Страница 16 из 31
А сотня стояла к сотне, и так по десять сотен, составляющие тысячу. В свою очередь тысяча стояла к тысяче, составляя тумен. До каждого воина доходило то, что сулит предстоящее. Перед новым, недавно образованным туменом представал и новый командир. Ходила молва (но то была истина), что этот новый командир нового тумена когда-то попал стрелой и ранил самого хана ханов. Но после пришёл и сам признался в этом, обрекая себя на неминуемую казнь по разумению многих. Но каково было изумление, когда узнавали, что хан ханов не только не казнил этого меткого стрелка, но и взял на службу. Ладно бы на службу рядовым воином. Но ведь и повыше. И вот он предстаёт перед ними командиром тумена. Были тайчиуты среди десяти тысяч, которые ещё юнцами воевали у Таргутай-Кирилтуха против собирателя степи. И радость приободрила их, узнавших о таком решении хана ханов. Уж не им ли знать достоинства нового командира, что некогда и воевал бок о бок с ними против того, кто и назначил его вот этим новым командиром нового тумена.
Взвился гибко статно всадник над неказистым конём степи, что превзойдёт выносливостью всех остальных собратьев на долгом длинном пути от Великой стены до побережья Адриатического моря. Но не пронёсся вскачь, а тихо, и не тихой иноходью, совсем уж пеше, проходился он, несущий командира, чья доблесть и слава переживут века. И вот уж кто бы мог помериться с самим Исунке-багатуром в выносливости да напористости неугомонного тела, равно как и характера. Но было одно отличие, что и сыграло решающую роль. Взвился гибко статно и разум его, подобный и сути, и телу одновременно, что редко сравнимо, но если так, то доблесть и достоинство от этого намного выше. И этим всадником представал перед туменом Джэбе – наконечник копья хана ханов. Это потом к напористой энергии Джэбе Чингисхан добавит рассудительность Субудэй-багатура, что и выразится в непревзойдённо гениальной связке, что и войдут ведомые им два тумена далеко-далеко на западе вместе с одарёнными полководцами в мировую историю. Неисчерпаемая глубина исследований для историков и аналитиков в области военного искусства. Но это будет потом, а сейчас он на смотре своего тумена, тогда, как и сам, предстаёт перед ним. Но был и ещё один восхищённый взгляд, и он относился не к тайчиуту, а к тому пареньку, которого он и вызволил из плена последних парней длинной воли, последних, кто и шатался вольно по степи. Среди тысяч он увидел его, заметил, но не кивнул.
Джэбе остановил коня перед строем тумена. Ему есть, что сказать десяти тысячам воинам. То будут слова Чингисхана, сказанные накануне на очередном курултае. И он скажет, доведёт до сердца каждого:
– Великий хан сказал, что дети его, внуки его, как и сыновья командиров туменов, сыновья нойонов, как и приёмный брат Шихи-Хуттугу из племени татар, учатся уйгурской грамоте. Говоря так, сказал Чингисхан, что и все монголы будут учиться грамоте. Но другой грамоте. И вместе с вами будут учиться грамоте и монгольские кони – лучшие друзья монгольского воина. Они будут учиться расписывать самые сложные иероглифы на бумагах степей, гор, излучин рек, цветистых долин. Но для начала они научатся сложной росписи у берегов Онона и Керулена, Селенги и Хубсугула. Вы будете изо дня в день делать одно и то же. Вы будете днём скакать на полном скаку и рассеиваться в ту пору, на которую укажет флаг командира. Вы будете скакать на полном скаку и ночью, и рассеиваться в ту пору, на которую укажет горящая стрела, факел или же ночной фонарь командира. Десять коней, сто коней, тысяча коней, тумен коней будут скакать на полном скаку и в едином порыве должны будут повернуть в раз на обратную сторону, как будто это и есть один воин, воплощённый в тысячи душ. Лёгкая конница будет учиться своим манёврам, тогда как у тяжёлой кавалерии свои манёвры. Каждодневные манёвры, каждодневные ходы и переходы наложат в ваших головах такие иероглифы, что когда и будет нужно сделать неожиданно непредсказуемый ход, то голова ваша сможет быстро перестроить ваши мысли на этот неожиданно непредсказуемый ход, нежели чем тот, кто никогда и не вдавался в сложные сплетения разных комбинаций. И потому будете тысяча как один, и один как тысяча.
