Где-то рядом

Угли в камине почти потухли, оттого-то и казалось, что в просторной комнате очень холодно. Тяжёлые шторы были спущены, горел только единственный канделябр на столике у камина.

Ньют услышал хриплый всхлип.

— Мама?

Она сидела на диване, подобрав колени к груди и уткнувшись в них лицом. Белые руки её сжимали розарий* из розовой яшмы. Раньше Ньюту не доводилось его видеть.

Его шаги заставили маму встрепенуться. Она подняла мокрые, покрасневшие глаза, встретившись взглядом с Ньютом, и, сипло выдохнув, вновь заплакала.

Ньют оторопел. Он растеряно посмотрел по сторонам, словно ожидая, что вот-вот в комнате появится Тесей. Раздвинет шторы, затопит камин и одним словом успокоит маму. Но вместо высокой фигуры брата он увидел полупустую бутылку из-под огневиски.

— Мама… что ты?.. — Он правда не понимал. Материнская ладонь крепко ухватила его за плечо, притягивая, и когда заплаканное лицо оказалось у шеи, Ньют замер, не находя сил пошевелиться.

«Это из-за Тесея, — как обухом по голове, — она уже знает».

— Мама, мама, — неловко проводя ладонью по рыжим волосом, пытался он утешить ее. — Всё хорошо, с Тесеем всё хорошо.

— За что? — надрывный, грудной всхлип в самое ухо. Голос матери был искажён, словно горло ее было обожжено. — За что мне это снова?

Ньют вздрогнул. Не с ним, не с ним сейчас вела диалог мама.

Ньют не привык видеть маму такой. Всю свою жизнь он видел женщину стойкую, энергичную, которая, кажется, знала шутку к каждому подходящему случаю, которая учила его обращению с гиппогрифами и всегда, всегда улыбалась. И Ньют привык к этому, привык, что его матери просто не может быть плохо, что её никогда и никому не придётся утешать. Особенно ему.

— Мама…— Он крепче обнял её за плечи, чувствуя под ладонями выпирающие косточки. О, Моргана, как же она похудела…. — Не плачь, мама, всё хорошо.

Ответом ему был лишь новый всхлип.

— Мы вернулись, мама, вернулись. И я, и Тесей. Мы живы, мы здоровы. Мы с тобой.

— Ох, Ньют, мальчик мой. - Она покачала головой и сама обняла его, прижимая вихрастую макушку к груди, упираясь в неё подбородком и чуть раскачиваясь, будто баюкая. — Я так боялась. Столько лет боялась, что сова прилетит не в воскресенье, как обычно, а в другой день. Столько боялась… Она ведь прилетала однажды…

Ньют знал, конечно, что мама волновалась. После того, как Тесей остался на континенте, после того, как Ньют сбежал в Карпаты, оставив только записку на кухонном столе. Но не думал, что мама боялась. В мире животных смерть — что естественная, что насильственная — была лишь частью круговорота жизни. В своей голове Ньют просто перенёс это знание на людей.

— И теперь снова. Снова Тесей чуть не погиб. Это так тяжело, Ньют, так тяжело.

— Я знаю, мама.

Перед самым его носом качался от прерывистого дыхания кулон на длинной цепочке. Янтарная капелька с отпечатком следа ящерки внутри. Ньют знал — это свадебный подарок отца.

Ньют знал, но это знание не находило отклика в сердце. Он смотрел, как раскачивается кулон в такт дыханию, как маятник гипнотизёра. Смотрел, как играет красками янтарь. И чувствовал пустоту.

— Я совсем расклеилась. — Мама отодвинулась и вынула из кармана платья платок, утерев им глаза. Она улыбнулась тепло, как улыбалась каждые выходные на семейном обеде. — Не нужно мне было так тебя волновать.

— Ничего, всё в порядке, — вымученно улыбнулся Ньют, пряча глаза. — Тебе надо поспать. Утро вечера мудренее — так говорит мой знакомый.

— Да, надо поспать. — Мама перевела взгляд на свои руки. Она тряслась, будто в лихорадке. Ньют потрогал ладонью её мокрый лоб: он был горячим. — Покормишь гиппогрифов, радость моя?

— Ложись здесь. — Ньют снял с подлокотника дивана толстый шерстяной плед. — Я сделаю тебе горячего чая и затоплю камин.

Только он хотел встать с колен и позвать домовуху, как мама ухватила его за запястье.

— Посиди со мной, пожалуйста. Совсем немного.

— Конечно, мама.

