Сказка наизнанку

- Чего прячешься? Вылезай, не съем.

Получалось как-то неловко. Я молчала и не знала, шагнуть ли к нему. Тогда он подошёл ко мне сам, взял за руку.

- Ты, наверное, злишься на меня из-за того раза? Я был не в себе. Прости дурака.

Я кивнула, а ответить на его взгляд так и не смогла. Тогда он поднял с травы седло, посвистал. Конь неторопливо пришлёпал к хозяину и ткнулся губами ему в ладонь.

- Поедем ко мне? - сказал Свит, затягивая подпруги, - Заживём не хуже, чем на заимке. М?

А я всё стояла и не смела поднять глаз. Тогда Свит схватил меня за плечи и, встряхнув, рявкнул совсем по-былому:

- Да не молчи же ты, коза! Давай, лезь в седло! А не желаешь - так прямо и скажи: пошёл ты к Ящеровой бабушке!

Вот это уж было до смешного знакомо.

- Не надо, - тихонько ответила я.

- Что не надо?

- К Ящеровой бабушке не надо. И на коня меня тоже не надо, я пешочком дойду.

- Да ладно, - тут же воскликнул Свит, затаскивая меня в седло, - Кренделёк - скотинка смирная, доставит в лучшем виде.

Сам Свит устроился позади седла, а поводья вообще бросил коню на шею. Но умный конь без подсказок знал, куда ему надо идти. Неспешным шагом он провёз нас по разбитой копытами тропке через кусты, вылез на проезжую дорогу, и по ней побрёл прямо туда, где за распахнутыми Хребтецкими воротами начиналось незнакомое мне пустоземье.

Сама я за всю жизнь только и была в Приоградье пару раз: малявкой сходила как-то вместе с тёткой Милорадой на ярмарку к Нерским воротам продавать шерсть, да ещё два круга назад выбралась вместе с Браном поглазеть на турнир в Городце. И за каждый из тех дней я увидала столько народу разом, сколько в Торме не повстречаешь за целый круг.

В этот же раз у Ограды было почти безлюдно. Стражи едва проводили нас скучными взглядами и принялись запирать ворота на ночь. А Кренделёк прошёл всё тем же неспешным шагом через пустую привратную площадь, свернул вдоль стены крепостицы в узкий, по вечернему времени темноватый проулок и вдруг замер, уткнувшись носом в бок стоящей лошади. Лошадь была не одна. К ней прилагался всадник. Это был крупный, статный парень с замечательно густыми кудрявыми волосами. Через верх забора к нему высунулись со двора две девицы. Все трое болтали и обменивались шутками, нисколько не беспокоясь о том, что наглухо перекрыли проход.

- Эй, Корвин! Тебя мамаша не учила, что по улицам ездят вдоль, а не поперёк? - нетерпеливо окликнул его Свит.

Девицы залились смехом и скрылись за забором, а всадник обернул к нам своё смуглое, симпатичное лицо. Не обращая на Свита никакого внимания, он залихватски подкрутил ус и сказал мне:

- А, так ты и есть жена этого зануды? Привет, Рыжик.

- И тебе доброго здоровьичка, - смущенно пробормотала я, чувствуя, как щёки становятся пунцовыми. Уж очень этот Корвин странно на меня посмотрел: вроде, и по-доброму, а я почувствовала себя так, словно стою перед ним без рубахи.

- Освобождай проезд, чучело гороховое! - нелюбезно прикрикнул на него Свит из-за моей спины.

- Ну, поехали, - отозвался Корвин, обращаясь ко мне.

- Куда это? - удивилась я.

- Как куда? В наше с Селёдкой логово, - Корвин развернул кобылу вдоль улицы и заставил поравняться с Крендельком. Его колено бесцеремонно ткнулось мне в бедро.

- Разве вы живёте не в крепостице? - спросила я, стараясь отодвинуться вперёд по седлу.

- О, нет, - Корвин беззаботно улыбнулся, сверкнув белыми зубами, - Казарма - это для молодняка. Жить, конечно, можно, но - шум, грязь, теснотища, и кормят Ящер знает чем. Девку, опять же, не приведёшь… Так что все, у кого водятся монеты, стараются снимать собственную конуру поблизости. Тоже, конечно, шум, грязь, и в горшке Ящер знает что, но хотя бы есть где ноги вытянуть.

- Так у вас со Свитом водятся монеты?

- У меня - нет, - радостно признался Корвин, - Так что, строго говоря, берлога Селёдкина, а я живу у него на тараканьих правах, чтобы не было скучно.

