Хоровод воды

Хорошо помню: вечер уже, за окнами небо такое, сумеречно-закатное, сидим на кухне, я Машку по голове глажу и чувствую: отпустило меня. Типа, все же хорошо: квартира есть, жена любимая рядом, справлюсь как-нибудь. Я до сих пор думаю иногда: если бы Машка мне голову на колени тогда не положила – ничего бы у меня так и не вышло. Ни в тот раз, ни потом, ни с бизнесом этим самым, ни с деньгами, ни с чем.

А так с бизнесом все получилось само собой: три года назад кто-то из знакомых спросил, нет ли у меня на примете специалиста по аквариумам, – у них в офисе зацвела вода, надо сменить, вымыть, и чтобы рыбки не передохли. Если бы у меня была нормальная работа, я бы сказал: Поищи в интернете, и все бы на этом закончилось, а так предложил: Ну, давай я сделаю, все-таки в детстве у меня дома были рыбки. Оказалось, что аквариум не один, а десять, потому что это большая контора, а потом я предложил поменять всё, что накидали на дно в зоомагазине, кто-то спросил, можно ли сделать, например, развалины индийского храма, я сказал: Запросто! Нашел дизайнеров, заплатил сто баксов специалисту из Института стран Азии и Африки – и понеслось.

Теперь у меня – пятнадцать человек сотрудников, офис, клиенты, бизнес. И я знаю: если бы не Маша – ничего бы этого не было.

Я замираю перед стойкой молочных продуктов. Баночки, пакеты, разноцветные, радостные. Пять лет назад, когда у меня появлялись деньги, я заходил в магазин и покупал Маше даноновский йогурт. Он был чуть дороже, но она говорила – намного вкуснее.

Как все было просто! Казалось, чуть больше денег – и жизнь наладится. Когда-то лишние сто долларов – уже праздник. Когда-то в ресторан вдвоем сходить – уже счастье.

Когда-то мы были молодыми.

А сейчас у нас в холодильнике пусто – вроде как потому, что мы не едим дома.

Интересно, что ест Маша, когда сутками не выходит на улицу? Неудивительно, что она так похудела.

Сидит одна в нашей большой квартире, за окном – сумеречно-закатное небо, меня дома нет. Я – на работе или, того хуже, у Даши.

Впрочем, не так уж часто я к Даше езжу. На пальцах сосчитать можно. Четыре раза, точно. Хорошо помню.

Даже слишком хорошо – до последней детали.

Как это меня угораздило?

Не может ведь Маша ничего не чувствовать, ни о чем не догадываться? Вот и грустит, вот и сидит одна.

Грустно об этом думать. Грустно и стыдно.

Хочется купить ей что-нибудь вкусное. Где же те даноновские йогурты, которые она так любила? Ах, вот они. По две штуки каждого сорта.

А еще можно взять баночку икры.

Как все-таки было просто, когда не было денег! Йогурт – и все счастливы.

Права мама: от денег всё зло.

В очереди к кассе девочка-блондинка и мальчик в дутой куртке оказываются как раз передо мной. Она осторожно катит тележку, словно коляску с ребенком. Мальчик нагибается и целует ее в затылок. Она оборачивается, задирает голову и прижимается губами к его губам.

Я никогда больше не буду так целоваться. Так целоваться можно только в молодости. Только когда кажется: всё – в первый раз, когда веришь: от счастья отделяет пустяк – отдельная квартира, свой угол, немного денег.

Я не могу так целоваться с Машей: так можно целовать только счастливого человека.

Я не могу так целоваться с Дашей: богатые папики не целуют девушек на людях. Смешно это – седина в бороду, бес в ребро.

У кассы мальчик берет со стойки пачку презервативов, кладет на прилавок рядом с шампанским.

В его годы я стеснялся покупать презервативы – их, впрочем, и не продавали в универмагах.

Наверное, я и сейчас немного стесняюсь. Мы с Машкой презервативами не пользуемся, и мне кажется – все понимают: вот мужчина берет гондоны, собирается трахать молодую любовницу.

Наверное, лет через тридцать я буду покупать презервативы с гордостью: смотрите, у меня еще стоит!

Если еще будет стоять, конечно.

