Страница 1 из 21

Мое преступление (сборник)

Честертон Гилберт Кий

Гилберт Кит Честертон

Мое преступление

1. Бестиарий Честертона

Эта детективная повесть создана в очень необычной манере, как бы оглядывающейся на средневековые бестиарии – собрания сведений о чудесах и чудовищах. При этом такие сборники были окрашены мироощущением тогдашних авторов, равно как и читателей, людей Средневековья. А значит, обязательно содержали религиозный подтекст: книжная культура той поры была по сути своей церковной, даже если вроде бы повествовала о приключениях и диковинках далеких краев.

Читателям предстоит убедиться, что это не случайность: Честертон не раз тем или иным образом использовал и подобный стиль, и сюжеты такого рода.

«Древа гордыни» – одно из его любимых произведений, в каком-то смысле квинтэссенция творчества. Тем не менее для нас оно долгое время продолжало оставаться почти неизвестным. Сейчас объясним почему.

Совершенно ясно, по какой причине этот «новый бестиарий» не мог быть опубликован даже в те десятилетия, в которые истории отца Брауна (тоже, между прочим, носителя «средневекового мировоззрения»!) пусть выборочно, но находили дорогу к читателям. Гораздо труднее объяснить другое: почему один-единственный перевод, все же увидевший свет уже в постсоветское время, оказался столь тщательно втиснут в «культпросветовские» рамки, до такой степени упрощен и сокращен – примерно на треть! – что является не переводом, а скорее дайджестом.

Мы, во всяком случае, объяснений этому не нашли. Впрочем, вряд ли это теперь так уж важно. Так или иначе, на страницах этого сборника читателям впервые представлен именно перевод важнейшей повести Честертона: полный, а главное – не стремящийся обходить острые углы.

Древа гордыни

I. Легенда о павлиньих деревьях

Сущность сквайра Вейна, несмотря на зрелые годы, определялась прежде всего его английским образованием и ирландским происхождением. Упомянутое образование он получил в одной из известнейших закрытых школ Англии, благодаря чему его светлый ум окончательно и бесповоротно законсервировался в том состоянии, в каком пребывал в школьные годы. А ирландская кровь исподволь влияла на него, подтачивая образ степенного мужчины в летах и время от времени понуждая его вести себя, словно шкодливый мальчишка. Вейн был нетерпением во плоти, и это качество порой против его собственной воли играло с ним злые шутки. Например, оно сделало его блистательным неудачником на государственном и дипломатическом поприще. Справедливо замечено, что компромисс – основной инструмент британской политики, особенно когда речь идет о непредвзятости в отношении религий, распространенных в Индии; однако попытка Вейна частично пойти навстречу мусульманам, скинув у ворот мечети один ботинок, отчего-то была воспринята не как истинная непредвзятость, а как нарочитое безразличие. Также правдиво утверждение, что английский аристократ вряд ли способен вникнуть в суть перебранки между русским евреем и православными, идущими крестным ходом с мощами; однако когда Вейн предложил православным понести еще и еврея – он ведь и сам уже почти древние мощи, – его почему-то неправильно поняли обе стороны конфликта. Одним словом, Вейн весьма гордился тем, что в нем нет ни капли сумасбродства, и при этом постоянно совершал сумасбродные поступки. Он как будто бы постоянно стоял на голове лишь для того, чтобы доказать, что голова у него достаточно ясная и мыслит здраво.

Сейчас он только что плотно позавтракал в компании своей дочери, сидя за столом, установленным под деревом в его саду на корнуолльском побережье. У него было на удивление прекрасное кровообращение, и он настаивал на как можно более частых трапезах на свежем воздухе, хотя весна едва успела коснуться ветвей деревьев и слегка прогреть морскую воду здесь, возле южной оконечности Англии. Его дочь Барбара, миловидная девушка с пышными рыжими волосами и лицом столь же застывшим, как у статуй в саду, все еще сидела неподвижно, будто одна из этих статуй, когда ее отец поднялся с места. Был он хорошо сложен, одет легко, у него были седые волосы и лихо закрученные усы, выглядевшие довольно свирепо на благодушном лице. Держа в руке огромную панаму, он пересек террасы сада, спустился по каменным ступеням, по краям которых стояли старинные изукрашенные урны, затем прошел по тропинке, обрамленной невысокими деревьями, и наконец вышел на дорогу, зигзагами спускающуюся по каменистому утесу к самому берегу, где Вейн должен был встретить прибывшего морем гостя. Яхта уже зашла в лагуну, и он видел лодку, которую вытаскивали на каменный волнорез.

