Страница 8 из 22
— Что такое «ледник»? — заинтересовалась девушка, размышляя, сможет ли она приспособиться к такой жизни.
— А это тоже вроде погреб, только в него зимой лед и снег нагребают и хранят самые скоропортящиеся продукты, — объяснила баба Маша. — Ты не пугайся, привыкнешь! Там не так страшно, как кажется. И зачем тебе телевизор и интернет? Тебе малыша вынашивать в покое и на всем натуральном. Я вон телевизор этот и не смотрю, стоит, пыль собирает. Как ни включишь — то убили кого-то, то горит что-то, то цены выросли. Да тьфу, одно расстройство!
— А продукты где там брать?
— Огород свой, хлеб Настасья сама печет, две или три, уже не помню, козы у нее. И раз в две недели к ним лавка приезжает. И я приезжать к тебе стану, не переживай так, не брошу! Вот на учет тебе надо встать, а это проблема.
— На учет?
— По беременности. Чтоб врачи смотрели, и пособие потом послеродовое положено.
— А, ну, посмотрим, пока не к спеху, — отмахнулась Таня.
— Ладно, я отдышалась, пошла на последний круг, — встала баба Маша. — Ты собирай вещи-то! А ботинки что отложила?
— Куда я в них в деревне? Может, подарите кому?
Баба Маша покосилась на модную обувку, помолчала, размышляя, и вынесла вердикт:
— Не оставляй! Ничего своего не оставляй! Ботинки приметные, здесь такие не купишь. Сама говорила — муж богатый, искать станет. Мало ли… Жизнь учит, что ничем нельзя пренебрегать. Вот как только отмахнешься, мол, такого не может быть! А жизнь тебе — «может, еще как, может»! И бабах прямо по темечку! Так что, увязывай все, а я побежала. Еще продуктов прикуплю и мы готовы. Эх, жаль, Найда так и не оправилась, а заниматься ею пока некогда. Ладно, авось, дотерпит до моего возвращения. Напоим водкой, еще чесночку туда добавлю, и все как рукой снимет. Проверенное средство! — хозяйка озабоченно покачала головой и вышла за двери.
Выехали не в два, как собирались сначала, почти в четыре.
Мирон, немногословный мужик, помог загрузить в машину узлы и коробки, мельком глянул на Татьяну и буркнул:
— А Галька-то, теть Маш, совсем не изменилась! Только выросла, конечно. Бледная чего такая? Не болеешь?
— Нет, — удивилась Таня и вспомнила, что хозяйка говорила о дочери. — Я же на Севере живу, где там загорать, если полгода — Полярная ночь?
— А, это да, — легко согласился Мирон. — Тогда правильно, что к Настасье едешь, у нее все свое, свежее. Воздух там и солнца завались. На молоке за месяц румяная станешь, а на огороде повозишься — загар будет, куда там курортам! Ну, садитесь, красавицы, мне до семи вернуться надо.
Машина у соседа оказалась та еще: дребезжало все — двери, стекла, что-то под днищем и время от времени на особенно качественной яме хищно хлопал багажник.
Мирон вперед почти не смотрел, обмениваясь с соседкой взглядами на урожай, последними новостями и сожалениями, что «Верка совсем с ума сошла, да и Серега недалеко ушел».
Скорость при этом была такая вполне ничего себе и как жертва отечественного автопрома, отечественных же дорог и автосервиса еще не развалилась, можно было только удивляться. Немногие пешеходы, ловко уворачивались от громыхающего средства передвижения и продолжали путь, как ни в чем не бывало.
Наконец, Никишино осталось позади, и с полчаса машина шла по почти нормальному шоссе. Правда, на полотне кое-где виднелись следы «квадратно-гнездового ремонта», но по сравнению с райцентром, эта дорога была похожа на дорогу, а не направление.
Затем свернули к строениям, проехали мимо кучки домов.
— Дергуньково, — пояснила баба Маша. — Совсем мало людей осталось, разъехались все. А какие здесь пасеки были! Коров люди держали, масло здесь знатное делали, вон, остатки маслобойни проезжали. Все прахом пошло.
— А чего не уезжать, если здесь для молодежи и нет ничего? — возразил Мирон. — Это нам куда дергаться, вросли уже, а молодым — то чего тут киснуть? Ни дорог нормальных, ни работы. Всех развлечений — водка, да по субботам танцы и драка.
