Страница 17 из 23
Сознание покинуло меня, оставив лишь остатки разума, которые усиливала тишина. Психический гул, который досаждал мне раньше, теперь завывал в моей голове, как Банши.
— Моя голова, — пробормотал я.
B то время как самой заметной чертой казни была явно голова, ныне покойного, детоубийцы/беглого заключенного. Верхняя часть голого черепа предстала во всей красе, когда срезанный скальп был выброшен. Удары молотка теперь были очевидны: кость черепа осталась нетронутой, но слегка разрушенной и покрытой трещинами. Эймон вставил кончик ножа в одну из трещин, чтобы усилить паутину и нарушить то, что осталось от теперь уже нездоровой целостности кости, после чего начал осторожно вынимать осклоки сломанной кости.
Зачем, — удивился я. — Почему?
На этот, бесспорно, разумный вопрос — тогда я еще ничего не знал — ответ был дан незамедлительно.
Варварская обязанность Эймона оставила открытый фрагмент черепной коробки, образовав круглое отверстие там, где раньше была кость. Внутри легко просматривалось извилистое мясо бело-розового мозга, выглядывающее из-под рваных кусков защитной дермы. Крови почти не было видно, хотя другая прозрачная жидкость выступала коротким, но обильным потоком из раны, в которой я мог только заподозрить спинномозговую жидкость. Я дрожал, наблюдая вместе с остальными; далее Эймон погрузил лезвие ножа вертикально в незащищенное серое вещество по самую ручку.
К тому времени я уже думал, что заключенный мертв, но после того, как нож вонзился в него, распростертое тело очень быстро напряглось, согнулось вверх, а затем обмякло.
Из толпы наблюдателей послышался длинный, но приглушенный:
— Аххххххххххх…
Теперь глаза Эймона горели так же, как у убийцы, но не злобой, а возмездием; и именно эти глаза осматривали круг притихших зевак. Затем последовал сигнал: понимающий кивок. От человеческого круга отделились только мужские особи, чтобы слиться в змееподобную линию позади Эймона за (и простите за каламбур) «головой» страдальца.
Это предчувствие «покалывания» моих рук, которое преследовало меня весь день, теперь охватило все мое существо так, что я чувствовал электрические разряды по всему телу. Потому что, видите ли, то, что последовало за этим, может быть переведено только как молчаливое, размеренное, целенаправленное и очень кумулятивное безумие.
Я должен тщательно подбирать слова.
Самая красивая из женщин, наблюдавших за происходящим из круга (одновременно, заметьте, как бы машинально), сняла с себя свой скудный (а в некоторых случаях почти несуществующий) наряд, чтобы стоять с дикими глазами, потея и совершенно голая в свете костра. Это безнравственное зрелище привлекло мое внимание всецело, как, подозреваю, привлекло бы любого нормального мужчину. Соски, торчащие, как пробки, из молодых, тяжелых грудей, аккуратный, соблазнительный живот, подтянутые, жеребячьи ноги и обильно покрытый нежными волосами лобок — это яркое и мощное зрелище было тем, что завладело моим вниманием; я сглотнул от визуального восторга и начал обильно потеть вокруг воротника. Но фигура, к которой мои глаза были всецело прикованы, была фигурой уникально красивой альбиноски, мои чресла сжались в плотной, сексуально голодной дрожи. Она была сладострастным призраком, песней сирен страны теней с ее бледной и странно блестящей кожей, и головой, полной акинских волос, цвета анемичной крови, припорошенных белизной, которая была бледной и блестящей одновременно. Ее тело расцвело, как спелый плод. Она снова посмотрела на меня, приглашающе ухмыляясь, но стояла так, как будто ее намерение было нагло выставить свое тело для демонстрации очереди мужчин позади Эймона. Я понял, что не ошибся, когда заметил, что все упомянутые мужчины разглядывают этих обнаженных чародеек, их глаза сверкают, а мысли явно кипят от злости. Была ли это какая-то парахроническая оргия друидов или освещенный луной Джубал плодородия, как те слюнявые тотемистические обряды, которые происходили 5 тысячелетий назад во имя Матери-Земли? Могло ли нечто столь архаично-вакхическое каким-то образом сохраниться до наших времён здесь?
Нет. Это было нечто совершенно иное. Что-то более методичное, но тем не менее таинственное и безмерно осязаемое.
