Страница 25 из 31
– Я тот самый, чья стрела поразила шею вождя победителей… – говорил тихо этот человек, обладатель тот самой стрелы, что повергла недавно Темучина на пропасть от жизни и смерти.
– Снести ему голову? – раздался мгновенный клич Джэлме, в руке которого и блеснула молнией кривая сабля, но не в единственном числе, ибо руки всех воинов тут же озарились блеском обнажённых сабель.
– Пусть скажет, – остановил их Темучин.
– Я сейчас перед тобой всего лишь горсть песка, которую можешь одним пинком превратить в прах, что и не останется от меня и пылинки. Но я пришёл и признаюсь, потому что вижу я перед собой самого достойного хана во славу всех степей. Я перед тобой весь в зависимости от твоего решения… – говорил тихо этот человек истинного мужества и благородства, что подивился он, Темучин, заодно и призвав уважение к этому человеку.
– Ты готов верно служить мне?
– Я буду готов и на погибель за своего хана, великого хана.
– Как зовут тебя?
– Джиргуадай из рода Исут.
– С этого дня ты Джэбе. Мой наконечник копья. И будешь так же разить моих врагов, как недавно сразил меня.
– С благодарностью готов исполнить любой приказ от воина Вечного Синего Неба.
Гнетущая тишина от непредвиденной обстановки заставляет мыслям, подобно стремительным птицам, вздыматься от памяти к памяти, от станции жизни к другой. Расплывчатый взгляд уловил и родного дядю Даритай-отчигина. Огонь злорадства вспыхнул в глазах затаённых. Вот уж кто был на Великом Курултае ещё одним кроме этого шамана Кокчу, не наделённым никакой степенью благородства. Злорадствует унижению друга. Смотрит на его нынешнее положение. Что ж, злорадствуй, время потерпит. От памяти к памяти.
Одна из ранних станций жизни, когда он был счастлив, упоён беззаботным детством. То был жив отец – Есуге-багатур. Он с душой весёлой, радостной обходил всегда юрты большого, огромного куреня отца, а значит и всей их семьи. С почтительным уважением кланялись ему. И он отвечал им тем же. Не знал он тогда, что в ближайшем будущем они и отвернутся от семьи вождя.
Проходя мимо одной богатой юрты, он случайно услышал один разговор, скорее говорил один. Прошёл бы мимо, какое дело ему до всяких разговоров, но остановился. Разговор шёл о нём, совсем ещё мальчонке девяти лет. И голос был знаком. Догадаться, не трудно, ибо говорил хозяин богатой юрты. То был дальний родственник семьи, то был Таргутай-Кирилтух. Говорил он тихо, будто боясь, что услышат его, но он услышал:
– Я однажды прибыл после перекочёвки с летних пастбищ. Прошло два года, но я никогда не забуду тот закатный день, никогда. Такое уж не забудешь. Уставший конь подо мной едва обретался тихой иноходью, когда он вдруг ни с того. ни с сего встрепенулся неожиданно и взбрыкнул, чуть не сбросил меня с седла и задрожал. Я подумал – змею увидел. По велению Вечного Синего Неба есть два живых существа, не терпящие друг друга. Вы это знаете. Это лошадь и змея. Какой бы ни был объезженный конь, но он всегда взбрыкнет, увидев даже в отдалении эту поганую тварь. И ни одна змея не подползёт в степи, дабы ужалить, если ты пропах лошадиным потом. И подумал я тогда, может змей прополз где-нибудь. Огляделся зорко вокруг – не было никакой змеи. Но была коновязь, возле которой стоял какой-то мальчонка. О, Вечное Небо! От этого мальчика взбрыкнул конь и задрожал. Он устремил взгляд в глаза коня. Я присмотрелся к нему, устремил свой взгляд на него. О, Вечное Небо! Лучше бы я не делал этого никогда. Я взглянул в бездну ада. И по мне прокатилась дрожь. Его немигающие глаза зелёным отсветом будто пронизывали насквозь, будто душу выворачивали наизнанку. Но я узнал этого мальчика. И знаете, кто он был?
– Кто? – несколько повышенно любопытных голосов рванулись в нетерпении.
– Это был старший сын Есуге. Темучин зовут его. Помните, он назвал первенца в честь того отважного воина из племени татар, которого он взял в плен. Отвага и сила воина после смерти перейдёт к тому, кого и назвали в честь его. Вот потому он и казнил того пленника.