Никита берет с полки упаковку Durex’а, вертит в руках. Кажется, Даша как раз такие и любит. Надо купить, принести с собой в следующий раз.

Прямоугольная упаковка ложится рядом с йогуртами.

Durex и Danone. Даша и Маша, любовница и жена.

Вот и я стал настоящим бизнесменом, думает Никита, ничуть не хуже Кости. Хорошо еще, квартиру Даше не снимаю, деньги в семью несу, как порядочный.

Касса выщелкивает чек, мальчик долго выгребает из куртки мелочь, девочка лезет в сумку, вынимает из кошелька последнюю купюру. Мальчик сует презервативы в карман, перехватывает бутылку за горлышко, другой рукой обнимает блондинку за талию. Они идут к выходу, в дверях останавливаются.

На улице – мокрый февральский снег, промозглый ветер, машины разбрызгивают грязь.

Они целуются еще раз, и мальчик, приоткрыв дверь, пропускает девочку вперед.

Никита смотрит им вслед, потом вынимает из тележки Durex и возвращает на полку.

Маша сидит в своем любимом кресле. Даже не зажигает свет. Даже не встает, когда Никита открывает дверь.

– Смотри, что я принес, – кричит Никита.

Он водружает на поднос все восемь баночек йогурта, кладет рядом чайную ложку, опускается перед Машей на ковер, утыкается лицом в ее колени.

Маша улыбается уголками губ.

– Спасибо, – говорит она и целует Никиту в затылок, точь-в-точь как давешний мальчик свою подружку.

– Я забыл, какой из них ты любишь, – говорит Никита, – поэтому купил все.

– Милый, – отвечает Маша с легким раздражением, – ты забыл, что я этого не ем.

– А когда-то любила.

– «Данон» уже давно испортился, – едва заметно пожимает плечами Маша.

То, что мы когда-то любили, давно испортилось, думает Никита. И наша любовь, наверное, тоже. Наверное, мы просто не умели как следует любить.

– Может быть, икры? – предлагает он.

– Я просто не голодна, – отвечает Маша.

Ну что ты будешь делать. В самом деле!

18. Детские сказки

Если время податливо, как глина, если душа в бесконечных странствиях бросается взад и вперед, почему нельзя увидеть будущее? Почему мне вечно показывают прошлое, думает Маша, почему в моем персональном домашнем кинотеатре на зыбкой грани между явью и сном не проступает то, что будет со мной?

Наверное, я знаю и так. Многие сказки начинаются одинаково: жили-были старик со старухой, а детей у них не было.

Старик и старуха из сказок – это, наверное, как раз и есть лет сорок – сорок пять, возраст, когда уже не остается надежды. Тут поможет только чудо: Бог явится, одарит второй буквой «р» в имени, от твоих чресл произведет избранный им народ. Горошинка закатится в щель между половицами, сосновый чурбачок оживет, снежная девочка заговорит, отрубленный палец превратится в мальчика, из цветка родится девочка. Птица-кукушка высидит сорок куриных яиц, репка в печке обернется младенцем, на худой конец полено станет мальчишкой, хотя для этого даже старуха не нужна.

Значит, жили-были старик со старухой, и было им сорок лет.

Сколько лет было моим приемным родителям, когда они забрали меня из детского дома? Забрать ребенка из детского дома гораздо лучше, чем удочерить полено или репку. Но Маша хочет своего ребенка и только своего. Потому что считает: приемные дети всегда уходят.

Маше было двадцать четыре, когда родители решили уехать. Получили документы на всю семью, бесконечно долго паковали книги, среди которых прошло Машино детство, в отдельную коробку убрали школьные дневники и фотографии, заказали контейнер, все вывезли.

Пустая квартира казалась огромной. Они ужинали за одиноким кухонным столом, когда Маша сказала, что никуда не поедет.

Почему она должна ехать? Ей двадцать четыре, она не ребенок, сама себе хозяйка, два года назад окончила иняз, устроилась редактором в какой-то научный журнал, недавно вот зарплату подняли, она и так собиралась снять квартиру осенью, и вообще – она никогда не говорила, что собирается уезжать вместе с ними. Она просто помогала паковать вещи, вот и все.