Говорил Джэбе вдохновенно, но с расстановкой, только и успевай говорить за ним, передавать по длинному строю тумена до ушей каждого воина. Психическая реальность единого экстаза молчания была таковой, что слово темника ложилось ровно, но глубоко до каждого разума, до каждого сердца, что и готовы они на этот порыв большого, очень большого труда, что и выльется когда-нибудь на воинственные просторы…
Остальной Мир пока не знает.
Лишь через века, когда улягутся ветры бушующей эпохи и придёт время её анализа, так и напишет о монголах французский военачальник Рэнк: «Если они всегда оказывались непобедимы, то этим были обязаны смелости стратегических замыслов и отчётливости тактических действий. В лице Чингисхана и его полководцев военное искусство достигло одной из своих высочайших вершин». Но пока остальной Мир не знает, не подозревает.
Накануне Баяр-Туяа подвели ещё двух коней, тогда как его лошади, но по истине лошади хозяина, за которыми он и помчался на поиски в саму степь, уже распределены были по степи, а точнее у Джэбе. Удивился немного, но спросил:
– А зачем они мне? У меня и мой вороной Халзан дороже всех. Не надо мне их.
– О-о, какой же гордый этот парень с севера, – усмехнулся не зло воин, решительно приставляя коней к нему, – у всех три лошади, и у тебя будут три. Так положено.
– Поди же, от страха сбежит этот парень с севера в первом же бою, и тогда казнят всю десятку. – усмехнулся, но уже зло другой воин, которого звали Ото Радна, высокий Радна, из племени тайчиутов.
Вскинулся было Баяр-Туяа, чтобы в жестокой борьбе выяснить, кто есть кто, и если надо, то бороться до самого ломания хребта, чтобы и лежал обладатель таких мерзких слов неподвижно в степи, а душа убралась бы в небеса, но был вовремя остановлен другими воинами. Зычный окрик тут же заставил обернуться всех:
– Десять плетей Ото Радна за такие слова и ещё десять плетей за то, что сказаны были эти слова при мне.
То голос этот, заставивший вздрогнуть всех, принадлежал Одону, командиру десятки. Но спустя другое мгновение воины немедленно исполнили сей приказ десятника. Быстро был повержен этот Ото Радна пузом вниз, и на оголённую спину вот уже готовы были обрушиться первые удары плетью, когда и хмыкнул злорадно Баяр-Туяа. Нет, не остановились совсем воины, но чуть замедлили исполнение. Тот же голос грозных повелений заставил всех обернуться к тому, к кому и направился он тем же тоном всесильной власти:
– Двадцать плетей этому парню за его злорадство.
И не потребовалось долгого времени, чтобы и его повергнуть на землю со спиной оголённой. Спустя ещё немного и двадцать плетей со свистом были отпущены ему как самое лучшее воспитание. Пусть дойдёт до мозгов и сердца. Но не до конца проделало свой путь до мозгов гибких, не гибких, но до сердца отважного точно, когда один из наказанных повторил только что совершённую глупость другого. То им оказался тайчиут Ото Радна, не удержавшийся от такого же проявления радости за то, что и не один был удостоен такой «чести». И опять голос грозного повеления:
– Ещё десять плетей.
И опять же остальными воинами было проделано прежнее действие, и опять же, но уже в одиночестве этот тайчиут получил следующую порцию лучшего воспитания. Наконец-то оно проделало путь до мозга не очень гибкого, но до сердца отважного. Теперь-то уж точно лицо этого Ото Радна приобрело каменное выражение как и всех остальных. А этот сметливый парень с севера давно и сразу предстал как все. И знать бы ему, что зоркий взгляд десятника приметил это. И надолго зазвенели спины, как напоминание о, весьма, должном поведении.
Да, сразу стал понимать Баяр-Туяа, что в этом небольшом пространстве десятки этот Одон, командир десятки и есть хан, судья и отец родной одновременно. И никогда не возникнет в голове и в сердце такое кощунство как ослушание приказа. А что если…? Но тогда и не удостоишься смерти аристократа как ломание хребта без пролития крови. Голова с плеч и только.