Другие правила

Пораженный до глубины души простотой этой случайно пришедшей мне в голову мысли, я вскочил на ноги. Правда, тут же пожалел об этом, ибо резким движением потревожил стрельнувшее болью плечо.

– Иванников! – крикнул я и, дождавшись появления в дверях секретаря, добавил: – Тащи сюда командира гарнизона!

– Миха, – князь Василий скептически покачал головой, – мы не можем им доверять.

– Солдаты пойдут за своим командиром, – возразил я, – не за этим, так за его заместителем. Улорийцы для нас общий враг. Вот и разрешим им после взятия города поднять над ратушей флаг Силирии.

– Слушай, Бодров, как тебе в голову приходят подобные мысли? Так никто не делает, это против всяких правил!

– Да всё тут по правилам, Вася, просто по другим правилам.

Переговоры с подполковником Шмицером увенчались успехом. Несмотря на то, что поначалу силириец возмущенно фыркал, отчего-то обвинял нас в вероломстве и пару раз, демонстративно глядя в сторону, произнес явно предназначавшуюся мне фразу «дьявольское отродье», в итоге выгоды предложения перевесили всё его недовольство. Ну, в самом деле, кем он являлся сейчас? Неудачником, не сумевшим удержать неприступную крепость. А кем он будет в случае взятия Яблонца? Освободителем и победителем улорийцев. Чувствуете разницу? Тем более что возврат города под власть ослабевшего силирийского трона произойдет в то время, когда большинство важных персон княжества заняты междоусобицей, а не защитой независимости. Так что пришлось Григорянскому в очередной раз признать мою правоту.

На следующий день выступили в поход около десяти часов утра. Широким веером на много километров вперед рассыпалась войсковая разведка. Это обеспечит нам достаточное время для реакции на любой ход противника. Со времени того самого ночного происшествия перед Грушовской битвой, когда мой отряд едва не угодил в устроенную улорийцами западню, я предпочитал полагаться исключительно на глаза и уши своих разведчиков, не доверяя никаким сведениям от посторонних, слухам, сплетням и народным приметам. Все решения принимались только после доклада разведки.

Основная часть войсковой колонны состояла из первого, второго и третьего Белогорских пехотных полков и клинцовских гусар. Далее следовали силирийцы Шмицера, Кузнецкий драгунский полк, сводная артиллерия, инженерный батальон, обоз и пехота первого Зеленодольского полка. Для охраны Злина была оставлена всего одна пехотная рота. С таридийской территории никто крепости не угрожает, с силирийской стороны любая угроза должна сначала преодолеть наше сопротивление.

Передовая пехота шла на лыжах при минимуме боеприпасов и суточном пайке, всё лишнее было сдано в обоз. Белые маскхалаты уже не были диковинкой, и я имел возможность одеть в них все три имеющихся под моим началом полка, получивших усиленную зимнюю подготовку.

Три лыжных полка – это сила. По крайней мере, в части устройства утоптанной зимней дороги. Если разведка и авангард армии вынуждены были двигаться по целине или по припорошенной свежим снегом узкой дороге, то середина и арьергард шли уже по хорошо набитому тракту.

С самого утра было пасмурно и не очень холодно, градусов семь-восемь мороза. Иногда налетали резкие порывы ветра, продолжал срываться снежок. Пока терпимо, но были большие подозрения, что в ближайшее время погода может испортиться.

К сожалению, так и произошло. Сразу после полудня снегопад многократно усилился, а порывы ветра становились всё чаще и продолжительнее. Видимость ухудшилась, в связи с чем я приказал убрать разведку с флангов и снизить до минимума расстояния между передовыми дозорами. В Нижней Вилковице не найдется второй сумасшедшей армии, решившейся вести боевые действия в такую погоду. Поэтому атаковать нас с флангов просто некому и нет никакой необходимости в риске потерять людей в надвигающейся метели.

К четырем часам дня, когда я приказал устроить запланированный привал, вокруг уже бушевала полноценная вьюга. Видимость упала до десятка метров, и во весь рост встал вопрос о целесообразности дальнейшего движения. С каждой минутой вероятность потерять укрытую наметенным снегом дорогу становилась всё выше, а до цели всё еще было далеко.

