лишними. Главное, что этот взгляд выражал, – удовольствие смотреть на нее, Велемилу, и почему-то сейчас это было ей особенно приятно.

– Да, вот, к слову, о каше! – Велемила остановилась и махнула рукой девушкам, чтобы шли с добычей дальше. – Коли ты мне помог, надо и тебя на пир пригласить.

– Да как я помог? – возразил честный Стейн, хотя против приглашения на пир ничего не имел. – А других наших фелагов нельзя? – Он вспомнил о своих молодых товарищах, которым в этот веселый вечер предстоит сидеть в холодном, еще не протопленном гостевом доме и пялиться друг на друга, будто за два года похода не нагляделись. Теперь, когда они наконец попали в вик, где много красивых девушек, его возненавидят, если он пойдет веселиться один!

– Сколько у вас парней?

– Пойдут… ну, десятка полтора бы захотели, – осторожно ответил Стейн.

– Шеляг за всех – осилите?

– А чего же нет! Мы же с Олкоги! У нас этого серебра…

– Хоть с кашей ешь, да как бы не подавиться! – засмеялась Велемила над его хвастовством. – Тогда веди своих. Дорогу запомнил?

Помахав рукой, Велемила убежала в избу, где ее уже ждали девушки со своей добычей, а Стейн пошел в гостевой дом за парнями. По пути он крутил головой и смеялся – кто бы мог подумать, что их первый вечер в Альдейгье выдастся таким бурным!

Старшие ушли посидеть к свояку Святобору, челядь устроила себе пированье в хозяйской бане, выставив чарку на полок баннику, чтобы не сердился, а воеводская изба этим вечером безраздельно принадлежала молодежи. Стол был завален угощениями: жареных кур уложили в два корыта, расставленные на длинном столе, в широких мисках ждала квашеная капуста с конопляным маслом и луком, сняли рушники с остывающих пирогов, в больших горшках дожидалась каша с золотистой лужицей коровьего масла поверху. Припасы для пиршества девушки собирали все вместе, как и для пива, налитого в бочку.

Осталось дождаться парней, и вот те явились во главе со своим вожаком-баяльником, восемнадцатилетним Селяней, двоюродным братом Велемилы. Это был невысокий круглолицый крепкий парень с почти белыми волосами и очень светлыми, прозрачными глазами – сказалась чудинская кровь материнской родни. Курносый, некрасивый, он, однако, отличался бойкостью и сметливостью, а способностью говорить без умолку не уступал сестре и девушкам нравился, так что сожалеть о недостатке красоты причин не имел.

И пошло веселье. Прежде чем сесть, Селяня должен был для каждого из своих побрательничков выкупить место рядом с одной из девушек по его выбору; при этом он всячески расхваливал парня, а Велемила, наоборот, старалась его охаять или смутить.

– Кто охоч гулять, тот передайся к нам! – орал Селяня, войдя в избу, а парни толпились у него за спиной в просторных сенях, тянули шеи, пытаясь разглядеть угощения и высмотреть среди девушек за столом ту, которая больше нравится. – У нас молодцы есть хорошие! Первый молодец Синеберн сын Рановидов! – начал он со старших парней из наследников Любошичей, старшего рода ладожской волости. Имена эти Стейну показались странными, и он уже не смог угадать в них старые северные имена Снэбьёрн и Арнвид, настолько те изменились за несколько поколений бытования среди словен. – Синеберн Рановидович во всем горазд: ему быть не в меньших, носить шапку аксамитову, шубу бобровую, на шубе вотолу шелковую, а на шелку все звери лютые рыскучие, птицы певучие, травы растучие, цветы ползучие, лягухи прыгучие!

Девушки покатились со смеху, но Велемила, стоявшая уперев руки в бока, преграждая путь к столу, только тряхнула головой. К началу пира она принарядилась: теперь на ней была богато вышитая исподка, белая шерстяная верхница с короткими рукавами, отделанная полосами красного, с золотым шитьем шелка, на голове алая тканка, расшитая мелким жемчугом, восемь серебряных колец-заушниц, вплетенных в волосы у висков, а на груди блестели бусы в три ряда – из разноцветного стекла, хрустальные и сердоликовые. При свете многочисленных лучин все это сверкало, так что девушка казалась не то богиней из сказаний, не то драгоценным изделием.

– Что сказать про молодца? – Прищурившись, она окинула взглядом своего двоюродного брата по матери. – На морозе-то красён, а как в избу зайдет, то раскис, как рассол! Его шапка не добра – как воронье гнездо, да и то не свое – в людях выпрошено, в ногах выкланено, еще хожено, еще прошено, по всей волости, до самого Ильмерь-озера!

– Да он не с пустыми руками пришел, а с подарочком! – пояснил Селяня, и Синята с поклоном передал Велемиле гребешок резной кости.

– Ну, тогда другое дело! – Она сразу подобрела. – Теперь вижу, каков собой добрый молодец. Чем нам его подарить? – Она обернулась к смеющимся девушкам.

– Чаркой золотой! – выкрикнула одна.

– У него есть! – Селяня махнул рукой.

– Шапкой куньей!

– У него тоже есть! – Селяня даже скривился. – А вы подарите его красной девицей – круглолицею, белолицею, говорливою, не спесивою!

– У нас девушки есть хорошие, они шерстью шьют, точно золотом. Какую выбираете?