Страница 26 из 30
«От рождения, — сказал себе Рёдер, — мальчик был вовсе не из безрассудных смельчаков. Он бы тоже предпочел стать специалистом по сельскому хозяйству». Произнося вслух эти слова — и пусть Тамара думает все, что ей заблагорассудится, — он положил каску на прямоугольник, отмеченный земляными глыбами. Девушка двинулась в путь. Мужчина за ней последовал. Стараясь все время держаться на шаг сзади. Слабый свет фонаря очерчивал шаги обоих.
— Будет оттепель, — сказала девушка.
— Хорошее дело — такой фонарь, — сказал мужчина. Он надеялся узнать, где она раздобыла фонарь, и потому чуть сократил расстояние между ними.
— Одновременно было принято решение, — услышал он в ответ, — что немец не должен ночевать под одной крышей с нашими людьми. Принято единогласно.
Тут он снова приотстал на шаг. Даже больше чем на шаг. Девушка продолжала, чуть понизив голос:
— Это от Ольги Петровны. Плюс полбидона керосину. Один голос против. Голос свекрови, разумеется.
Слушая эти тихим шепотом произнесенные слова, он подошел к ней почти вплотную. Пускаться в подробные объяснения насчет той, которая в эти тяжелые времена безвозмездно отдает другому фонарь и полбидона керосину, девушка, судя по всему, не собиралась.
Мужчина же расценил ее молчание как несправедливость, эгоизм, каприз. И шел теперь, чуть не наступая ей на пятки. Лучший способ защиты — нападение. Оно же и лучший способ узнать больше, чем знаешь.
— Итак, под одной крышей с вашими людьми нельзя. Возникает вопрос: а ты, соседка, ты сама-то из каких людей?
Девушка зашагала быстрей. Казалось, последние слова ударили ее, будто хлыстом. Он решил поднажать. Раз противник дрогнул, поднажать стоит. Чтобы добиться ясности. И вдруг он услышал, что девушка всхлипывает, зажимая себе рот платком и ладонью. Не хочет, чтобы он слышал. В таких случаях под дверью не подслушивают. Не принято. Зря он назвал ее «соседкой». Она ведь рассказывала, что здешние люди ее сторонятся. Значит, по крайней мере я не должен ее обижать.
— Ты прости, Тамара.
— Все вы немцы свиньи, все до единого.
Ну не говорил ли я тебе, мой мальчик: нам надо держаться вместе. Холод стал сильней, вынести его человеку не под силу. И нечего ждать оттепели. Для нас ее больше не будет.
За голенищем торчит нож. Под шинелью на ремне висит топор, пила перекинута через плечо, лезвие и зубья. Бог, который создал железо, хотел, чтоб на земле не было рабов, а тем паче мужчин, которые среди ночи позволяют хрупкой девушке обзывать их свиньями. Пора показать, чего ты стоишь. Проявить достоинство. Все время соблюдать дистанцию. Не менять ее — ни на один шаг, ни на десять шагов. Пора уразуметь слова, которые много раз говорил нам наш лейтенант, когда мы сидели в котле: горе побежденным!
Итак, соблюдая дистанцию, Мартин Рёдер, военнопленный, сельскохозяйственный рабочий, бравый немецкий вояка, следовал за девушкой с фонарем, за своей соседкой и товаркой по несчастью. Шел упоенный и вдохновленный сладким, разбавленным отечественным вином самоуверенности. Степная ночь казалась безотрадной, как темная долина.
— Осторожней, болван! Ты что, хочешь ноги переломать?
Девушка остановилась и упрямо его поджидала. Когда, наконец, решившись сократить бесконечную дистанцию, он подошел на расстояние вытянутой руки, она подняла фонарь.
— Погляди на меня, немец, погляди внимательно. Можешь ли ты сказать, что я похожа на буржуазную дамочку? Что у меня холеная кожа? И заносчивое выражение на нарумяненном лице? Ты сказал, что мое лицо напоминает тебе колючую проволоку. Это ты честно сказал, подло, зато честно. Но ты ошибся. Нашим людям видней. Наши люди называют меня «немецкой дамой».
За оставшуюся часть пути строптивая девушка поведала все, что с ней приключилось в войну. Их деревню эвакуировали слишком поздно. Женщины и дети просто бежали кто куда. На третий день пути их обстреляли в чистом поле немецкие самолеты. Были раненые, были и убитые. Среди убитых — трехлетняя дочь Ольги Петровны. И вот когда поднялась паника, тетя Марфа одна сохранила ясную голову. У нее были тогда красивые черные волосы. Она велела тем, кто ранен либо выбился из сил, а также женщинам с маленькими детьми возвращаться назад, за линию фронта. И возложила на нее, Тамару, ответственность за возвращение. Тамара отказывалась, но ее даже слушать не стали. Во-первых, она говорила по-немецки, во-вторых, была дочерью Игнатьева.