Он сидел рядом, наблюдая, как постепенно разглаживаются черты знакомого с детства лица, как стрелочками высыхают слипшиеся от влаги ресницы и становится размеренным дыхание. Ноги затекли, и, когда Ньют поднялся, ему пришлось схватиться за спинку дивана и закусить губу.

Он убрал недопитый огневиски в бар, механическими движениями порубил мурлокомль. Мысли его были далеко, не здесь. Они блуждали где-то среди заснеженных перевалов Карпат. Каждый проведённый там день мог стать последним… Нет, это ложь, не стал бы. В долине, где они держали драконов, было безопасно. Но за стеной защитных заклинаний…

Странно, что ему не снятся кошмары.

Гиппогрифы в этот раз не были рады его приходу, как обычно. Ньют быстро поклонился, приближаясь к длинной кормушке, и быстро же ушёл, пока вожак табуна не решил, что к нему недостаточно почтительно отнеслись.

Вернувшись, он сначала заглянул в гостиную. Мама безмятежно спала, положив руку под голову.

Он так мало знал о ней. Знал ли он больше о Тесее?

Доски паркета поскрипывали под осторожными шагами. Дом казался таким неуютным, покинутым. Здесь так много комнат, и большинство пустует уже не первый десяток лет.

Северное крыло. Здесь комната для рукоделия, мастерская с широкими окнами во всю стену, где когда-то писала картины бабушка, музыкальная комната. Ньют так давно не заходил сюда, кажется, целую вечность. Но хорошо смазанные петли не скрипели, и пол не покрывал толстый слой пыли. Домовуха знала свою работу, поддерживая в доме порядок, служа уже второму поколению Скамандеров.

Ньют провёл рукой по роялю. Белая ткань чехла пошла складками. Ньют играл не очень хорошо, всегда отдавая предпочтение скрипке, но знал несколько композиций в достаточной мере, чтобы не краснеть за их исполнение перед Тесеем. Тот играл куда лучше.

Раньше на комоде, где хранился футляр со скрипкой, стояла колдография: вся семья в сборе у рояля, пытается играть в шесть рук с переменным успехом. Сейчас рамка отсутствовала. Мама переставила к себе, наверное.

На втором этаже было ещё тише. Гостевые спальни пустовали, мама сегодня ночевала в гостиной, и никто не мял простыни в двух зеркально отраженных комнатах в конце коридора.

«Здесь или в библиотеке?»

Ньют знал, что поступает неправильно. Нельзя копаться в чужих вещах без разрешения, тем более в таких личных. Но будить маму было жестоко. Ей нужен отдых.

А Ньюту нужно разобраться в себе.

В спальне было очень уютно. Мама любила свет и пространство, поэтому после ремонта заменила панели тёмного дерева на светлые, сняла тяжёлые картины, вместо этого поместив на стены пару изображений толстых, довольных жизнью низзлов. Мягкий ковёр цвета топленого молока приглушал шаги, пока Ньют шёл к секретеру темно-бежевого, как и вся прочая мебель в комнате, цвета.

— Алохомора!

Замок щёлкнул, и Ньют поднял крышку. Ему все же было совестно за это. В конце концов, когда Тесей читал его мысли, ему становилось очень неприятно и обидно, что родной брат так с ним поступает. А письма — это те же мысли, только принявшие новую, неизменную форму.

В секретере на верхней полке лежали учётные книги. Приход, расход, заказы на разведение редких пород — это всё не интересовало Ньюта. Мама когда-то пыталась посвятить его в сложную науку ведения бухгалтерии, пока ещё подростком он не признался, что не хочет заниматься в будущем семейным делом, потому что тогда не сможет путешествовать.

Ньют перевёл взгляд на нижнюю полку, где стояло несколько коробок и шкатулка с драгоценностями. Ньют вынул первую из них, перевязанную пеньковой верёвкой. Он медлил, но, сделав глубокий вдох, решительно потянул за конец узла.

Мама сказала, что ей приходится переживать «снова». Почему «снова»? Что знали мама и Тесей, чего не знал Ньют?

В коробке хранились письма. Аккуратной стопкой, конверт к конверту — все одинаковые, из тёмного пергамента, с остатками сургуча на оборотах.

Бережно, словно прикасаясь к реликвиям, Ньют перебирал конверты. Вот подписанный его рукой двадцатого апреля 1916 года, а внутри совсем короткое послание: «Мама, у меня всё замечательно, но много писать не могу, нужно быть все время с Галечкой. Она сломала крыло». Галечка умерла через неделю. Инстинкт погнал её из пещеры в небо, к сородичам, но крыло не удержало, и дракониха рухнула в ущелье.