Что-то такое, чего никогда не смогли бы состряпать мои самые страшные кошмары.
Наконец, моя воля взяла верх над мучительной похотью в моем сердце, и я заставил себя отвести взгляд от знойного скопления обнаженных женщин, чтобы посмотреть…
Боже, я едва могу вспомнить происходящее…
То, что я видел, проще сказать прямо, и это было так: Эймон совокуплялся с головой мертвеца.
Да.
Его рабочие штаны были спущены до лодыжек, большие руки держали уши покойника, бедра…
…двигались туда-сюда.
Следовательно, функция непостижимого разреза, состояла в том, чтобы сделать правильный выход для…
Полового акта.
Как бы ужасно это ни было, я сфокусировал свое зрение на области (за неимением лучшей терминологии) казни и отчётливо мог видеть блестящую эрекцию Эймона, входящую и выходящую из мозга приговоренного. Сначала движения были медленными, потом они стали быстрее и сильнее. Каждый ужасный толчок бросал взгляд Эймона на одну из обнажённых женщин, без сомнения, чтобы поддержать необходимый уровень возбуждения для этой в конечном счете неприятной задачи. Лицо Эймона начало напрягаться, глаза заплыли, бедра колотили по макушке осужденного быстрее, сильнее, неистовее. Все, что было слышно, это приглушенные удары таза о голову и синхронные влажные шлепки.
Именно тогда кто-то сказал:
— Кончи ему…
Затем последовало более громкое заявление:
— Кончай, Эймон!
Еще один голос, еще громче:
— Братец, суй «петуха» на всю длину!
Затем раздался женский голос, наполовину визжащий:
— Еби его мозги, Эймон!
Затем раздался самый громкий голос из всех, что я слышал до сих пор, голос старейшины:
— ИИИЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕ-хаааа! Устрой ему Головач, сынок! Нафаршируй его башку спермаком!
Как будто трубный глас мятежников каким-то непостижимым образом вызвал всеобщее оргиастическое одобрение, и, следовательно, последовал…
Хаос.
Словно по щелчку сатанинских пальцев я стоял онемевший и ничего не понимающий в самом центре непостижимого калейдоскопа визжащего, пульсирующего, задыхающегося, вечно движущегося, совокупляющегося безумия: пандемониума, пригодного для самых черных аркад Геенны. Все мужчины либо извлекали свои интимные части через ширинку, либо снимали штаны, либо даже раздевались догола, крутя бедрами в блудливой мимике, когда они гладили себя, ухмыляясь мысленному сексуальному корму, а именно: молодым женщинам, лишенным одежды с их папианскими телами и ведьмиными огненными глазами, чтобы достаточно воспламенить их члены для ужасной награды. Сами женщины танцевали, извивались и кружились в экстазе, отчаянно лаская груди друг друга, обмениваясь поцелуями, щекоча набухшие соски друг друга или еще более похотливо перебирая ртами от одного обнаженного лобка к другому, в то время как один за другим обезумевшие от мести мужчины…
По-другому и быть не могло.
Один за другим (и так как ненормативная лексика не в моих привычках), они трахали голову мертвеца на том Тартарском столе. Возможно, я даже пускал слюни, как идиот из сумасшедшего дома, глядя в окно и сразу вспомнив ужасное граффити, которое обнаружил в гараже. Но это были не извращенческие каракули. Это было по-настоящему.
Это происходило прямо сейчас.
Адские образы, отражающие вспышки исчадия ада, происходили прямо на моих глазах: вздыбленные эрекции погружались в сырой мозг, как стержни на маслобойне. Их лица перекосило в гримасах животной жесткости, их спины выгибались, как будто в горящих муках, лишенные век глаза показывали несомненную противоположность; в то время как обезумевшие женщины плясали, скакали и вертелись, как органические двигатели соблазнительной женской плоти. Меня окутывали звуки, звуки какофонии со всех сторон: пулеметные смешки, улюлюканье, крики, свист и даже бешеный волчий вой; волны кульминационных стонов, кошачьи вопли и кульминационные визги, больше похожие на звериные, чем на человеческие, голоса, голоса, доведенные до безумия сатирической похотью, ответное вожделение; инкубическая похоть и суккубическая желчь — абсолютно безымянная самозабвенность, которая поразила меня как всенаправленная канонада из хищных глоток мужчин и женщин, когда спиритическая схватка достигла невероятной силы: