Страница 5 из 17
Трудно было Искрюгаю, но он не первый раз уже мучился такими вопросами, и потому знал, как бороться с трудностями: молча, про себя, ни с кем не споря… и не забывая, что планета продолжает крутиться независимо от того, что ты думаешь.
Потому и взгляды Жарым, и лавовые ванны, и общество друзей продолжали его радовать, а вся борьба происходила глубоко в его сердце, и никто не мог догадаться о ней.
Так летели блаженные дни…
Меж тем наука Полыхая, кажется, начинала приносить какие-то плоды. Во всяком случае, сам он уверял, что всё идёт хорошо. Отжигай радовался, как ребёнок, короткой беседе с хохотушкой Варым.
–Ах, какой у неё смех! Она меня спросила, на что похож пароход. А я взял да и показал… – Тут Отжигай надул щёки, ссутулился и, разведя руки, принялся изображать ими вращение колёс, да ещё очень похоже погудел губами. – А потом говорю: только сейчас больше винтовые в ходу… – И он прошёлся по комнате кокетливой походкой, заложив руку за спину и крутя ладонью, как коротким хвостом.
У Полыхая в тот день тоже нашёлся повод гордиться успехами. Дело было так: друзья, стараясь быть как можно менее заметными, присутствовали на террасе, где дочери Маумун-аги развлекали высокородных гостей светской беседой. Разговор зашёл сперва о статуях, которыми была украшена терраса, а потом и об искусстве вообще. Надо заметить, что при всей неприязни джиннов к смертным народам и мирным занятиям, скульптура, живопись и поэзия относятся к тому немногому, на что они согласны обращать внимание. Хотя, конечно, предпочтительно, чтобы на картинах изображались баталии, а в стихах говорилось о кровопролитии…
–Искусство смертных, – говорила Парым, и голос её чаровал и обволакивал, – шагнуло далеко вперёд за последние столетия. Не хочу показаться невежливой, но ваши сведения, господа, несколько устарели. А между прочим, среди нас есть джинн, который служит помощником посла, и по долгу службы тесно общался со смертными. Быть может, он расскажет нам о том, какие тенденции нынче наиболее сильны в искусстве несовершенных народов?
Парым была старшей дочерью Магмуна и самой образованной. Речь её ласкала слух, и такие слова, как «тенденции», в её устах звучали сущей музыкой.
Полыхай счастливого случая не упустил, прочёл целую лекцию о реализме – да так мастерски, что его заслушались, и даже могучий Сожги-Башка похвалил его:
–Не встречал ещё юнца, который умел бы так складно говорить!
Отжигай под шумок успел состроить для Варым несколько смешных физиономий…
А вечером счастье нежданно улыбнулось Искрюгаю. Саламандра из прислуги передала ему свёрнутый в трубочку медный листок, на котором оказались написаны такие слова:
«Мой Искрюгай! Нам редко удаётся побеседовать, и всякий раз я начинаю говорить что-то не то. Приходи сегодня в полночь в Топазовый сад. Мне хочется сказать тебе кое-что очень важное. Приходи обязательно! Я наброшу на сад Покров Незаметности, и нам никто не помешает. Приходи, жду. Твоя сестричка Жарым».
Он прочитал письмо ещё раз, ещё, и снова… Сердце забилось часто-часто. Что она хочет сказать?
Никогда ещё часы не тянулись для него так долго. Даже когда он сидел в бутылке, ожидая, когда нужно будет кого-нибудь спасти, он не скучал. В бутылке, вообще, глупо скучать. Взял с собой книг побольше – и читай в своё удовольствие.
А сейчас… Попробовал Искрюгай почитать «Маготехническое пособие по коврам-самолётам» – буквы перед глазами разбегаются и складываются в строчки, написанные нежной ручкой Жарым. Попробовал стихи почитать – ни в одну строфу так и не вник. Правда, сам стихотворение написал. Даже на медном листке его выдавил корундовым калямом, но тут же расплавил – как-то стыдно стало.
Друзья куда-то подевались (Магмун-ага, конечно, поселил их всех в комнате Искрюгая), но это и к лучшему: разговоров сейчас не хотелось. Правда, и тишины напряжённого ожидания тоже не хотелось… В общем, Искрюгай сам не знал, чего ему хотелось, но вот в настенных часах зазвенели хрустальные колокольчики, отмечая наступление двенадцатого часа, и больше Искрюгай ждать не смог.
