Авирон
(Повесть)

— Ага! Теперь «не говори»? А вчера кто побежал как шальной с мечом по одному слову того кровожадного зверя? О, когда уже он так напьется нашей крови, чтобы перестать ее пить?

Раньше мы по крайней мере знали, что мы рабы, и что у нас есть право бунта. А здесь? Он убедил нас, будто творит волю бога, будто сам он ничто — все бог. Велит идти вперед, говорит — бог ему явился и велел идти; велит стать — и снова бог выбрал это место. И даже убивать людей бог ему приказал. О вы, глупцы, глупцы! Проклянет вас израильский народ вместе с вашим кровожадным повелителем, потому что исполняете кровавый приказ и даже не даете себе труда обдумать его. Ну кто из вас подумал над словами Моисея: «Бог через меня приказывает вам идти убивать»? Когда ему бог это приказал? Когда, отвечай! Ну? Я спрашиваю тебя. Тогда, как был он на горе? Так что же он не сказал этого сразу, как только прибежал? «Гей, мол, вы, дурачки мои! Был я на горе и там слышал, как бог велел, чтобы вы сейчас же взяли мечи и убили три тысячи своих братьев!» Почему он не сказал этого сразу, а стал расспрашивать Аарона и бранить его, поносить нас всех, и только после этого собрал вас, слепых безумцев, и приказал вам резать?.. Значит, не говорил ему бог ничего там, на горе! А где же он ему говорил? Тут, перед тельцом? Так почему же мы не слышали голоса бога? Ведь все молчали, было тихо, можно было расслышать пчелу, не то что бога, и никто ничего не слышал. Я был там, но я ничего не слышал! Да, да! Я был там! Я кланялся тельцу, что же ты мне сделаешь? Может быть, снова возьмешь меч и убьешь меня? Так бери, бери скорей, я не боюсь тебя, у-у, слепой раб с прокаженной совестью!..

И Датан, весь красный, тряс брата и чуть не плевал ему в лицо. Авирон закрыл глаза руками и, если бы брат даже бил его, не пошевельнулся бы, чтобы оборониться, — побои были бы ему только приятны. Чужие слова были еще острее собственных мыслей и жгли, как расплавленный металл.

— Одурманил вас Моисей, ослепил! — кричал Датан, забывая даже, что отец может услышать это богохульство. — Выколол вам глаза и сковал душу и волю! И вы, как бараны, слушаетесь его и дивитесь его халдейским хитростям!

И только когда отец пришел и обругал сыновей за то, что все вокруг готовы и только их куща стоит, как стояла, — только тогда братья взялись за работу, но Датан и здесь презрительно отвергал услужливость Авирона.

VIII

Не успели израильтяне расположиться на новом месте, как вновь затрубила труба Моисея, созывая народ. Не один подумал про себя: «О, когда же он, наконец, оставит нас в покое!» Но никто не издал ни звука, потому что страх объял всех и закрыл все рты.

И все собрались и боязливо перешептывались, и не узнать было подвижного, своевольного, говорливого Израиля. Посматривали на кущу Моисея, которая стояла в отдалении от всех, словно боясь мести; возле нее виднелся и сам Моисей. И все видели его вот так же, как каждый видел своего брата. И видели также молодого Иисуса, сына Навина, стоявшего рядом с пророком; лица обоих были одинаково строги и решительны.

Не раз, бывало, Авирон завидовал этому счастливцу, который мог постоянно быть возле Моисея и повсюду ходить с ним и слушать речи пророка, но сегодня Авирон почему-то равнодушно смотрел на него.

И так стоял Израиль и ждал, не зная, зачем всех созвали сюда, пока не начались чудеса. А начались они с того, что Иисус вошел в скинию, и ничего не случилось, а Моисей был снаружи. И вот Моисей высоко поднял руки и тоже вошел в скинию. И как только полы за ним сомкнулись, перед входом в скинию на глазах у всех стал столп огня. Поднялся он с земли или пал с неба — этого никто не мог точно сказать. Увидеть среди бела дня при солнечном свете большой огненный столп, который стоит у самой кущи и не палит ее, — это и в самом деле было страшно. И потому неудивительно, что все люди, как один, упали на колени, поклонились до земли. Да так и остались, потому что снова услышали неясный, но громовой голос бога, которому отвечал тоненький, как ниточка, жалобный голос Моисея.

