Королева Златого Леса

Он тогда уехал на последнюю, думалось, битву. Вечных с каждым разом становилось всё меньше, и Рэн слышал, как громко, неусыпно и неотрывно звали Твари, как кричали, протягивая свои когтистые лапы из невидимой дали, из кошмарной пустоты. Он их не боялся, но боялись другие, а он – Вечный, что редкость в Златом Лесу, - вынужден был выступать впереди.

А когда он вернулся, окровавленный, с глубокими царапинами и одной серьёзной раной, заживляя на ходу то, что мог, пешком, потому что лошадь испугалась и ринулась к Тварям во время трапезы, один, ведь из двадцати трёх Вечных больше никто не выжил… А когда он вернулся, было уже поздно.

Его жена решила всё сама. Шэрра сказала, что от калеки должна быть польза. Каена была – она и есть, даже умирая, - красивая. Как настоящая Вечная, с тонкой фигуркой, острыми – порежешься, - ушами, с улыбкой, быстрыми, меткими движениями и кошачьей грацией. Его Каена – первая невеста Златого Леса, даже если смертная, и Роларэн знал, что она однажды повстречает мужчину, который полюбит её, а она – его. Но доселе у эльфийки был только отец, единственный, кто не отталкивал её, не кричал в спину, не прозывался и не пытался снять шкуру с бедной Равенны.

Каена колдовала. Она уже тогда позволяла себе маленькие жестокости – по отношению к малочисленным местным юным эльфам, что шипели ей вслед. Но королю, жалкому мальчишке без капли Вечности в разжиженной крови, было наплевать. Он прошептал своё знаменательное "хочу", и Шэрра не вздумала воспротивиться.

Он не видел, что творилось в Каене тогда. Королю понравилась не глубина, а яркость зелёных глаз, не сила, а блеск медной рыжевизны на пылающем ещё тогда на небесах Златого Леса солнце.

Сейчас не было солнца и не было звёзд. И волосы Каены больше не сверкали, потому что видели только свет сотен свечей. Но их пламя сорвалось с вершины дворца и помчалось куда-то вниз, а Роларэн даже и не заметил, когда всё вокруг превратилось в сплошные туманы.

Её голова покосилась у него на коленях, и она шептала что-то в полубреду. Она пыталась закрыть глаза и отойти в далёкий, вечный сон, но не могла, потому что яд терзал изнутри хрупкое женское тело.

Сколько мужчин с той поры побывало в её постели? Забеспокоился ли кто-то, когда после первой брачной ночи короля нашли мёртвым?

Каена тогда прошептала отцу, уткнувшись носом в воротник его рубашки, что король взял её силой. Она пыталась воспротивиться – но смогла только к утру, только к утру резанула по запястью и выпила то, что он попытался у неё отобрать.

Было ли это правдой? Роларэн не знал. Он простил тогда, прощал каждый раз. И когда Шэрру её собственная дочь столкнула на Пылающий Путь, Шэрру, которая и не старела-то потому, что Рэн отдавал ей свою магию, не всю, но часть. И когда стёрла и его, и собственную мать из памяти Златого Леса, спрятала их имена за семью печатями. И когда её дочерняя любовь к единственному доброму к ней человеку переросла в что-то больше схожее на женскую глупую жажду.

Он верил только в свои две половины. Почему же никогда не видел, что точно то же случилось и с его милой Каеной?

Но сейчас было уже поздно. Рэн знал, что мог её исцелить, и Каене тоже прекрасно было об этом известно. Но она не просила. Королева – умела ли она умолять? Нет. Он не учил её этому, а больше было некому.

- Ты будешь жить, - он поцеловал её в лоб, словно на прощанье, погладил ладонью по щеке. – Поверь мне, Каена. Ты проживешь долгую, счастливую жизнь.

Она не дрожала. В последний раз силой воли открыла свои большие зелёные глаза, такие ясные и такие искренние, и улыбнулась без единого налёта греха, как улыбалась в далёком-далёком прошлом.

Каена. Вечное Златое Дерево.

Он видел отблески пламени в пустоте. Она сжигала собственную душу, чтобы на том пепелище в последний раз сплясать со своей любовью. Заставляла пламя пожирать Златые Листья.

Роларэн помнил, как выхватил палицу из пламени, понимая, что его это убьёт. Не огонь, разумеется, но яд её души. А тогда, когда лишь пошатнулся, но устоял, осознал – нет. В Каене было слишком много от него.

Или, может быть, Рэн давно уже научился терпеть любую боль, даже самую жуткую, даже такую, как эта.

Имело ли значение то, что случилось? Нет. Роларэн не думал больше о прошлом, для него не существовало будущего.

Он раз за разом сбегал, если только мог, сбегал, чтобы не видеть её безумного взгляда, не улыбаться на людях и не выставлять каждый из собственной спальни. Он позволил себе её и любить, и бояться одновременно, пусть и оттолкнул привычно мужскую самонадеянность.

По крайней мере, он не забыл себя самого. Хоть что-то в нём да сохранилось.

Наверное, Каена должна была сказать ему сейчас, что жить она не будет. Эльфы бывают бессмертными, но раз уж умирают, то раз и навсегда. И не веруют ни в богов, ни во что другое – душа обращается прахом сразу же после смерти.

Но у неё останется росток. Роларэну хотелось прошептать это, обнадёжить – вот только губы Каены вдруг расплылись в нежной, мягкой улыбке, и она посмотрела на небеса.

- Папа… - прошептала напоследок. – Папа, звёзды…

Он слышал, как она в последний раз выдохнула воздух. Как закрыла глаза – сама, не позволяя никому больше к себе прикоснуться.

Она слишком его любила, чтобы понять, что это была за любовь. Она слишком запуталась, чтобы это было можно решить иначе.

Роларэн не слышал своего крика – ему казалось, боль вырывалась с груди беззвучно, разрывая его на части. Он не чувствовал слёз на щеках – только видел одну лишь Каену, осознавшую, казалось, весь свой мрак, весь свой ужас…

Его чистую, прекрасную Каену.

Он забыл обо всех зверствах. Забыл о боли, которую она причинила людям. Её голова покоилась у него на коленях, пальцы – всё ещё мёртвой хваткой сжимали его ладонь. Он склонился над нею в беззвучных рыданиях, шептал что-то, кажется, проваливаясь всё дальше и дальше в пустоту…