– Говорят, при рождении у этого первенца Есуге на ладони был твёрдый сгусток крови. Это знак от Вечного Синего Неба… – этот голос был незнаком ему.
– Вот будет рад Есуге-багатур на старости лет, – продолжал Таргутай-Кирилтух, – далеко пойдёт его сын, далеко вскинет крылья этот орлёнок, взглядом накидывающий дрожь. Эх…
После неожиданной смерти отца он и увидел зло радостную душу Таргутай-Кирилтуха, как он и не пытался изображать тогда непоправимое горе в связи с потерей такого родственника, самого вождя племён. А уж потом пошли такие времена, что оказались они в одной крепкой связке ненависти.
Пронизывающим взглядом видит он, как довольно торжествует изнутри его дядя – Даритай-отчигин. Не смог он раньше, как следует не то, что досадить, но нанести урон ему, племяннику брата, так пусть сегодня в день курултая его родной племянник, пусть и хан ханов, получит хоть какой-то щелчок от этого шамана Кокчу. Гнетущая тишина.
Птицы памяти примчали к Великому Курултаю, к которому он шёл через тернии к звёздам судьбы. С возвышения видит он урочище Делюн-Болдок, упирающееся о берег Онона, где и родился он, первенец у матери Оэлун на радость отцу Есуге-багатуру. О, воля Вечного Синего Неба!
Прежде чем сказать, он устремил тогда взор к священной горе Бурхан-Халдун, священный дух которой всегда покровительствовал ему, ведя по тернистому пути, где из-за каждого поворота поджидала смерть. Но вопреки всему он оставался жив и дошёл до Великого Курултая.
Он годами собирал степь, но, прежде всего, в духовном плане. Вся знать племён была введена в это поверхностное состояние от первых же слов его. Он говорил и это запомнят, и это дойдёт до самых глубин души с учащённым биением сердец.
В этом состоянии каждый заглянул в тайники собственной души. Он говорил, тогда как затаённое дыхание и тихое молчание окутало всё вокруг, что и не шевельнутся степные травы, и тучи разойдутся, и ветер не посмеет. Он говорил слова из самых волнительных глубин души, что сердце возгорелось. И потому его слова из этой пламенной речи произведут впечатление небывалой силы, дойдя проникновенно до самой глубинной сути вздыбленных сердец. Его слова будут важным смыслом для каждого воина, для каждого монгола нового народа. Все они вместе будут как единый кулак. И тогда их не победить.
Он говорил особым языком, в котором выразил необыкновенно ярко и образно величие духа нового народа степей. Вечное Синее Небо взял он в свидетели его словам и в покровители. Такого ни один курултай не видел, не припомнит, когда один человек сполна представил саму вершину великого искусства убеждения.
Ждут его слов в гнетущей тишине, когда он сидит, неподвижно прикрыв веки, что закрыли бушующий пламень души. Никто не видит. И лишь шаман, думающий о покровительстве Вечного Неба, выпускает самодовольный вид, ничуть не подозревая, ничуть. Он будет говорить:
– Двадцать лет собирал я степи не для того, как усаживаться на курултаях, где на каких местах восседать согласно происхождению или не происхождению. Я собираю курултай дабы сказать свои слова, дабы послушать ваши слова. Сегодня скажу другое…
То было другое, и то был другой, будто послан повелением Вечного Синего Неба, а, может, так и было. Раскрылись веки, и устремил он неподвижно остекленевший, холодно дикий взгляд на шамана Кокчу, на его переносицу. То было сравнимо с исчадием ада, с наказанием, ниспосланным свыше.
Вот оно – внутреннее состояние, которое изливает неотвратимо бушующей силой холодно хищный дух, примеривший одежду, каковым и явился взор, которому и дьявол позавидует. Но не позавидовать тому, на кого он и обращён неистовой силой.
Этот, сидящий не по праву слева, представился ему жареной тушей барашка на вертеле над тлеющим костром. Вкусный запах заполняет ноздри, тогда как пора детства после смерти отца – копать впроголодь коренья трав, да ловить сурков уноры.
Этот, сидящий не по праву слева, представился застывшей мышью, тогда как он представился голодным змеем, устремивший неподвижно остекленевший, холодно дикий взгляд, в глубине которого и застыл хищником огонь неизвестной, но страшной сути. И не снести ему сосредоточенно ровного, но неимоверно мощного, тяжёлого взгляда истинно хищного духа истинного воина, что и пронизывает насквозь. Когда-то и от детского взгляда его шарахнулся конь Таргутай-Кирилтуха.