Компас мог с уверенностью сказать лишь то, что север находится слева от нас. Направление движения у меня было задано по силирийской карте, точность которой вызывала большие сомнения, дорога много раз виляла, и ни к одному ориентиру привязаться было невозможно ввиду отвратительной видимости. Что делать? Продолжать тупо двигаться на восток? И ведь хуже всего, что на меня все смотрят с надеждой, ожидают уверенного поведения и верных решений!

На этот раз пронесло. Меня спас посыльный от командира первого Белогорского полка полковника Волкова, принесший весть, что аванпосты всё еще видят дорогу и потому хорошо бы сократить срок привала до минимума. Что ж, из нескольких зол принято выбирать меньшее – люди устали, но страх заблудиться и погибнуть в снегах чужой страны заставлял, сжав зубы, продолжать движение вперед.

Армия снова двинулась в путь, сквозь снег и ветер, а я приказал отправить к Волкову нескольких силирийцев, хорошо знакомых с местностью. В условиях такой видимости любой опознанный ими ориентир может повлиять на ход всей кампании. Скорость движения сильно упала, но худо-бедно мы продолжали тащиться вперед почти до семи часов вечера, когда перед непогодой спасовали и разведчики и проводники.

С тяжелым сердцем я направился к авангарду. Пошел просто чтобы пойти, не стоять на месте, ловя на себе обескураженные вопросительные взгляды. Что-то нужно делать, как-то спасать положение. Но как? По пути пытался подсчитать пройденное расстояние, яростно отгоняя настойчиво лезущие в голову параллели с Иваном Сусаниным. Что у нас получается? Шесть часов мы двигались вполне бодро, я бы даже сказал, что это было чуть быстрее среднего, то есть прошли тридцать с лишним километров. Затем еще три часа тащились медленно, километра два-три в час. В итоге выходило, что пройдено примерно от тридцати шести до сорока километров и проклятый Яблонец должен быть где-то совсем рядом.

– Что, Петр Борисович, плохи наши дела? – наклонив голову к голове полковника, громко спросил я, стараясь перекричать шум ветра.

Хорошо еще, что Федор фактически отдал на мое усмотрение реформирование зимнего обмундирования армии. Те нововведения, что я применил на свой страх и риск, да и практически за свой счет, при атаке на военные склады короля Яноша, настолько впечатлили главу Воинского приказа, что мне был выдан карт-бланш на дальнейшее развитие этой темы. Слово царевича избавило меня от многих бюрократических проволочек и ненужных споров с напыщенными сановниками, ставившими во главу угла красоту мундира и соответствие его моде соседних государств вместо удобства в быту и практичности на поле боя. Они обиженно пыхтели, писали доклады и жалобы, но вследствие недалекости ума делали это весьма примитивно, и Федор Иванович, к которому вся эта писанина ложилась на стол, просто отправлял ее прямым ходом в печь. Немногим хуже было то, что вокруг этих фанфаронов крутилось несколько ушлых дельцов, зарабатывавших деньги на армейских заказах. Эти жаловались изощреннее, пытались приплести в мои действия и жажду личного обогащения, и политическую подоплеку, а круг их адресатов был гораздо шире: от глав всех приказов до канцлера и государя. Дошло до того, что утомленный этими пасквилями царь-батюшка на одном из приемов громогласно заявил, что вопрос снабжения армии находится полностью в ведении Воинского приказа, то есть признал мою правоту. После этого напряжение спало, но я точно знал, что незабвенный Никита Андреевич Глазков бережно подшил в мою папочку энное количество жалоб, составленных на его имя.

В общем, начал я с зимней амуниции территориально близких мне пехотных полков, формировавшихся на севере Таридии: Белогорских и Зеленодольских. Вот благодаря этому мы сейчас были одеты в зимнюю походную форму, которая гораздо лучше сохраняла тепло и меньше сковывала движения относительно обычного мундира. И именно потому, в целях улучшения слышимости, нам с Волковым сейчас приходилось разговаривать, оттягивая укрытое белым капюшоном маскхалата ухо диковинной для этого мира шапки-ушанки.