Где нет темноты

Она не знала, где она и сколько провалялась без сознания. Мигрень, какая бывает поутру, если спать лечь с больной головой, пульсировала в висках, глазах и даже чувствовалась, стоило только открыть рот, будто Тину ударили в зубы. Саднило и чуть пощипывало нос, но, коснувшись его пальцами, Тина поняла, что крови нет, и чувства её подводят.

Она села на жёсткой кровати, застеленной тонким шерстяным одеялом, и осмотрелась. Поначалу мешали пляшущие перед глазами круги и подступившая к горлу тошнота. Тина не помнила, ударялась ли головой, и теперь беспокоилась, что это сотрясение.

Дурнота не проходила, но постепенно пелена перед глазами рассеялась, и окружающий мир обрёл слегка размытые мягкие очертания.

Она оказалась в комнате едва ли по площади превышавшую сарай для мётел в Ильверморни, где ей пару раз приходилось находить Куинни, прятавшуюся от забияк на два курса старше. И пахло здесь так же — пылью, деревянной стружкой и средством для полировки, от которого свербило в носу, но здесь его аромат был едва уловим. Прямой свет лился, казалось, отовсюду, не давая понять высоту помещения. Окон же не было вовсе.

Тина встала и, пошатываясь и вытянув руку, прошлась до стены напротив, где, как ей показалось, свет преломлялся, выделяя углубление. Пальцы коснулись не то шершавого камня, не то кафеля. Ногти сразу противно зачесались. Тина ненавидела неглазурованную керамику, прикосновения к которой всегда вызывали такую реакцию. А ещё зубы тоже сразу начинали чесаться. Но, переборов неприязнь, она двинула ладонью дальше, опасливо запуская руку в нишу и нащупывая тарелку из всё той же ненавистной керамики. Но на ней лежало что-то, завёрнутое в материю и, схватив находку и отдёрнув руку, Тина отступила к кровати, неистово потирая ногти о рукава, силясь угомонить зуд.

Она потянула за узелок, разворачивая свёрток. Внутри оказалась обычная круглая булочка наподобие тех, из которых не-маги готовили сэндвичи по пять центов, только без начинки. Самая обычная булочка, от одного взгляда на которую Тина почувствовала, насколько же голодна. Живот свело так, будто она ничего не ела уже несколько дней.

Булочка притягивала взгляд, но, сглотнув, Тина отвернулась и вновь встала, намереваясь обследовать комнату, даже если вся она выложена тем же мерзким кафелем.

Тине требовалось два шага, чтобы отмерить ширину, и четыре — длину. Задрав голову, она снова попыталась разглядеть потолок, но свет слепил до рези в глазах и будто бы тонкими иглами впивался прямо в мозг.

Головная боль, было отступив, дала о себе знать резким спазмом. Тина застонала и, опустившись на пол, прижалась к ножке кровати, уповая на целительную силу холодного металла. Но, вопреки ожиданиям, он был тёплым. Тогда Тина вновь заняла место на краю постели, пытаясь отвлечься от боли посторонними мыслями.

Словно издеваясь над ней, память отказывалась фокусироваться на недавнем прошлом. Всё, что было между аврорской летучкой, во время которой директор Грейвз повторял план задержания (кого?), и пробуждением, покрывала непроницаемая вуаль. Из-за серого марева будто бы доносились голоса. Кто-то звал её по имени, кто-то кричал и что-то быстро говорил — слов было не разобрать, а ещё был гул. Равномерный, неестественный, и он был самым настоящим, а не частью потерянных воспоминаний. У гула, как и у света, не было видимого источника. Он был за стенами, и под тонким одеялом, в которое Тина завернулась, перед тем как забраться на кровать с ногами, и в воздухе. Круглая булочка слегка подрагивала, но, прикоснувшись к ней, Тина не почувствовала вибрации.

Неизвестно сколько она просидела просто глядя перед собой. С равным успехом могло пройти десять минут, а мог и целый час. Усилившаяся из-за гула боль в голове не давала думать ни о чём другом. Аккомпанировал ей голод, туго стягивающий желудок. Наконец, Тина не выдержала и, решив разобраться хоть с одним противником, откусила от булочки кусок. На вкус оказалось приятно, хоть и пресно. Но резь в животе потихоньку угомонилась.