— Твоя правда, — поддержала баба Маша. — В городе отработал свое и лузгай семечки, в кино иди, просто гуляй в парке или на аттракционах катайся. А в селе выходных нет и вечера тоже не больно-то свободные. Если не держать скотину и огород — ноги протянешь, а держать, так уход нужен. Ежедневный и круглогодичный.
Таня слушала и поглядывала по сторонам. Пока, сколько она едет с момента побега из СПА, ни одного оборотня не встретила, даже запаха не уловила. Это обнадеживало. Хотя, может быть, она зря себя накручивает? Может быть, Кирилл только обрадуется, что она ушла и избавила его от необходимости что-то с ней решать? Это было бы замечательно, но что-то подсказывало, что расслабляться ей очень рано.
Проехали Дергуньково и по еле заметной колее свернули в лес. Несколько километров по нему, и машина выехала на излучину реки.
— А вот и Голышево! — обрадовалась баба Маша.
— Где? — закрутила головой девушка.
— А отсюда не видать, деревья все скрывают, — довольно пояснила женщина. — Кто не знает, что здесь деревня, мимо проедет. Во-о-он туда надо, видишь?
Машина сделала зигзаг, проехала через густой околок и, подняв переполох среди стайки кур, остановилась прямо перед добротным домом.
Не успела машина заглушить мотор, как из-за дома появилась небольшая сухонькая старушка.
— Машенька! — кинулась она к бабе Маши. — А я сон видела сегодня — мясо сырое. Это ж все знают — к родне! И ты приехала. А с кем это ты? Батюшки, неужто Галя?
Старушка проворно подскочила к растерянной Татьяне и обняла ее:
— Приехала, навестила, не побрезговала! Галочка, какая же ты красавица стала! Пошли в дом, чего стоим-то?
— Мария, ты не сильно засиживайся, — пробурчал Мирон, разгружая машину. — Мне в смену, я говорил.
Баба Маша махнула:
— Помню я, полчаса посидим и назад.
Внутри дом выглядел также крепко и надежно, но без излишеств. С крыльца попадали в просторное помещение, где стояли ведра, кадушка на лавке, веник, под потолком весели пучки трав. Из него вели три двери, и Настасья толкнула одну, приглашая следовать за ней. Гости попали в прихожую, она же кухня. Почти половину этой комнаты занимала большая печь, выглядевшая как в сказке «Гуси-лебеди» — с широким зевом, сейчас закрытым заслонкой, кучкой дров внизу и настоящим ухватом, прислоненным к печной стенке. Беленые стены, беленькие, вышитые занавесочки на окнах. Вязаные салфетки на ножной швейной машинке, стареньком телевизоре, комоде. Железная кровать с шарами — раритет из прошлого века, не иначе — с накрытой тюлью горкой подушек на ней. Пестрые, вязаные из тряпочек, половики на полу. Три горшка с геранью и денежным деревом и распластавшаяся под лавкой с круглыми от ужаса глазами серая кошка.
Старушка кинулась стелить на стол скатерку, причитала, что и угостить-то нечем, если б она знала, курицу бы зарубила, лапши да пирогов наготовила.
— Да не хлопочи, Настасья, — увещевала ее баба Маша. — Была бы тут связь нормальная, я бы позвонила. Мы не с голодного краю прибыли, не надо нас откармливать. Сядь уже, разговор есть.
— Связь плохая, да, — сокрушенно подтвердила старушка. — Здесь, Галь, чтобы поймать сеть — Таня с уважением глянула на бабушку, легко оперирующую такими терминами — надо или на пригорок подниматься или вон, на пенек влезать.
Настасья ткнула пальцем куда-то в окошко и продолжила:
— Мне не шешнадцать — так и сказала, шепелявя — по пенькам скакать, а больше нигде Мегафон этот и не ловит. Ни одной палочки не показывает. Положим, когда ноги не болят, я на пенек влезу, но к чему мне звонить, если все в порядке? А если заболею, то на пенек мне не вскарабкаться, получается, никакого толка мне от телефона и нету! Ладно, чего это я, как ты, Галочка, рассказывай! Надолго ли к нам, как муж, как работа? Деток что же, нет до се?
— Вот по поводу деток мы к тебе, Настасья и прибыли, — прервала монолог старушки баба Маша, — глазами показав Тане, чтоб молчала. — Беременна Галька-то, а на Северах там ни молока настоящего, ни овощей. Молоко туда сушеное возят, а потом водой разбавляют, про фрукты-ягоды и не говорю — банки консервные или, опять же, сухофрукты. Ну, и как там здорового ребеночка-то выносить? Вот мы с Галькой подумали, и решили, что рожать она сюда приедет.