Потом Моисей вышел из скинии — огненный столп при этом куда-то исчез, — подошел ближе к народу и заговорил:

— Израиль безумный!.. Слушай, что говорит тебе господь твой! Великий грех совершил ты, Израиль, преступив закон завета, сотворя себе тельца и принеся жертву ему. Нет большего греха перед богом, чем забыть его имя, как нет большего греха перед царем, чем покуситься на его жизнь. И потому в величайшую ярость пришел господь наш и так говорил мне: «Сыны, которых я родил и возвысил, отвернулись от меня.

Израиль не принял меня, и люди мои меня не разумеют. О люди, сосуды греха! О лукавое семя! Наложу руку мою на тебя и погублю!»

И хотел господь покарать всех вас великой карой, но я пал перед ним на колени и молил: «Боже святой! Правда, что полнится земля мерзостями дел их, и поклонились они тому, что создали сами. Но смилуйся… Не возноси гнева на людей, коих сам вывел из земли терпения. Не ты ли клялся собою и говорил: „Умножу ваше племя, и станет вас как звезд на небе, и дам вам всю землю, чтоб владели ею вовек“, — а теперь хочешь истребить весь народ? Отпусти им грех, а нет, так вычеркни меня из книги, в которую вписал мое имя!»

Так говорил я истинному, и смилостивился он на мои слова и сказал: «Не выкину имени твоего из книги моей, ибо лишь тех, кто грешен передо мною, вычеркиваю навек. Но греха этих людей не забуду, и придет день, когда накажу их за жертву тельцу. Теперь же скажи им так: клялся я Аврааму, Исааку и Иакову, глаголя: „Семени вашему дам землю сию“, — и сдержу свое слово. И разве не принялся я уже за дело? Разве не вывел вас из рабства? Разве не перевел через Чермное море, как посуху? Разве не сделал вам в Мере воду сладкой, и не послал вам манны с небес, и не дал в Хориве напиться из скалы? Повсюду был я с вами, и десница моя ровняла вам путь. А вы? Как повернулся у вас язык хулить мое имя? О, прогневили вы меня тем до предела, и не хочу я больше идти с вами Идите одни!»

И люди слушали эти слова Моисея, и плакали в своей траурной одежде, и молили Моисея снова привлечь к ним милость бога. Страшно оставаться одним в пустыне без божьей опеки… Кто поведет? Кто даст перепелов? Кому принести жертву?

А Моисей стоял перед ними гневный и строгий, и уста его были камень, и сердце как скала. Спокойно смотрел он на плач и вопли людей, словно говоря самому себе: что такое слезы и рыдания и даже самая жизнь людей перед великой целью, к которой веду я это стадо?

А когда стало потише, он снова начал:

— «Нет! Не пойду я с тобой, Израиль, ибо слишком высоко несешь свою голову. Не пойду я с тобой, Израиль, чтобы не убить тебя в гневе. Но не хочу и оставить тебя в жертву врагу и в жертву пустыне. А потому посылаю ангела моего пред тобой, и он изгонит Хананея, и Аморея, и Хетея, и Ферезея, и Гергесея, и Евея, и Евусея и введет тебя в землю, где текут молоко и мед».

Люди вздохнули свободнее — все же хоть ангел бога пойдет с ними через пустыню и будет помогать им. А Моисей продолжал:

— И возблагодарил я господа, говоря: «Благодарю тебя, всесильный, от имени народа твоего за ангела, проводника невидимого. Но выслушай меня: не поставишь ли ты перед Израилем и видимого проводника, ибо уже не слушают меня люди и преступают слово мое. Не хочу я власти, хочу покоя…» И ответил мне господь: «Знай, что тебя знаю я лучше всех. И только тебе могу поручить вести мой народ, и тебе пусть он повинуется, ибо через тебя покажу я ещё и не такую свою силу…»

А я ответил на то господу: «Милостивый! Ты говоришь, что я обрел твою благодать. Коли так, яви же мне твою славу, покажи мне твое лицо, чтобы я увидел его и рассказал Израилю, ибо не желает Израиль верить в невидимого бога». А господь сказал мне на то (тут голос Моисея взлетел ввысь, а рассеянные в толпе левиты зашептали: «Слушайте… слушайте!..»), господь сказал мне на то: «Мое лицо не можешь увидеть ни ты, ни кто другой из смертных. Кто увидит мое лицо — умрет. Но чтобы ты знал мою силу, слушай: есть у меня место на святой горе и там стань на камне. И положу я тебя в расселину того камня и накрою рукой, когда пройду мимо. А потом подниму руку, и увидишь мой зад. Лицо же мое не явится тебе…»