Завернув надкушенную булочку обратно в ткань, Тина вновь поднялась на ноги. В комнате — хотя верней было бы назвать это место темницей — на первый взгляд не было двери. Но, может, она просто недостаточно внимательно смотрела? В царившем вокруг не-мраке всё было размытым, тёплым, как растаявшая на солнце плитка молочного шоколада. И столь же неприятным на ощупь.

Она вновь вспомнила прятавшуюся в сарае Куинни, запах полироли и древесной стружки. И удушающую июньскую духоту.

Нет, просто сидеть и ждать, пока хоть что-нибудь не произойдёт, Тина не собиралась. Пусть в этот раз при ней нет палочки, она всё равно что-нибудь придумает.

Порывшись в карманах, она извлекала на свет все те нехитрые вещицы, что у неё не отобрали: новенький немажеский пятицентовик, голубой носовой платок с вышитым зелёным в уголке PG и сложенную вчетверо колдографию, которую Тина никогда с собой не носила, а держала в рамке на рабочем месте. Куинни улыбнулась ей со снимка и крепче сжала ладонь сестры. Одна из линий сгиба пролегала точно между ними.

Плотная вуаль в голове будто на мгновение приподнялась, преподнося образ — Куинни с рассечённой губой.

Тина ахнула и, бросившись к стенам, принялась лихорадочно шарить по ним в поисках хоть чего-то похожего на дверь. Пару раз ей казалось, что шов меж плитами глубже обычного, и она безуспешно цеплялась короткими ногтями за края, от чего зубы сводило судорогой. Злость и досада, и паника крепли в её душе, грозя вот-вот выплеснуться слезами. Тине было страшно как тогда, в Комнате Смерти. Но там она была не одна. Каков шанс, что сейчас с невидного потолка к ней спустится пикирующий злыдень?

Она вновь натолкнулась на нишу. Ногти черканули по тарелке, и это было так же болезненно, как когда Тина сломала ногу, упав с метлы на втором курсе. Но кость их школьная целительница срастила за пару секунд, напоила обезболивающим зельем и ещё дала яблоко, чтобы совсем успокоить. Здесь же приходилось терпеть, как не-магу.

Ниша оказалась глубже, чем показалось в первый раз. Тине пришлось прижаться плечом к стене, чтобы достать до конца, да и то одними кончиками пальцев. Закусив губу, она ощупывала нишу. Быть может, пронеслось в голове, это была ловушка, обманка, ложная надежда, но другой у неё всё равно не было.

Кончик указательного пальца вдруг уколола не то игла, не то шип. Тина резко отдёрнула руку, больно ударившись заодно локтем так, что помимо воли выступили слёзы. В центре подушечки набухала капелька крови. Она скатилась вниз к ладони, оставляя красную дорожку, по которой последовала вторая. Тина вынула платок и обмотала палец, а когда вновь подняла голову, то обмерла. Без единого звука часть стены просто исчезла, открывая арочный проход. Он был слишком узок, чтобы войти, расправив плечи, пришлось повернуться боком, чувствуя себя слишком широким для дверного проёма диваном. Тина как-то в детстве видела, как соседи не-маги, натужно пыхтя, протискивали в квартиру такой, и очень тогда им сочувствовала.

Перед ней предстал коридор, чей потолок так же терялся в мягком свете. Здесь не было темно, но и не светло, и ничто не отбрасывало теней. Шершавые стены уходили вдаль и ввысь, всё тот же мерный гул незримо властвовал над крошечным пространством, которым теперь был ограничен мир Тины. Она торопливо прошла пятнадцать шагов вперёд, пока не уткнулась носом в новую стену, и так же торопливо вернулась обратно. За то неизмеримо долгое время, что она провела в этой темнице, неведомый ранее страх пустил ростки в её душе, взращенный всепроникающим светом и давящим на виски гулом.

Что, если в любой момент в стене откроется ещё один проход, из которого кто-то — или что-то — выберется? У неё из оружия только пятицентовик, но вряд ли монеткой с бизоном на реверсе можно кого-то обезоружить.

Тина подкинула монетку, но не поймала и та с глухим стуком упала на пол, распространяя в застывшем воздухе тихое вибрирующее эхо.

— Здесь кто-то есть?

Тина шарахнулась в угол, выставляя перед собой сжатые в кулаки руки, готовясь обороняться грубой силой, раз уж палочку у неё отобрали. Но никто не нападал.