И вот во время этой недолгой вынужденной прогулки от зеленого дерна до золотого песка в его ясной голове что-то переменилось, и он перешел в не такое уж непривычное состояние, о котором обычно говорят «очертя голову». Дело в том, что простонародье Корнуолла – а именно из числа простонародья были и арендаторы сквайра, и его домашняя обслуга – отнюдь не относилось к людям, лишенным сумасбродства. Увы, его в них более чем хватало; казалось, они окружили Вейна плотным кольцом из сумасбродства, в котором то и дело мелькали привидения, ведьмы и суеверия откуда-то из времен Мерлина. Но у этого магического кольца был и центр, некая точка, к которой в конечном итоге приходили все разговоры местного мужичья. Для сквайра Вейна эта точка скорее была острым шипом, уколы которого его раздражали, и даже сейчас он всю дорогу натыкался на этот шип. Перед тем как перейти с подстриженной лужайки на каменные ступени, он остановился побеседовать с садовником о нескольких саженцах, купленных за границей, которые он высадил у себя в саду прямо в горшках, и садовник с мрачным удовлетворением, сквозившим в каждой черте его обветренного загорелого лица, воспользовался шансом поведать, сколь низкого он мнения о всяких там заграничных приобретениях.

– Избавились бы вы лучше от того, что развели тут, сэр, – сказал он, тщательно копая землю. – С этими кустами никакие другие расти не станут.

– Кустами! – рассмеялся сквайр. – Вы что, павлиньи деревья кустами называете? Это же прекрасные высокие деревья… Да вы должны ими гордиться!

– Худая трава быстро растет, – заметил садовник. – Если кое-кто ее посадит, она и с дом вырасти может. Как плевелы в Библии, сэр.

– Да будь неладна эта ваша… – начал сквайр, но все же заменил более подходящее слово «Библия» на общее «мнительность». Сам он был ярым материалистом, но в церковь ходил, чтобы подать своим арендаторам пример. Пример чего именно, он сказать затруднялся.

Пройдя еще немного по дорожке, вьющейся между деревьями, он повстречал дровосека, некоего Мартина, который высказался еще резче, считая себя вправе жаловаться. Его дочь слегла с тяжелой лихорадкой – обычное дело на побережье, и сквайр, человек добросердечный, готов был простить и его дурное настроение, и резкий тон. Однако его собственное настроение совершенно испортилось, когда сей пейзанин принялся утверждать, что его беда тоже связана с несчастными заморскими деревьями, на которых все помешались.

– Если бы ей было не так плохо, я бы убрал ее отсюда, – заявил дровосек, – раз уж нельзя убрать их. Эх, с каким удовольствием я бы взял колун и на части бы их порубал!

– Можно подумать, мы говорим о драконах, – сказал Вейн.

– Так они похожи, – отозвался Мартин. – Вы только взгляните на них!

Дровосек был человеком более грубым и взбалмошным, чем садовник. Лицо у него тоже было загорелое, похожее на античный пергамент, обрамленное диковинной композицией из бороды и бакенбард цвета воронова крыла. Лет пятьдесят назад это было ультрамодно, но и пять тысяч лет назад, и раньше было не зазорно так выглядеть. Финикийцы, торгуя в неведомых землях на заре существования человечества, должно быть, расчесывали, или завивали, или заплетали свои иссиня-черные волосы подобным причудливым образом. Ведь дровосек принадлежал к народу, живущему на краю Корнуолла, который, в свою очередь, находится на краю Англии; это уникальная и малочисленная раса с многочисленными тесными связями, словно у какого-нибудь кельтского племени, и история ее печальна. Клан Мартина был древнее семьи самого Вейна, хотя последняя считалась среди мелкой аристократии весьма почтенной. Так сложилось, что во многих местах Англии предки дворян появились позднее всех прочих. Мартин относился к одной из тех народностей, которые постепенно вымирают, а может, и вовсе вымерли в наше время.