Страница 14 из 18
Добрый был мужик Опанас, да только, бедняга, очень водку любил. Бывало, только снарядится куда выехать, а уж Харько у шинка сторожит и кличет:
- Не выпить ли тебе чарочку, Нескорый? Куда торопиться?
Он и выпьет.
Выедет после того за село, через плотину, а там уж, у другого шиночка, сам мельник кличет:
- А не выпьешь ли чарочку. Нескорый? Куда тебе поспешать?
Он и тут выпьет. Глядишь - и вернется домой, никуда не ездивши.
Да, добрый был мужик, но, видно, судьба ему судила пропадать промежду двумя шинками... А все-таки человек был веселый и все, бывало, песни поет. Весь, бывало, пропьется, и баба сердитая дома дожидается, а он как песню или прибаутку сложил, так думает, что горе избыл. Так и теперь: лежит себе в телеге и поет во все горло, что даже лягушки с берега кидаются в воду:
Волы мои крутороги
Идут по дороге...
А меня не носят ноги,
Ой, не носят ноги!
Пропил свитку и чоботья,
И шапку с затылка...
А у мельника в шиночке
Хороша горiлка...
- Эй, а какая там бесова тварюка посередь гати стоит, что и волам не пройти? Вот, когда бы не лень было мне сойти с воза, я б тебе показал, как посередь дороги становиться... Цоб, цоб, цоб-бе!
- Постой на одну минуту, добрый человек,- сказал чорт сладким голосом.Мне бы с тобой потолковать немного...
- Немного? Ну, толкуй, а то некогда. Пожалуй, в Каменке шинок заперли, так и не достучишься... А что ты скажешь, не знаю, как тебя назвать... Ну?
- О ком это ты такую хорошую песню пел?
- Спасибо, что похвалил. Пел я об мельнике, что вот тут на мельнице живет, а что хороша ли песня, или нет, то лучше мне знать, потому что я себе сам пою. Может, кто от той песни скачет, а кто и плачет, вот что... Цоб, цоб, цоб-бе! Да ты все еще стоишь?
- Стою.
- Чего ж ты стоишь?
- В песне твоей говорится, что горелка у мельника хороша?
- Вот ты какой... хитрый! Человек и песню еще до конца не допел, а он уж придрался к слову. Где у беса хороша!.. Ты, видно, не слыхал поговорки: вперед батька не лезь в пекло, а то опередишь батька и того... нехорошо будет. Когда так, то я лучше тебе до конца спою:
А у мельника в шиночке
Хороша горiлка...
Ой, горiлки две бутылки,
И... воды бутылка...
Ну, что, все стоишь? Чего ж тебе, когда так, еще надо? Вот я сейчас вылезу-таки с воза, посмотрю, долго ли ты настоишься вот тут, а?.. Что ты себе подумаешь, если я начну тебя угощать батогом?..
- Сейчас, сейчас уйду, добрый человек. Только скажи еще: а что ты себе подумал бы, когда бы здешнего мельника чорт забрал, как и Янкеля?..
- А что мне думать? - ничего и не подумаю... Таки, сказать по правде, и схапает, когда-нибудь, непременно-таки схапает... Э, да ты, вижу, все стоишь... Ну, вылезаю с воза. Гляди, уж и ногу одну поднял...
- Ну, ну! Поезжай себе, когда ты такой сердитый.
- Ушел ты?
- Ушел.
- Цоб, цоб, цоб-бе.
Опять волы закачали рогами, заскрипели ярма и занозы, воз покатился на другой конец гати, а Опаяас запел свою песню:
Волы мои крутороги,
Прибавляйте бегу!
Пропил мельнику колеса,
Пропью и телегу.
Колеса стукнули, съезжая с гати, и песня Опанаса стала затихать на горе.
Не успела еще стихнуть, как послышалась другая, из-за реки. Так и звенели, так и заливались женские голоса, сначала далеко, а там уже и в лесу. Видно, где-нибудь дожинали девчата с молодицами, а может, и отаву на дальнем покосе сгребали, а теперь шли себе позднею дорогой и пели, чтобы не страшно было лесом идти.
Чертяка разом шмыгнул к Янкелю под вербы.
- А ну, давай же чего-нибудь поскорее!
Янкель ткнул ему какую-то рвань. Чорт кинул ее на землю и ухватился за узел.
- А! что ты мне даешь, как нищему, что стыдно будет показаться. Давай получше!
Чорт выхватил, что ему было нужно, мигом свернулись у него крылья, мягкие, как у нетопыря, мигом вскочил в широкие, как море, синие штаны, надел все остальное, подтянулся поясом, а рога покрыл смушковой шапкой. Только хвост высунулся поверх голенища и бегал по песку, как змея...
Вот после этого чмокнул, топнул, подбоченился, посунулся навстречу молодицам,-ни взять ни дать какой-нибудь добрый мещанин или подпанок из экономов,- и стал на середине плотины.
А песня все ближе да все звончее,- уже так и веет по-над землей, да под ясным месяцем, что, кажется, весь свет разбудит середь ночи. Да вдруг и оборвалась сразу...
Сыпнули молодицы из лесу, будто кто маков цвет из передника на землю просыпал,-увидели на плотине незнакомого щеголя и сбились в кучу у конца гати.
- А что оно такое вон там стоит? - спросила одна.
- Да это мельник,- говорит другая
- Какой мельник,- и не похоже!
- Может, подсыпка.
- Где у подсыпки такая одежа?..
- А отзовись ты, когда ты что доброе,- крикнула вдова Бучилиха, что, видно, была побойчее других.
Чорт издали поклонился и потом подошел поближе, выкидывая ногами и фигурой выкрутасы, как настоящий подпанок, что хочет казаться паном, и сказал:
- А не бойтесь, ласточки вы мои! Я себе человек молодой, а зла вам не сделаю. Идите себе спокойно...
Молодицы и девки взошли на гать, поталкивая одна другую, и скоро окружили чорта. Э, не всегда-таки приятно, как окружат человека десяток-другой вот этаких вострух и начнут-пронизывать быстрыми очами, да поталкивать одна другую локтем, да посмеиваться. Чорта стало-таки немного коробить да крючить, как бересту на огне, уж и не знает, как ступить, как повернуться. А они все пересмеивают.
"Вот так его, так его, мои ласточки,- подумал про себя мельник, глядя из-за корявой ветлы.- Вспомните, галочки мои, как Филиппко с вами, бывало, песни пел да хороводы водил. А теперь вот какая беда: выручайте ж меня, как муху из паутины". Еще, кажется, если бы его так пощипать хоть с минуту,-провалился бы чертяка сквозь землю...
Но старая Бучилиха остановила девчат:
- Цур вам, сороки! Совсем парубка засмеяли, что у него и нос опустился книзу, руки-ноги обвисли... А скажи ты нам, небора'че [Бедняга (укр.)], кого ты над омутом дожидаешься?
- Мельника.
- Приятель ему, видно?
"Чтоб таким приятелям моим всем провалиться сквозь землю!" - хотел крикнуть Филипп, да голос не пошел из горла, а чертяка отвечает:
- Не то чтоб большой приятель, а так себе: сосчитаться за старое надо.