Он покинул комнату, тихо-тихо прошёл по коридору, подавляя желание спрятаться в тень всякий раз, когда вдали мелькал силуэт саламандры. Из трапезной доносился шум застолья, и всё равно Искрюгай опасался, как бы там не услышали грохот, с которым билось в рёбра его измученное сердце.
По длинным лестницам поднимался, оступаясь и качаясь, как пьяный…
Конечно, он пришёл слишком рано. У главного входа в Топазовый сад прогуливались два не очень знатных сановника – кажется, писари военного приказа. Искрюгай затаился под скалой. Звёздные сферы над головой вращались так медленно – но вот настал и долгожданный час полуночи, о чём известил бой колокола на Часовой башне. Сановники так и не ушли, и Искрюгай не стал тратить время на то, чтобы добраться до бокового входа. Обойдя скалу, он просто перемахнул через ограду и углубился в недра сада.
Сделавши не более двадцати шагов, он угодил под Покров Незаметности. Жарым, должно быть, от волнения, слегка перестаралась – Покров получился слишком густым. Искрюгай ничего не видел уже на расстоянии вытянутой руки.
Он тихонько позвал Жарым – и, кажется, услышал ответ, сильно приглушённый мощью Покрова. Сделал несколько шагов, налетел лбом на ствол литого дерева, украшенного, как плодами, гроздьями топазов, споткнулся, зацепился за что-то поясом…
И вдруг оказался на свету.
Саженях в трёх от него замер в нелепой позе Полыхай – чуть пригнувшись и разведя руки, он словно собрался поймать Искрюгая, как курицу. Чуть дальше застыл, так и не выпутавшись из стальных ветвей, Отжигай. А вокруг стояли джинны и ифриты, и лился отовсюду смех, и над смехом плыл чарующий голос Парым:
–Итак, господа, как видите, мы, джины, тоже умеем создавать картины, ничуть не хуже смертных. Наша картина, правда, написана не маслом и не акварелью, она – живая, но это придаёт ей особую прелесть. Как же мы её назовём? Кто предложит самое удачное название – тому поцелуй!
–«Не ждали»! – посыпалось отовсюду. – «Охотники в лесу»! «Завтрак в траве»!
–Три глупых молодых джинна! – прогремел мощный бас Сожги-Башки.
Его вариант был тотчас признан лучшим, хотя он, кажется, и не думал участвовать в «конкурсе», и призовой поцелуй принял достаточно равнодушно. Но общество этого не заметило, общество хохотало. Смеялись высокородные джинны и заслуженные ифриты, смеялись нежная Жарым, весёлая Варым и уточнённая Парым, и матушка их, Кюхерим, а у дядюшки Магмуна даже дымные слёзы покатились по щекам.
И не было на свете звуков горше.
Отжигай ушёл первым, махнув рукой. Полыхай попытался влиться во всеобщее веселье, но быстро понял, что это не выход, и тоже побрёл к воротам. Искрюгай же сначала дождался, когда смех Жарым немного утихнет, и поклонился ей, а уж потом зашагал прочь.
***
Когда Искрюгай добрёл до своих покоев, куда подселили и его товарищей, Полыхай с Отжигаем уже сидели за столом и пили серную не разбавляя. Спрашивать, будет ли Искрюгай третьим, было глупо.
Налили, выпили…
–Да, братья, макнули нас в холодную водицу… – вздохнул Отжигай.
–Всё, ну их всех к маридам! – выругался Полыхай. – Сейчас допью – и лечу отсюда.
–Туча на город уходит утром, – заметил Отжигай.
–Ну её к маридам! Своим ходом доберусь. Как ни крути, а отдохнули мы знатно, силушка играет. Искрюгай, откуда тут взлетать принято?
–Между главной террасой и садами есть площадки. Я покажу.
–А ты-то теперь как?
Искрюгай равнодушно пожал плечами, но ответить не успел: в комнату просочилась саламандра и с милейшей улыбкой сообщила:
–Достопочтимый Магмун ибн Пылай хай Горюн благодарит юношей за то, что помогли развеселить его благородных гостей, и выражает надежду, что силы указанных юношей восстановились уже достаточно, и они могут продолжить свою службу во славу Хана Ифритов…
–Ещё как можем, – сердито отозвался Отжигай. – Передай достопочтенному Магмуну: он может считать, что нас тут уже нет.