- Угу, - буркнул Свит, - И поэтому ты дрыхнешь все увольнительные, как сурок, а я по подработкам таскаюсь. Чтобы не было скучно.

- Ну а чо? - пожал плечами Корвин, - Должна же быть в жизни хоть какая-то справедливость? Тебе по службе не приходится все дни напролёт мозолить зад в седле. Заперся себе в лазарете, и - солдат спит, служба идёт. Это не в патрули ходить.

- Да знаю я эти ваши патрули. Шлем на уши - и побрёл в лес ракшасов перегаром распугивать.

- Вот ты зря так говоришь. Сам же вчера после лесного патруля кому-то из новобранцев бедро штопал.

- Такие вещи происходят от дурости и ловли мух при инструктаже, - строго сказал Свит, - Когда на тропу из кустов лезет нечто нечеловеческого вида, надо выстрелить, перезарядить и ещё раз выстрелить. И только потом выяснять, что это и зачем оно к тебе лезет.

- Добрый ты, господин целитель, аж слеза на глаз наползает… Но лесные патрули - это ещё ладно, там сейчас стало чуть поспокойнее. А вот что будет, когда нагрянут твои родственнички с островов…

Не долго думая, Свит пнул кобылу Корвина сапогом в бок. Та шарахнулась и резко прыгнула вперёд. Не ожидавший ничего подобного Корвин еле удержался в седле.

- Сдурел? - возмущённо крикнул он Свиту.

- Это тебе за родственничков.

- Хорошо-хорошо, убедил, - сказал Корвин, поднимая кобылу в рысь и уходя вперёд на безопасное расстояние, - В Торме твои родственнички, а не на островах. На каждом хуторе. Рогатенькие такие.

Свит тихонько усмехнулся, вытащил из седельной сумки шишку и метко запустил ею Корвиновой кобыле в зад.

Свитова “берлога” оказалась в самом конце проулка, ворота её замыкали тупик. Это была конюшня на двух лошадей с двумя жилыми каморками под крышей. Одной стеной она упиралась в каменный бок крепостицы, другой - в добротный соседский забор, и только поэтому, вероятно, ещё не развалилась. Зато позади конюшни был мизерный дворик с навесом, коновязью и чахлой рябинкой, росшей прямо из-под соседской стены.

- Ну как? - с гордостью спросил Корвин.

- Ого, - несколько мрачно ответила я.

Впрочем, это только с первого взгляда Свитово жилище мне не приглянулось. На конюшне было чисто и сухо, под навесом валялся запасец сена, а наверху и вовсе оказалось светло и уютно, хоть скаты крыши и делали каждую из каморок похожей на приоткрытый сундук. Зато под застрехой весело чирикали воробьи, а из окошка виднелось немного неба.

В каморке Корвина и впрямь была берлога: развороченная постель, крошки, свечные огарки, грязное шмотьё на полу и крепкий запах двухседьмичных портянок, а на стене намалёвана углем голая простоволосая девка с рыбьим хвостом.

На половине Свита вид был совсем другой: постель скатана в уголок под крышу, у окна сундук, полка с книгами, грязная одёжа - в корзинке, а под потолком - венички сухих трав.

А вот с едой у ребят было куда как неважно. В доме не было ни печи, ни очага, так что есть они ходили в харчевню на площади. (Это такой кабак, только торгуют едой.) Понятно, что как деньги подбирались, так они и сидели когда на сером хлебе с водой, а когда и вовсе впроголодь. Пришлось мне самой позаботиться о нашем пропитании, сложить на дворе очажок.

Так мы и зажили потихоньку втроём. Как-то само получилось, что мужчины мои с ранья уходили в крепостицу, на службу, а я оставалась сидеть дома одна и ждать их, скучая без дел. Ну, разве там сходить прибрать в стойлах у лошадей, натаскать воды в колоду…

Городское житьё - ох и странное! Княжьим указом запрещено по дворам хранить навоз, чтоб не смердело. Уберёшь за скотиной - и сразу тащи в специальное место позади крепостицы, на князев поганый двор. И человеческое поганое ведро - туда же. А если вдруг чья лошадь или там коза на улице опросталась, тоже надо собрать, не то со всей улицы пеня в казну.

И воду люди берут не как попало из реки, а из специального фонтана. Водовоз её ночью натаскает, а целитель с утречка от всякой вредности благословит. А если вдруг пьют из реки или там из какого колодца, морщатся и говорят: “Не фонтан!”