В их деревне расположилась интендантская часть. На фольварке оборудовали авторемонтную мастерскую. Всего в деревню вернулось девять женщин и двенадцать детей. И еще Тамара. Немцы разместили их в трех домах на краю деревни. Вернуться в собственный дом никому не позволили. Женщинам велели стирать белье, чистить картошку, носить тяжести. Кто не работал, все равно мог он работать или нет, тот не получал пайка. За воровство полагалась виселица. Тамара, как переводчица, подчинялась непосредственной коменданту, некоему капитану Кётчу. Это был бравый вояка из резервистов, владелец кукольной фабрики. Несмотря на протесты девушки, он освободил ее от работы и назначил надсмотрщицей и одновременно своей учительницей русского языка. У него был при себе учебник, где еще встречалось обращение «господин». И был приемник, похожий на кукольный шкаф. Приемник весь день играл в канцелярии — бывшем доме правления, а весь вечер до поздней ночи — в квартире капитана, бывшем доме тети Марфы. Там и снаружи, под навесом, шла пьянка и гульба. Когда господа упивались до чертиков, капитан ловил Москву, вызывал Тамару и приказывал ей переводить. Господа катались от хохота, слушая последние известия. Несколько раз капитан вызывал девушку к себе, когда был один. Чтобы вознаградить Тамару за уроки русского, он научил ее играть в шашки. Когда началось контрнаступление, деревня за три дня дважды переходила из рук в руки. При этом погибли четыре женщины и двое детей.
Из тех же, кто вернулся после освобождения — а это была примерно половина тех, кто покинул деревню, — остались лишь немногие. При малейшей возможности устроиться у родственников либо друзей в менее разоренных или вообще не разоренных областях люди уезжали. Тетя Марфа вернулась вся седая.
— Как вам жилось? — Тамара много для нас сделала! — Тамару не посылали работать. — Тамара дневала и ночевала у немецкого капитана. — Да, да, порой и ночевала. — Она говорит, капитан заставлял ее играть с ним в шашки.
В подвале под сгоревшим домом был обнаружен сундук капитана, а в нем шахматы, учебник русского языка, домашние туфли, запасная фуражка, французские духи и две пары шелковых дамских штанишек. Тетка с помощью кочерги извлекла шелковые улики, после чего зачитала по учебнику русского языка урок-приговор. Раздел «порядковые числительные»: «Сотая деревня. Семьдесят четвертая пленница. Восемьдесят шестая женщина. Тридцать седьмая девушка — молодая дама. Шестидесятое дерево — дуб»…
— После этого мне уже никто не верил. Даже Ольга и та во мне усомнилась. Еще немного — и они вздернули бы меня на ближайшем дереве. За недостаточные успехи в русском языке. Я понимаю наших людей. Не думай, немец, что ты можешь иметь с нами хоть что-то общее.
— А если бы ты могла от меня избавиться, все равно от живого или мертвого, это оправдало бы тебя в глазах твоих людей?
— Не знаю. И не стану пробовать. Хотя, скажу по совести, идея соблазнительная.
Этой ночью не ширяли под крышей совы. Им мешал свет фонаря. Зато полуодичавшая собака была рада свету из дома. И решила не подпускать к хозяевам непрошеных гостей, для чего заняла караульный пост возле спального ящика. Девушка прогнала собаку прочь, чтоб не напускала блох. Рёдер сперва усмотрел в этом намек на своих вшей. Потом — на свои мысли. Он снова подумал про великий вселенский холод, который стал сильней, чем может вынести человек. Но почему она в этот раз не потребовала у него нож? После злых признаний по дороге?
Собака убралась и неподалеку от овина завыла. В сыром воздухе собачий вой звучал глухо. Девушка уснула, но спала неспокойно, металась, и это доказывало, что она действительно спит. Мужчина встал еще раз, до предела прикрутил фитиль. Когда керосину всего полбидона, с ним надо обходиться бережно. Пузатое стекло фонаря раскалилось. Он положил руки на проволочное ограждение фонаря. Загляделся на огонек. Огонек был зубчатый, желто-красный. Словно первый гребешок у молодого петушка. Если бы девушка сейчас проснулась, она сразу бы подумала, что я высиживаю петушка, как наседка. А я ничего не высиживаю, я просто грею свои растрескавшиеся лапы. Мария не подпускала меня к себе, если у меня были холодные руки. Холодными руками даже тесто не замесишь, а уж ко мне в постель с такими руками — и думать не моги. Боженька, дорогой, дохни своим холодным дыханием на мои руки, не вводи меня в искушение, дорогой боженька.